Госпожа Изашани поднялась со своих подушек в ореоле струящихся шелков и ароматов. Ее яркие карие глаза казались особенно красивыми из-за необычного разреза — они были чуть раскосыми. В волосах цвета осенней листвы пробивалась серебряная седина; к тайзовой пудре, которую она использовала, чтобы придать еще больше прелести своим высоким скулам, явно были подмешаны сверкающие крупинки из земляной ракушки. Они искрились крошечными вспышками, создавая волшебный контраст с молочно-белым и розовым оттенками гладкой кожи, словно силою магических чар сохранившей блеск юности. Красоту вдовствующей госпожи Ксакатекас прославляли, ее ума побаивались, и все сходились на том, что ей вообще нет равных в искусстве вить веревки из окружающих. И вот теперь эта великолепная аристократка поспешила вперед и поддержала Мару под локоток.
— Милая, ты еще не поправилась, это же очевидно. — Мягкие переливы ее голоса напоминали звучание драгоценных старинных инструментов, передаваемых музыкантами из рук в руки на протяжении многих поколений. — И между друзьями нет места формальностям.
С благодарностью приняв неожиданную помощь, Мара расположилась на мягких подушках. Ее собственный голос мог скорей напомнить о скрипе песка по стеклу, когда она произнесла традиционные слова приветствия:
— Добро пожаловать в мой дом, госпожа. В добром ли ты здравии?
Изашани склонила голову с лукавой улыбкой, от которой на щеках у нее появились ямочки.
— Я благодарна Слуге Империи за незаслуженную любезность, — ответила она.
В ее тоне слышалось искреннее удовольствие оттого, что Мара своим обращением как бы поменяла их местами в общественной иерархии. Будучи старше Мары годами и богаче опытом, Изашани тем не менее являлась всего лишь бывшей Правящей госпожой, а Мара носила титул Слуги Империи.
— Я-то вполне здорова, — заявила Изашани, — а вот ты выглядишь как квайетовое зернышко, слишком долго пролежавшее на солнце. Дорогая моя, ты, похоже, решила вообще отказаться от пищи?
Мару не удивила такая откровенность ее высказываний, но эта прямота частенько выбивала почву из-под ног многих недругов дома Ксакатекас, у которых и без того ум заходил за разум от неотразимого обаяния этой женщины.
Мара оторвала взгляд от блестящего шелка, богато расшитого по краям золотой нитью, и так же быстро отвела глаза от подноса со сластями и нарезанными фруктами, которые были раньше доставлены слугами, чтобы гостья могла подкрепиться с дороги.
— Ты, конечно, посетила нас не затем, чтобы выслушивать мои жалобы на слабое здоровье.
Еда действительно утратила для Мары всякую привлекательность. После отравления желудок стал капризным и ненадежным.
Ответ гостьи оказался колючим, как удар фехтовальщика:
— Я, конечно, посетила тебя не затем, чтобы наблюдать, как ты дуешься, и потакать тебе в этом.
Мара едва не вздрогнула. Такое высказывание, услышанное от кого-либо другого, следовало бы расценить как оскорбление, но в глазах Изашани светилось непритворное сочувствие. Мара вздохнула, и груз, камнем лежавший на сердце со дня рокового выкидыша, стал чуть-чуть полегче.
— Извини. Я не предполагала, что мое настроение выражается столь явно.
— Извинением от меня не отделаешься. — Изашани протянула безупречно ухоженную руку, выбрала тарелку и положила на нее порцию фруктов. — Ешь, а не то я позову твоих горничных и заставлю их сейчас же тебя связать и уложить в постель.
А ведь заставит, подумала Мара, и вероломные служанки, вероятно, послушаются гостью, даже не задумавшись, насколько это согласуется с желанием самой хозяйки. Изашани использовала свою власть как могущественный полководец: окружающие неизменно плясали под ее дудку и только потом начинали гадать, почему получилось так, а не иначе. Поскольку Мара чувствовала себя слишком слабой, чтобы пускаться в споры, она начала откусывать по маленькому кусочку от ломтика йомаха. Она, между прочим, тоже может задавать прямые вопросы:
— Так что же привело тебя в Акому?
Изашани бросила на нее испытующий взгляд. Словно уверившись, что, в отличие от сил телесных, духовная стойкость Мары не подорвана, гостья налила себе в чашку чоки из кувшинчика, стоявшего на подносе, и сообщила:
— Властитель Джиро Анасати начал нащупывать почву для переговоров со старшим из незаконных сыновей моего покойного мужа. — В ее голосе как будто зазвенела сталь из варварского мира.
Нахмурившись, Мара отложила недоеденную половинку ломтика.
— Венасети? — тоном спокойного вопроса произнесла она.
Грациозным наклоном головы Изашани подтвердила, что имя незаконного отпрыска угадано верно, и одновременно воздала должное прозорливости хозяйки. Удивительно было то, что Мара вообще знала это имя, поскольку покойный властитель Чипино, часто менявший наложниц и куртизанок, успел обзавестись чрезвычайно многочисленным потомством. Хотя все его побочные отпрыски на равных правах получили прекрасное воспитание в доме Ксакатекасов, их темпераменты и характеры отличались исключительным разнообразием. Старый правитель ценил в своих подругах и красоту, и ум, и, хотя ни одна из женщин, ставших матерями его сыновей и дочерей, не смогла отнять у Изашани ее привилегированное положение властительницы и супруги, для некоторых поражение оказалось более мучительным, чем для других, и они сумели заронить эту горечь в души своих детей. Нынешний наследник, Хоппара, в делах семейных придерживался мудрой политики своей вдовствующей матушки: строго соблюдать некую очередность наследования среди множества кузенов и незаконных единокровных братьев.
— Нам еще чрезвычайно повезло, — с искоркой в глазах добавила Изашани, — что Венасети сохраняет преданность своему роду. Джиро ушел ни с чем.
Озабоченность Мары не рассеялась, да и в Изашани она угадывала внутреннее напряжение. После должности Верховного Главнокомандующего, которая принадлежала сейчас властителю Фрасаи, следующий по важности пост при дворе императора занимал властитель Хоппара Ксакатекас. То, что он был слишком молод для такого высокого сана, делало его уязвимым: его разумные советы и умение схватывать все на лету встречали сопротивление подозрительной натуры Фрасаи — тот колебался, становился несговорчивым и упускал возможность вовремя расстроить планы традиционалистов, стремящихся воспрепятствовать грядущим переменам и восстановить упраздненный сан Имперского Стратега.
Устранение властителя Хоппары означало бы потерю главного оборонительного бастиона с весьма опасными последствиями. В выражении лица Изашани таилось предостережение.
Мара высказала догадку вслух:
— Ваш дом тоже пережил покушение?
Лицо Изашани осталось неподвижным, как у фарфоровой куклы.
— И не одно.
Мара закрыла глаза. Она почувствовала себя безмерно слабой под гнетом внезапно навалившейся усталости. Сейчас ее томило желание отказаться от самой трудной борьбы, ограничить поле своих надежд и усилий, посвятить себя делу выживания Акомы перед лицом опасностей, сжимающихся вокруг нее, словно кольцо обнаженных мечей. И все-таки она была Слуга Империи, а не та неопытная девочка, видевшая свое призвание в служении Лашиме, но вместо этого нежданно-негаданно оказавшаяся главой осажденного дома. Враги императора были также и врагами Акомы, ибо с течением времени она стала подобна опорной колонне, принимающей на себя тяжесть огромной крыши. Чтобы покончить с властью императора, Джиро и его союзники должны, были сначала лишить его этой опоры — поддержки Акомы.
За этой мыслью сразу же пришла другая: уж слишком большой успех сопутствовал Братству Камои в покушениях на жизнь ее друзей и союзников, не говоря уж о членах семьи. И пока во главе дома Анасати стоит Джиро, он будет нанимать убийц снова и снова; преступная община становилась опасностью, которой нельзя пренебрегать. Мара никогда не смогла бы забыть ужас, испытанный ею, когда ее едва не задушили, или муки преждевременных родов, вызванных действием яда. О погибшем Айяки она не перестанет горевать до конца дней своих.
Погруженная в мрачные мысли, Мара обнаружила присутствие Хокану в гостиной, только услышав слова приветствия, с которыми обратилась к нему гостья.
Открыв глаза, она увидела своего мужа, склонившегося над рукой госпожи Ксакатекас. Он держался застенчиво, как мальчик, хотя это было совсем не к лицу человеку, повелевавшему армиями от имени императора и занимавшему в обществе такое положение, что Мара оказалась предметом зависти множества высокородных девиц на выданье. Однако Изашани владела искусством смущать покой мужчин с такой легкостью, что в обществе поговаривали, будто она на самом деле ведьма и привораживает поклонников с помощью колдовских чар. Хокану был одним из ее любимцев, и ее мягкая лесть, приправленная добродушным подшучиванием, сразу помогла ему овладеть собой. Всем было известно, что мужчины, не пользующиеся расположением Изашани, в ее присутствии часами помалкивают, словно язык проглотив.
Все еще слегка ослепленный обаянием гостьи, Хокану уселся около жены и, взяв ее за руку, сказал:
— Мы тоже устали играть в мо-джо-го против Камои. — Он имел в виду карточную игру с высокими ставками. — И, по правде говоря, какое это было бы облегчение для всех нас, если бы у Ичиндара родился сын. Стоит появиться на свет мальчику-наследнику, и у ревнителей традиций сразу поубавится пыла.
Темные глаза Изашани загорелись веселым блеском.
— Последние несколько лет оказались чрезвычайно неблагоприятными для занимающихся сватовством. Родовитые юноши обзаводились наложницами, а о женах и слышать не хотели: все поголовно надеялись добиться руки какой-нибудь из дочерей императора. Настроение на светских приемах стало — хуже некуда. А чего еще можно было ждать при таком скопище незамужних девиц, которые фыркают друг на дружку, как детеныши сарката?
От этой темы разговор плавно перешел к торговой войне между кланами Омекан и Канадзаваи — войне, из-за которой у отца Хокану возникли серьезные трудности с продажей смолы. Последствия оказались весьма ощутимыми. Сократилось производство слоистой кожи, а это сразу ударило по тем, кто изготовлял доспехи и оружие; гильдия оружейников была близка к тому, чтобы взбунтоваться, а судовладельцы и грузчики в Джамаре несли убытки, поскольку товары задерживались в пути и попадали к причалам совсем не тогда, когда их ожидали. На складах Акомы плесневели шкуры нидр, тогда как на складах Анасати ничто не залеживалось; отсюда легко можно было догадаться, что к неполадкам у Шиндзаваи приложили руку союзники Джиро. И не имело смысла напоминать негоциантам из Омекана, что их собственная разобщенность некогда позволила императору овладеть всей полнотой абсолютной власти.
За неторопливым разговором собеседники и не заметили, что наступил вечер. Когда усталость Мары стала очевидной и она, принеся положенные извинения, перешла к себе в спальню, Изашани тоже удалилась в отведенные ей покои. Утром, уже сидя в паланкине на террасе у входа, когда носильщики заняли свои места, она подняла глаза на Хокану и отпустила последнее замечание:
— Знаешь, молодой хозяин, тебе надо бы как следует позаботиться, чтобы твоя жена принимала пищу. Не то пойдут гулять слухи, что ты моришь ее голодом и намереваешься таким образом свести раньше времени в могилу, а все потому, что надеешься присоединиться к кружку соискателей, которые увиваются за старшей дочерью Ичиндара.
Брови Хокану поднялись, словно его кольнули мечом.
— Госпожа, это угроза?
Изашани ответила с приторно-ядовитой улыбкой:
— Можешь не сомневаться. Мой покойный супруг был привязан к Маре, и я не хочу, чтобы его тень явилась меня преследовать. Кроме того, Хоппара, вероятно, сочтет необходимым вызвать тебя на поединок чести, если увидит, в какой печали пребывает твоя жена. После ее героических подвигов в Ночь Окровавленных Мечей он сравнивает с ней всех молодых женщин, и никто не выдерживает сравнения.
— Еще бы. — Голос Хокану зазвучал серьезно. — Но во всей Империи не сыщется человек, которого благополучие Мары заботило бы больше, чем меня. А твой визит помог ей гораздо больше, чем ты можешь вообразить.
***
Посещение госпожи Изашани, по крайней мере, помогло уже тем, что Мара снова начала уделять внимание своей внешности. Она доверилась искусству горничных, и, если поначалу отрадными изменениями в собственном облике она была обязана исключительно гриму, Хокану хватало деликатности, чтобы не дразнить ее такими замечаниями. Она по-прежнему посвящала долгие часы изучению хозяйственных донесений, но хотя бы делала над собой усилия, чтобы побольше есть; после того как она завела обыкновение проводить время на озере, в покое и в неторопливых размышлениях на борту маленькой лодки, ее бледность вскоре исчезла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133