Говорят, что богатые господа из северных провинций посылают скороходов в горы, чтобы набрать и принести лед для прохладительных напитков. Но сам я никогда не видел, чтобы вода затвердевала от холода.
— Это магия природы, — сказала Гиттания и, заметив плачевное состояние Мары, предложила устроить еще одну короткую остановку для отдыха.
Перевал остался позади, и дорога пошла под уклон. По эту сторону хребта местность была не столь суровой; горы заросли колючим кустарником с серебристо-серой листвой. Из объяснений Гиттании следовало, что здесь выпадает больше дождей.
— Немного погодя облака рассеются, и тогда мы сможем издалека увидеть город чо-джайнов — Чаккаху.
Стада квердидр не паслись на этих склонах: ветки, покрытые шипами, были несъедобны. Лишь несколько семей обитали здесь и сводили концы с концами, собирая растительные волокна и свивая из них веревки.
— У них тяжелый труд, — вздохнула Гиттания. — Сучильщики веревок, как правило, люди крепкие и живут долго, но эта долина расположена уж очень далеко от приморских рынков, да и дорога туда неудобная. Тележки не могут пройти по горным тропам, так что весь груз должен доставляться или на вьючном животном, или на спинах сильных мужчин.
Маре пришло в голову, что чо-джайнам было бы куда легче управляться с подобной поклажей на неровных каменистых тропах, чем любому человеку; однако она понятия не имела, как отнеслись бы чоджайны из ульев Турила к людям, которые явились бы к ним с таким предложением. Но все подобные мысли улетучились, когда за следующим поворотом дороги тропа нырнула вниз, а облака поредели и разошлись, открывая взгляду долину внизу, ковром раскинувшуюся под высоким бледно-зеленым небом Келевана.
— Ах! — воскликнула Мара, позабыв о хороших манерах. Ибо картина, явившаяся взорам ее, была чудом еще более ошеломляющим, чем волшебная красота Доралеса.
Горы расступились; колючие кустарники и голые каменные стены уступили место пышной тропической долине. Ветер доносил аромат джунглей, переплетенных лианами, экзотических цветов и плодородной земли. Пальмы возносили веерообразные кроны к небесам, а за ними, более изысканные, чем золотая филигрань лучших императорских ювелиров, поднимались ульи чо-джайнов.
— Чаккаха, — сказала Гиттания. — Это хрустальный город чо-джайнов.
Словно скрученные из стекла, стреловидные спирали вырастали из куполов, сверкающих всеми цветами радуги, как драгоценные камни на короне. Между ними были переброшены розовые, аквамариновые и аметистовые арки немыслимого изящества. По узким подвесным мостам перебегали чо-джайны, поблескивающие черными панцирями, очевидно работники; издалека их цепочки выглядели как ожерелья из обсидиановых бусинок. Мара не могла наглядеться на город, сплетенный из сверкающей воздушной паутины, но ее ждало еще более неожиданное потрясение. В воздухе над городом пролетели крылатые чо-джайны. Они были не угольно-черными, к каким привыкла Мара, а бронзовые и синие да еще с золотисто-коричневыми полосками.
— Какие они красивые! — ахнула она. — У нас в Цурануани королевы выводят только черных чо-джайнов. Единственный намек на какой-то цвет я видела у новорожденной королевы, и то она потемнела и стала как все, когда повзрослела.
Гиттания вздохнула:
— Маги чо-джайнов всегда нарядно расцвечены. У вас в Империи таких нет, потому что они там под запретом… к нашему прискорбию. Благодетельная, и на вечную вашу беду. Их сила неразлучна с мудростью.
Завороженная зрелищем Чаккахи, Мара ответила не сразу. Вдали, за стеклянными шпилями, виднелась синяя гряда гор, сверкающие вершины которых выделялись белизной на фоне неба.
— Лед! — догадался Люджан. — На тех вершинах лед! Ах, как бы я хотел, чтобы Папевайо был сейчас здесь и мог увидеть это чудо! И Кейок… Старик ни за что не поверит, что мы видели лед на горах, когда вернемся домой и расскажем…
— Если вы вернетесь домой, — поправила Гиттания с несвойственной ей резкостью. Она пожала плечами, словно извиняясь перед Марой. — Госпожа, мне нельзя идти дальше. Вам придется спуститься по тропе в долину и самостоятельно искать свой путь в Чаккаху. На дороге вам встретятся патрули. Они перехватят вас задолго до того, как вы достигнете хрустальных ворот. Да пребудут с вами боги и да помогут они вам получить аудиенцию у королевы чо-джайнов. — Будущая волшебница смолкла, явно чувствуя себя неловко, и достала из складок своей накидки некий малый предмет, продолговатый по форме и черный, как обсидиан.
— Это гемма памяти, — пояснила она. — На ней запечатлены те воспоминания, которые совет Калиани вызвал из твоей души в золотом круге истины. Она показывает, почему мы дали тебе разрешение на проход по нашим землям, и содержит наш совет ульям Чаккахи. Маги чо-джайнов сумеют ознакомиться с записью, если сочтут нужным. — Холодными от волнения пальцами она вложила магический камень в руки Мары. — Госпожа, я надеюсь, что твои воспоминания сослужат тебе добрую службу. Калиани рассказывала о некоторых из них. Они красноречиво свидетельствуют о твоей правоте. Но главная опасность заключается в том, что этих чо-джайнов трудно вовлечь в разговор. Они могут убить без предисловий.
— Спасибо тебе. — Мара приняла камень и спрятала его под одеждой. Обрадованная уже хотя бы тем, что военачальнику был возвращен меч — ибо ей отнюдь не доставляла удовольствия мысль, что придется брести безоружными во враждебный лагерь, — она распрощалась с Гиттанией, сказав напоследок:
— Прошу тебя передать от меня благодарность также и Калиани. Если боги будут к нам благосклонны и удача от нас не отвернется, мы еще увидимся.
С этими словами она кивнула Люджану и двинулась к лежащей внизу долине, где их ожидал город Чаккаха. Гиттания видела, что ни властительница, ни ее красавец военачальник не бросили взгляда назад. Это ее опечалило, потому что за три дня, проведенных вместе в пути, она успела привязаться к Благодетельной, в чьей любознательности скрывалось такое глубокое сочувствие к другим людям и чья надежда заключалась в перемене судеб всей Империи Цурануани.
***
Тропа круто спускалась к долине; иногда путь преграждали свободно лежащие валуны, через которые приходилось перебираться с осторожностью. Люджан поддерживал госпожу за локоть, и, хотя его рука была твердой и уверенной, Мара не могла отделаться от ощущения шаткости их нынешнего положения. Каждый шаг приближал встречу с неведомым.
Воспитанная в многолюдье усадьбы Акома, привыкшая к тесноте цуранских городов и к присутствию слуг, рабов и многочисленных офицеров, составляющих домашний штат любого аристократа, она не могла припомнить такой поры в своей жизни, когда была бы настолько отрезана от человеческого общества.
Ее молитвенную келью в храме Лашимы отделяла от других только толщина стены, а дома в вечерние часы, отведенные для благочестивых размышлений, одного ее слова было достаточно, чтобы в тот же миг вбежали слуги или воины, готовые выполнить любое приказание.
Здесь же было лишь дикое пространство окутанных туманом каменных склонов позади, а впереди — джунгли, населенные местными чо-джайнами, чей образ жизни имел мало общего с безопасной, скрепленной договором коммерцией, которая служила основой отношений Мары с инсектоидами в ее поместьях.
Никогда в жизни она не ощущала себя такой маленькой, а окружающий ее мир
— таким огромным. Потребовалась вся сила воли, чтобы не повернуть назад, не окликнуть Гиттанию и не попросить, чтобы та проводила их обратно, на земли Турила, который уже не казался ни чуждым, ни угрожающим: в нем обитали люди. Но позади, в турильском селении, ожидали воины ее почетного эскорта и Камлио; их судьба зависела от результатов ее усилий, а еще — судьба ее семьи, и детей, и всех обитателей трех обширных поместий, принадлежащих Шиндзаваи и Акоме. Она не может их подводить; ее долг — обеспечить им безопасное убежище, чтобы спасти от гнева магов. Мара решительно взглянула вперед и возобновила беседу:
— Люджан, скажи: когда вы были серыми воинами и не надеялись, что сможете когда-нибудь снова вернуться к жизни по законам чести… что давало вам силы это переносить?
Люджан взглянул на нее искоса, и у него в глазах она прочла, что он тоже чувствует необъятность и пустоту окружающего ландшафта и что его тоже подавляет одиночество. «Как же хорошо мы научились понимать друг друга, — подумала Мара. — Насколько же трудности жизни сплели наши усилия в единый жгут взаимной привязанности — необычной и драгоценной для обоих!» Его ответ прервал размышления властительницы:
— Госпожа, когда человек теряет все, что его начальники и товарищи считают важным; когда он ведет жизнь, которая не имеет смысла — ведь именно так ему внушали с детства, — тогда все, что ему остается, — это его мечты. Я был очень упрям. Я держался за свои мечты. И однажды утром, проснувшись, я вдруг обнаружил, что мое существование не столь безрадостно. Я осознал, что еще могу смеяться. Могу испытывать какие-то чувства. Могу найти упоение в охоте, а когда выпадет часок в постели с женщиной, щедрой на ласки, — кровь быстрее бежит по жилам и Душа поет. Может быть, человека, у которого отнята честь, ждут страдания в будущем, когда Туракаму возьмет его дух и Колесо Жизни размелет его судьбу в прах. Но… честь не добавляет радости.
Человек, который предводительствовал войском Ако-мы чуть ли не два десятка лет, неловко пожал плечами и добавил:
— Госпожа, я был вожаком воров, разбойников и всяческого сброда. Возможно, что мы не имели права на честь, которое неразрывно связано с геральдическими цветами знатных домов. Но мы не жили без веры и убеждений.
Он снова замолчал, и Мара догадывалась, что смущение мешает ему высказаться до конца. Понимая, что речь идет о чем-то очень важном для Люджана да и ею самой движет не праздное любопытство, она мягко, но настойчиво попросила:
— Расскажи мне. Ты же знаешь, я не цепляюсь за традиции ради них самих.
Военачальник коротко рассмеялся:
— В этом, госпожа моя, между нами больше общего, чем тебе известно. Но будь по-твоему. Люди, которыми я верховодил, заключили со мной договор, скрепленный клятвой. Хотя мы и вели жизнь изгоев, которых отвергли боги, от этого мы не перестали быть людьми. Мы создали для себя нечто такое, что можно было бы назвать нашим собственным домом, присягнули на верность друг другу и решили: что выпадет одному, должны разделить все. Так что видишь, Мара, когда ты явилась и призвала нас всех на честную службу, мы могли принять твое предложение только сообща и никак иначе. Когда Вайо придумал ту хитрую уловку — найти хотя бы дальнее родство, чтобы на законном основании дать нам место в гарнизоне Акомы, — мы все должны были бы уклониться от этой чести, если бы хоть один отказался.
Мара с удивлением взглянула на спутника и по непривычно робкому выражению его обветренного лица догадалась об остальном:
— Этот договор, о котором ты говоришь, существует и поныне. — Она не спрашивала; она утверждала.
Люджан прокашлялся.
— Да, существует. Но, присягнув тебе перед священным натами Акомы, мы добавили к своему лесному обету еще одно обязательство: наши желания, потребности и честь всегда будут стоять на втором месте после твоих. В составе твоей верной армии имеется наш отряд, воинов которого связывает как бы особое родство, и это единение мы не можем разделить с другими твоими солдатами, какими бы высокими достоинствами они ни обладали. Это для нас — знак почетного отличия, каким для Папевайо стала его черная повязка приговоренного.
— Замечательно.
Мара замолчала, опустив глаза, как будто выбирая место, куда бы поставить ногу при следующем шаге. Однако идти стало легче: теперь вместо острых и шатких камней под ногами была утоптанная земля; по обе стороны от дороги росли травы и кустарники, а дальше простирались джунгли. Стеклянные башни Чаккахи исчезли из виду, когда путники спустились с вершин; теперь их заслоняли плотные высокие кроны тропических деревьев. Грозящая опасность не уменьшилась; наоборот, она возросла; однако Мара сумела отвлечься от своих тревог и подумать о том, что открылось ей в рассказе Люджана. Она и раньше понимала, что он прирожденный вождь, что его глубокая преданность — редкостное сокровище; но вот теперь она узнала еще больше: даже достигнув высокого поста, он держит слово, данное бывшим отщепенцам, которых некогда возглавлял. А еще стоило отметить, подумала Мара, что человек, идущий рядом с ней, наделен не только чувством собственного достоинства, но еще и сознанием своей личной ответственности — более глубоким, чем может похвастаться большинство властителей в Империи. И все, что он сделал, все, чего добился, он совершил без фанфар и барабанного боя, без похвальбы, а до сегодняшнего дня — даже без ведома своей госпожи.
Мара взглянула на него и увидела, что на лице Люджана вновь застыла маска цуранской непроницаемости, подобающей воину, состоящему на службе в знатном доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
— Это магия природы, — сказала Гиттания и, заметив плачевное состояние Мары, предложила устроить еще одну короткую остановку для отдыха.
Перевал остался позади, и дорога пошла под уклон. По эту сторону хребта местность была не столь суровой; горы заросли колючим кустарником с серебристо-серой листвой. Из объяснений Гиттании следовало, что здесь выпадает больше дождей.
— Немного погодя облака рассеются, и тогда мы сможем издалека увидеть город чо-джайнов — Чаккаху.
Стада квердидр не паслись на этих склонах: ветки, покрытые шипами, были несъедобны. Лишь несколько семей обитали здесь и сводили концы с концами, собирая растительные волокна и свивая из них веревки.
— У них тяжелый труд, — вздохнула Гиттания. — Сучильщики веревок, как правило, люди крепкие и живут долго, но эта долина расположена уж очень далеко от приморских рынков, да и дорога туда неудобная. Тележки не могут пройти по горным тропам, так что весь груз должен доставляться или на вьючном животном, или на спинах сильных мужчин.
Маре пришло в голову, что чо-джайнам было бы куда легче управляться с подобной поклажей на неровных каменистых тропах, чем любому человеку; однако она понятия не имела, как отнеслись бы чоджайны из ульев Турила к людям, которые явились бы к ним с таким предложением. Но все подобные мысли улетучились, когда за следующим поворотом дороги тропа нырнула вниз, а облака поредели и разошлись, открывая взгляду долину внизу, ковром раскинувшуюся под высоким бледно-зеленым небом Келевана.
— Ах! — воскликнула Мара, позабыв о хороших манерах. Ибо картина, явившаяся взорам ее, была чудом еще более ошеломляющим, чем волшебная красота Доралеса.
Горы расступились; колючие кустарники и голые каменные стены уступили место пышной тропической долине. Ветер доносил аромат джунглей, переплетенных лианами, экзотических цветов и плодородной земли. Пальмы возносили веерообразные кроны к небесам, а за ними, более изысканные, чем золотая филигрань лучших императорских ювелиров, поднимались ульи чо-джайнов.
— Чаккаха, — сказала Гиттания. — Это хрустальный город чо-джайнов.
Словно скрученные из стекла, стреловидные спирали вырастали из куполов, сверкающих всеми цветами радуги, как драгоценные камни на короне. Между ними были переброшены розовые, аквамариновые и аметистовые арки немыслимого изящества. По узким подвесным мостам перебегали чо-джайны, поблескивающие черными панцирями, очевидно работники; издалека их цепочки выглядели как ожерелья из обсидиановых бусинок. Мара не могла наглядеться на город, сплетенный из сверкающей воздушной паутины, но ее ждало еще более неожиданное потрясение. В воздухе над городом пролетели крылатые чо-джайны. Они были не угольно-черными, к каким привыкла Мара, а бронзовые и синие да еще с золотисто-коричневыми полосками.
— Какие они красивые! — ахнула она. — У нас в Цурануани королевы выводят только черных чо-джайнов. Единственный намек на какой-то цвет я видела у новорожденной королевы, и то она потемнела и стала как все, когда повзрослела.
Гиттания вздохнула:
— Маги чо-джайнов всегда нарядно расцвечены. У вас в Империи таких нет, потому что они там под запретом… к нашему прискорбию. Благодетельная, и на вечную вашу беду. Их сила неразлучна с мудростью.
Завороженная зрелищем Чаккахи, Мара ответила не сразу. Вдали, за стеклянными шпилями, виднелась синяя гряда гор, сверкающие вершины которых выделялись белизной на фоне неба.
— Лед! — догадался Люджан. — На тех вершинах лед! Ах, как бы я хотел, чтобы Папевайо был сейчас здесь и мог увидеть это чудо! И Кейок… Старик ни за что не поверит, что мы видели лед на горах, когда вернемся домой и расскажем…
— Если вы вернетесь домой, — поправила Гиттания с несвойственной ей резкостью. Она пожала плечами, словно извиняясь перед Марой. — Госпожа, мне нельзя идти дальше. Вам придется спуститься по тропе в долину и самостоятельно искать свой путь в Чаккаху. На дороге вам встретятся патрули. Они перехватят вас задолго до того, как вы достигнете хрустальных ворот. Да пребудут с вами боги и да помогут они вам получить аудиенцию у королевы чо-джайнов. — Будущая волшебница смолкла, явно чувствуя себя неловко, и достала из складок своей накидки некий малый предмет, продолговатый по форме и черный, как обсидиан.
— Это гемма памяти, — пояснила она. — На ней запечатлены те воспоминания, которые совет Калиани вызвал из твоей души в золотом круге истины. Она показывает, почему мы дали тебе разрешение на проход по нашим землям, и содержит наш совет ульям Чаккахи. Маги чо-джайнов сумеют ознакомиться с записью, если сочтут нужным. — Холодными от волнения пальцами она вложила магический камень в руки Мары. — Госпожа, я надеюсь, что твои воспоминания сослужат тебе добрую службу. Калиани рассказывала о некоторых из них. Они красноречиво свидетельствуют о твоей правоте. Но главная опасность заключается в том, что этих чо-джайнов трудно вовлечь в разговор. Они могут убить без предисловий.
— Спасибо тебе. — Мара приняла камень и спрятала его под одеждой. Обрадованная уже хотя бы тем, что военачальнику был возвращен меч — ибо ей отнюдь не доставляла удовольствия мысль, что придется брести безоружными во враждебный лагерь, — она распрощалась с Гиттанией, сказав напоследок:
— Прошу тебя передать от меня благодарность также и Калиани. Если боги будут к нам благосклонны и удача от нас не отвернется, мы еще увидимся.
С этими словами она кивнула Люджану и двинулась к лежащей внизу долине, где их ожидал город Чаккаха. Гиттания видела, что ни властительница, ни ее красавец военачальник не бросили взгляда назад. Это ее опечалило, потому что за три дня, проведенных вместе в пути, она успела привязаться к Благодетельной, в чьей любознательности скрывалось такое глубокое сочувствие к другим людям и чья надежда заключалась в перемене судеб всей Империи Цурануани.
***
Тропа круто спускалась к долине; иногда путь преграждали свободно лежащие валуны, через которые приходилось перебираться с осторожностью. Люджан поддерживал госпожу за локоть, и, хотя его рука была твердой и уверенной, Мара не могла отделаться от ощущения шаткости их нынешнего положения. Каждый шаг приближал встречу с неведомым.
Воспитанная в многолюдье усадьбы Акома, привыкшая к тесноте цуранских городов и к присутствию слуг, рабов и многочисленных офицеров, составляющих домашний штат любого аристократа, она не могла припомнить такой поры в своей жизни, когда была бы настолько отрезана от человеческого общества.
Ее молитвенную келью в храме Лашимы отделяла от других только толщина стены, а дома в вечерние часы, отведенные для благочестивых размышлений, одного ее слова было достаточно, чтобы в тот же миг вбежали слуги или воины, готовые выполнить любое приказание.
Здесь же было лишь дикое пространство окутанных туманом каменных склонов позади, а впереди — джунгли, населенные местными чо-джайнами, чей образ жизни имел мало общего с безопасной, скрепленной договором коммерцией, которая служила основой отношений Мары с инсектоидами в ее поместьях.
Никогда в жизни она не ощущала себя такой маленькой, а окружающий ее мир
— таким огромным. Потребовалась вся сила воли, чтобы не повернуть назад, не окликнуть Гиттанию и не попросить, чтобы та проводила их обратно, на земли Турила, который уже не казался ни чуждым, ни угрожающим: в нем обитали люди. Но позади, в турильском селении, ожидали воины ее почетного эскорта и Камлио; их судьба зависела от результатов ее усилий, а еще — судьба ее семьи, и детей, и всех обитателей трех обширных поместий, принадлежащих Шиндзаваи и Акоме. Она не может их подводить; ее долг — обеспечить им безопасное убежище, чтобы спасти от гнева магов. Мара решительно взглянула вперед и возобновила беседу:
— Люджан, скажи: когда вы были серыми воинами и не надеялись, что сможете когда-нибудь снова вернуться к жизни по законам чести… что давало вам силы это переносить?
Люджан взглянул на нее искоса, и у него в глазах она прочла, что он тоже чувствует необъятность и пустоту окружающего ландшафта и что его тоже подавляет одиночество. «Как же хорошо мы научились понимать друг друга, — подумала Мара. — Насколько же трудности жизни сплели наши усилия в единый жгут взаимной привязанности — необычной и драгоценной для обоих!» Его ответ прервал размышления властительницы:
— Госпожа, когда человек теряет все, что его начальники и товарищи считают важным; когда он ведет жизнь, которая не имеет смысла — ведь именно так ему внушали с детства, — тогда все, что ему остается, — это его мечты. Я был очень упрям. Я держался за свои мечты. И однажды утром, проснувшись, я вдруг обнаружил, что мое существование не столь безрадостно. Я осознал, что еще могу смеяться. Могу испытывать какие-то чувства. Могу найти упоение в охоте, а когда выпадет часок в постели с женщиной, щедрой на ласки, — кровь быстрее бежит по жилам и Душа поет. Может быть, человека, у которого отнята честь, ждут страдания в будущем, когда Туракаму возьмет его дух и Колесо Жизни размелет его судьбу в прах. Но… честь не добавляет радости.
Человек, который предводительствовал войском Ако-мы чуть ли не два десятка лет, неловко пожал плечами и добавил:
— Госпожа, я был вожаком воров, разбойников и всяческого сброда. Возможно, что мы не имели права на честь, которое неразрывно связано с геральдическими цветами знатных домов. Но мы не жили без веры и убеждений.
Он снова замолчал, и Мара догадывалась, что смущение мешает ему высказаться до конца. Понимая, что речь идет о чем-то очень важном для Люджана да и ею самой движет не праздное любопытство, она мягко, но настойчиво попросила:
— Расскажи мне. Ты же знаешь, я не цепляюсь за традиции ради них самих.
Военачальник коротко рассмеялся:
— В этом, госпожа моя, между нами больше общего, чем тебе известно. Но будь по-твоему. Люди, которыми я верховодил, заключили со мной договор, скрепленный клятвой. Хотя мы и вели жизнь изгоев, которых отвергли боги, от этого мы не перестали быть людьми. Мы создали для себя нечто такое, что можно было бы назвать нашим собственным домом, присягнули на верность друг другу и решили: что выпадет одному, должны разделить все. Так что видишь, Мара, когда ты явилась и призвала нас всех на честную службу, мы могли принять твое предложение только сообща и никак иначе. Когда Вайо придумал ту хитрую уловку — найти хотя бы дальнее родство, чтобы на законном основании дать нам место в гарнизоне Акомы, — мы все должны были бы уклониться от этой чести, если бы хоть один отказался.
Мара с удивлением взглянула на спутника и по непривычно робкому выражению его обветренного лица догадалась об остальном:
— Этот договор, о котором ты говоришь, существует и поныне. — Она не спрашивала; она утверждала.
Люджан прокашлялся.
— Да, существует. Но, присягнув тебе перед священным натами Акомы, мы добавили к своему лесному обету еще одно обязательство: наши желания, потребности и честь всегда будут стоять на втором месте после твоих. В составе твоей верной армии имеется наш отряд, воинов которого связывает как бы особое родство, и это единение мы не можем разделить с другими твоими солдатами, какими бы высокими достоинствами они ни обладали. Это для нас — знак почетного отличия, каким для Папевайо стала его черная повязка приговоренного.
— Замечательно.
Мара замолчала, опустив глаза, как будто выбирая место, куда бы поставить ногу при следующем шаге. Однако идти стало легче: теперь вместо острых и шатких камней под ногами была утоптанная земля; по обе стороны от дороги росли травы и кустарники, а дальше простирались джунгли. Стеклянные башни Чаккахи исчезли из виду, когда путники спустились с вершин; теперь их заслоняли плотные высокие кроны тропических деревьев. Грозящая опасность не уменьшилась; наоборот, она возросла; однако Мара сумела отвлечься от своих тревог и подумать о том, что открылось ей в рассказе Люджана. Она и раньше понимала, что он прирожденный вождь, что его глубокая преданность — редкостное сокровище; но вот теперь она узнала еще больше: даже достигнув высокого поста, он держит слово, данное бывшим отщепенцам, которых некогда возглавлял. А еще стоило отметить, подумала Мара, что человек, идущий рядом с ней, наделен не только чувством собственного достоинства, но еще и сознанием своей личной ответственности — более глубоким, чем может похвастаться большинство властителей в Империи. И все, что он сделал, все, чего добился, он совершил без фанфар и барабанного боя, без похвальбы, а до сегодняшнего дня — даже без ведома своей госпожи.
Мара взглянула на него и увидела, что на лице Люджана вновь застыла маска цуранской непроницаемости, подобающей воину, состоящему на службе в знатном доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133