Я тебя пристроила в эти копи, чтобы ты была в безопасности! Ты глупая, эгоистичная…
– Знаю, знаю… – в отчаянии проговорила Пердита. Но ей показалось, что удрать из этих дурацких копей – это так здорово.
Впервые она побывала в Шри-Ланке три года назад. И мгновенно влюбилась в этот остров. Порой его еще будоражили конфликты, уходившие корнями в прошлое, но все же он казался необыкновенно мирным местом. Ни тебе гор мусора, ни толп народа, ни жуткой пропасти между бедными и богатыми, которая так раздирала Индию. Даже тюрьма в Коломбо, где однажды Пердите пришлось провести ночь, после того как, перебрав забродившего пальмового сока, она познакомилась с Гарри во время бурной демонстрации протеста у индонезийского посольства по поводу визового режима, – так вот: даже тюрьма отличалась цивилизованностью. Над входом там висел большой транспарант с надписью: «ЗАКЛЮЧЕННЫЕ – ТОЖЕ ЛЮДИ».
Как многих туристов, Пердиту привлек «культурный треугольник» в сердце острова, между Анурадхапурой, Полоннарувой и Дамбуллой. Это была равнина, усеянная громадными валунами и поросшая зарослями тика, черного и красного дерева. Здесь, посреди дикой природы и красивых деревушек, сохранились уникальные памятники культуры вроде этого дворца, в котором кипела жизнь всего пару десятков лет, а потом он на века затерялся в джунглях.
Пердите сразу не пришлась по душе идея спрятаться в норку в Чешире. День солнечной бури приближался, власти по всему миру трудились, засучив рукава, чтобы защитить города, месторождения нефти, электростанции, и в это время зародилось молодежное движение, направленное на то, чтобы попытаться сберечь хоть что-то из другой области – нечто провинциальное, немодное, разрушенное, забытое. И когда Гарри предложил приехать в Шри-Ланку и попробовать спасти хоть что-то в «культурном треугольнике», Пердита ухватилась за этот шанс и ускользнула. На протяжении нескольких недель молодые добровольцы старательно собирали семена деревьев и трав, ловили диких животных. Самый серьезный проект Пердиты заключался в том, чтобы забраться на скалу Сигирия и попытаться обернуть ее защитной фольгой.
«Как здоровенную рождественскую индейку», – сказал Гарри.
Она, видимо, все-таки не очень поверила в страшные предсказания о том, что произойдет, когда разразится буря, – если бы поверила, осталась бы в этих противных копях в Чешире и уговорила Гарри остаться с ней там. Ну да, да, она ошиблась. Мать говорила ей, что щит предназначен для того, чтобы уменьшить солнечный жар в тысячу раз в сравнении с тем, что обрушилось бы на планету в противном случае. Просто невероятно: если теперь на Землю попала всего тысячная доля этого жара, какова же была истинная мощь бури?
– Обертка слетела с Сигирии в минуту, – жалобно рыдала Пердита в трубку. – И половину деревьев вырвало с корнем, и…
– Как ты выбралась из этой треклятой шахты? Ты хотя бы представляешь, с кем мне пришлось договариваться, чтобы ты там оказалась?
– Мама, все это теперь не важно. Сейчас я здесь. Она чувствовала, что мать старается держать себя в руках.
– Хорошо. Хорошо. Найди укрытие. Оставайся там. Не выключай телефон. Я сделаю несколько звонков. Некоторые спутники системы GPS вышли из строя, но, может быть, все же тебя удастся найти…
Ветер разгулялся еще сильнее, его порыв ударил по Пердите, будто кулак великана.
– Мама…
– Я свяжусь с военным командованием на острове… с британским консульством…
– Мамочка, я люблю тебя!
– О Пердита!
Но тут телефон у нее в руке заискрился, она выронила его, и он исчез за струями дождя.
А в следующий миг ветер оторвал ее от земли.
Он поднял ее вверх, как поднимал отец, когда она была совсем маленькая. Воздух был жарким, влажным, кругом летали оторванные ветки деревьев и камни. Скорость ветра была так велика, что Пердита с трудом дышала. Но как ни странно, в этом было какое-то облегчение – в том, что тебя несет, как листок. Пердита не заметила, как к ней подлетел ствол здоровенного тика. Это вырванное с корнем дерево оборвало ее жизнь.
42
Полдень
10. 23 (по лондонскому времени)
На Луне Михаил Мартынов сидел с Юджином Мэнглсом в бывшем кабинете Бада Тука. Бад сейчас находился на щите, в точке L1, и рисковал жизнью, а Михаил маленькими глотками пил кофе и наблюдал за софт-скринами.
– Сейчас мы совершенно ничего не можем сделать, – сказал Михаил. – Мы можем только наблюдать, вести записи и извлекать уроки на будущее.
– Вы уже это говорили, – проворчал Юджин. Порывисто оттолкнув от стола стул, он поднялся и стал расхаживать по комнате.
Михаил хотел было предложить ему вернуться на рабочее место, но передумал. Он ведь говорил больше для себя, чем для Юджина. Кроме того, он понятия не имел о том, какие чувства испытывал его коллега. Этот молодой человек оставался для него загадкой даже теперь, после того как они так долго и так тесно сотрудничали, работая бок о бок. Очень часто Михаилу хотелось обнять Юджина, утешить его. Но, конечно, это было невозможно.
Сам Михаил чаще всего мучался от чувства вины.
Он устремил взгляд на большой софт-скрин с «портретом» Земли. Это было очень крупное и подробное изображение планеты, составленное на основании данных из сотен разных источников информации. По качеству ему уступало даже то изображение, которое красовалось на большом софт-скрине перед Бадом на щите.
«Как красиво», – с грустью подумал Михаил.
Но это был портрет страдающей планеты.
Земля беспомощно вращалась, точка зенита смещалась к западу. Планета словно бы подставляла бока под пламя паяльной лампы. Сейчас перед глазами Михаила находился высохший лик Африки. Легко узнавались привычные очертания континента, но над Сахарой распростерлась громадная ураганная система, а зеленое сердце материка располосовали громадные хвосты черного дыма.
«Сегодня погибнут последние тропические леса», – с тоской подумал Михаил.
На суше выгорали леса, а океаны снабжали тучи огромным количеством влаги.
На данный момент на Земле уже не осталось областей, совсем не пострадавших от бури. Это касалось даже тех территорий, которые пока не соприкоснулись с катастрофой непосредственно. Над всем дневным полушарием Земли клубились тучи. Они уплывали от экватора, сталкивались с прохладным воздухом более высоких широт и изливали воду на планету яростными ливнями, а на полюсах – снегопадами. Тем временем, по мере того как солнечная энергия выливалась в переполненные резервуары тепла Земли, вскипали и начинали бурлить океанические течения – эти мощные соленые Амазонки. На Антарктиду обрушилось невероятное количество снега, но по краям замерзшего континента от ледяных щитов отламывались миллиарды тонн льда.
Над полюсами играли красками зловещие полярные сияния, они были видны даже с Луны.
«Еще семь часов этого ужаса, – думал Михаил. – А потом еще много часов, если модели Юджина точны».
Было составлено несколько моделей отдаленных последствий солнечной бури для климата Земли, но, в отличие от моделей Юджина в отношении Солнца, здесь не приходилось говорить о высокой точности. Никто не знал, чем все это обернется – да и уцелеет ли на Земле хоть кто-то, кто сумеет увидеть эти последствия.
Но что бы ни стало с Землей, Михаил мог спрогнозировать с уверенностью, что он уж точно доживет до конца этого дня, – вот поэтому он и мучался от чувства вины.
В этот момент Луна, наблюдаемая с поверхности Земли в виде полумесяца, была повернута к разбушевавшемуся Солнцу противоположной стороной, поэтому Михаила, находящегося на стороне Луны, обращенной к Земле, от бури отделяла инертная порода толщиной три тысячи километров. Мало этого, так еще Луна, расположенная сегодня достаточно близко к линии Земля–Солнце и отбрасывающая на планету-мать собственную тень, была в значительной степени защищена щитом, предназначенным для спасения Земли. Так что база «Клавиус» была сегодня, можно сказать, одним из самых безопасных мест во внутренней области Солнечной системы.
Вообще почти все обитатели Луны изначально жили на той ее стороне, которая обращена к Земле, но сейчас и те немногие, кто работал на дальней стороне, на базах «Циолковский» и еще нескольких других, были переведены в безопасные места типа «Клавиуса» и «Армстронга». Даже обычный наблюдательный пост Михаила на Южном полюсе был покинут, но терпеливые электронные приборы продолжали исправно следить за необычным поведением Солнца, чем им и предстояло заниматься до тех пор, пока не расплавятся.
В итоге Землю взбалтывало и жарило, герои из последних сил трудились на щите, а Михаил тут, можно сказать, прохлаждался. Как странно: вся его научная карьера, вся жизнь была посвящена изучению Солнца, и вот теперь, когда Солнце разбушевалось, он прятался в норке.
Но возможно, его судьба была предрешена задолго до того, как он родился.
Как он однажды пытался объяснить Юджину, в русской космонавтике всегда имелось глубинное влечение к Солнцу. В то время, когда православное христианство отделилось от римского католичества, оно соприкоснулось с более древними языческими элементами – в особенности с мистическим культом Митры, пришедшим в Римскую империю из Персии. Для приверженцев этого культа Солнце являлось главной космической силой. На протяжении многих столетий отдельные элементы этих языческих корней сохранялись, например, в канонах древнерусской иконографии: нимбы святых изображались похожими на Солнце. В более открытой форме культ Солнца был возрожден неоязычниками в девятнадцатом веке. Об этих глупых фанатиках, наверное, быстро забыли бы, если бы не тот факт, что Циолковский, отец русской космонавтики, глубоко штудировал труды философов-солнцепоклонников.
Неудивительно, что Циолковский видел космическое будущее человечества наполненным солнечным светом; на самом деле он мечтал о том, что в конце концов человечество в космосе эволюционирует и превратится в замкнутое метаболическое сообщество, наделенное фотосинтезом, – то есть что людям для жизни не будет нужно ничего, кроме солнечного света. Некоторые философы даже считали, что вся русская космическая программа – не что иное, как современная версия солнцепоклоннического ритуала.
Сам Михаил не был ни мистиком, ни богословом. Но наверняка не случайно его так притягивали к себе исследования Солнца. И как же странно, что теперь Солнце отплачивало ему за преданность этой убийственной бурей.
«Странно и то, – размышлял Михаил, – что название, данное друзьями Бисезы Датт параллельному измерению, – Мир – означает не только „покой“ и „планета“, но восходит своими корнями к имени „Митра“, потому что для древних персов „мир“ означало „солнце“»*.
Эти мысли Михаил держал при себе. В этот страшный день ему следовало сосредоточиться не на богословии, а на нуждах страдающего мира, нуждах своей семьи, друзей и – Юджина.
Юджин был атлетически сложен и имел приличный вес, поэтому, расхаживая по полированному полу в условиях слабого лунного притяжения, он все время подскакивал. Время от времени он поглядывал на графики на софт-скринах, отражающие то, как действительное поведение Солнца следовало прогнозам Юджина.
– Почти все по-прежнему номинально, – наконец изрек он.
– Только гамма-лучи ползут вверх, – пробормотал Михаил.
– Да. Только это. Видимо, где-то есть погрешность в анализе пертурбации. Жаль, что у меня нет времени просмотреть все снова…
Он продолжал вслух сокрушаться из-за возникшей проблемы, употребляя такие термины, как «производные высшего порядка» и «асимптотическая конвергенция».
Как большинство математических моделей реального мира, созданная Юджином модель Солнца походила на сверхсложное, практически невозможное для решения уравнение. Поэтому для того, чтобы извлечь из этой модели полезную информацию, Юджин применил методики приближения. То есть ты брал какую-то часть уравнения, которая выглядела для тебя понятной, и пытался шаг за шагом отталкиваться от этой точки в решении. Либо ты пытался доводить различные части модели до экстремальных показателей, и тогда они или стремились к нулю, или приближались к какому-то пределу.
Все эти методики были стандартными и дали полезную и точную информацию о том, как поведет себя сегодня Солнце. Но все же все данные носили приближенный характер. И медленное, но верное отклонение потока гамма-лучей и рентгеновских лучей от предсказанных величин было знаком того, что Юджин пренебрег каким-то эффектом высшего порядка.
Если бы Михаил взялся перепроверять работу Юджина, молодой человек ни за что не смирился бы с критикой. Ошибка носила маргинальный характер, Юджин что-то просмотрел в остатках. На самом деле отклонение фактических величин от предсказанных являлось необходимой частью процесса обратной связи, во все времена способствующего наилучшему научному пониманию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– Знаю, знаю… – в отчаянии проговорила Пердита. Но ей показалось, что удрать из этих дурацких копей – это так здорово.
Впервые она побывала в Шри-Ланке три года назад. И мгновенно влюбилась в этот остров. Порой его еще будоражили конфликты, уходившие корнями в прошлое, но все же он казался необыкновенно мирным местом. Ни тебе гор мусора, ни толп народа, ни жуткой пропасти между бедными и богатыми, которая так раздирала Индию. Даже тюрьма в Коломбо, где однажды Пердите пришлось провести ночь, после того как, перебрав забродившего пальмового сока, она познакомилась с Гарри во время бурной демонстрации протеста у индонезийского посольства по поводу визового режима, – так вот: даже тюрьма отличалась цивилизованностью. Над входом там висел большой транспарант с надписью: «ЗАКЛЮЧЕННЫЕ – ТОЖЕ ЛЮДИ».
Как многих туристов, Пердиту привлек «культурный треугольник» в сердце острова, между Анурадхапурой, Полоннарувой и Дамбуллой. Это была равнина, усеянная громадными валунами и поросшая зарослями тика, черного и красного дерева. Здесь, посреди дикой природы и красивых деревушек, сохранились уникальные памятники культуры вроде этого дворца, в котором кипела жизнь всего пару десятков лет, а потом он на века затерялся в джунглях.
Пердите сразу не пришлась по душе идея спрятаться в норку в Чешире. День солнечной бури приближался, власти по всему миру трудились, засучив рукава, чтобы защитить города, месторождения нефти, электростанции, и в это время зародилось молодежное движение, направленное на то, чтобы попытаться сберечь хоть что-то из другой области – нечто провинциальное, немодное, разрушенное, забытое. И когда Гарри предложил приехать в Шри-Ланку и попробовать спасти хоть что-то в «культурном треугольнике», Пердита ухватилась за этот шанс и ускользнула. На протяжении нескольких недель молодые добровольцы старательно собирали семена деревьев и трав, ловили диких животных. Самый серьезный проект Пердиты заключался в том, чтобы забраться на скалу Сигирия и попытаться обернуть ее защитной фольгой.
«Как здоровенную рождественскую индейку», – сказал Гарри.
Она, видимо, все-таки не очень поверила в страшные предсказания о том, что произойдет, когда разразится буря, – если бы поверила, осталась бы в этих противных копях в Чешире и уговорила Гарри остаться с ней там. Ну да, да, она ошиблась. Мать говорила ей, что щит предназначен для того, чтобы уменьшить солнечный жар в тысячу раз в сравнении с тем, что обрушилось бы на планету в противном случае. Просто невероятно: если теперь на Землю попала всего тысячная доля этого жара, какова же была истинная мощь бури?
– Обертка слетела с Сигирии в минуту, – жалобно рыдала Пердита в трубку. – И половину деревьев вырвало с корнем, и…
– Как ты выбралась из этой треклятой шахты? Ты хотя бы представляешь, с кем мне пришлось договариваться, чтобы ты там оказалась?
– Мама, все это теперь не важно. Сейчас я здесь. Она чувствовала, что мать старается держать себя в руках.
– Хорошо. Хорошо. Найди укрытие. Оставайся там. Не выключай телефон. Я сделаю несколько звонков. Некоторые спутники системы GPS вышли из строя, но, может быть, все же тебя удастся найти…
Ветер разгулялся еще сильнее, его порыв ударил по Пердите, будто кулак великана.
– Мама…
– Я свяжусь с военным командованием на острове… с британским консульством…
– Мамочка, я люблю тебя!
– О Пердита!
Но тут телефон у нее в руке заискрился, она выронила его, и он исчез за струями дождя.
А в следующий миг ветер оторвал ее от земли.
Он поднял ее вверх, как поднимал отец, когда она была совсем маленькая. Воздух был жарким, влажным, кругом летали оторванные ветки деревьев и камни. Скорость ветра была так велика, что Пердита с трудом дышала. Но как ни странно, в этом было какое-то облегчение – в том, что тебя несет, как листок. Пердита не заметила, как к ней подлетел ствол здоровенного тика. Это вырванное с корнем дерево оборвало ее жизнь.
42
Полдень
10. 23 (по лондонскому времени)
На Луне Михаил Мартынов сидел с Юджином Мэнглсом в бывшем кабинете Бада Тука. Бад сейчас находился на щите, в точке L1, и рисковал жизнью, а Михаил маленькими глотками пил кофе и наблюдал за софт-скринами.
– Сейчас мы совершенно ничего не можем сделать, – сказал Михаил. – Мы можем только наблюдать, вести записи и извлекать уроки на будущее.
– Вы уже это говорили, – проворчал Юджин. Порывисто оттолкнув от стола стул, он поднялся и стал расхаживать по комнате.
Михаил хотел было предложить ему вернуться на рабочее место, но передумал. Он ведь говорил больше для себя, чем для Юджина. Кроме того, он понятия не имел о том, какие чувства испытывал его коллега. Этот молодой человек оставался для него загадкой даже теперь, после того как они так долго и так тесно сотрудничали, работая бок о бок. Очень часто Михаилу хотелось обнять Юджина, утешить его. Но, конечно, это было невозможно.
Сам Михаил чаще всего мучался от чувства вины.
Он устремил взгляд на большой софт-скрин с «портретом» Земли. Это было очень крупное и подробное изображение планеты, составленное на основании данных из сотен разных источников информации. По качеству ему уступало даже то изображение, которое красовалось на большом софт-скрине перед Бадом на щите.
«Как красиво», – с грустью подумал Михаил.
Но это был портрет страдающей планеты.
Земля беспомощно вращалась, точка зенита смещалась к западу. Планета словно бы подставляла бока под пламя паяльной лампы. Сейчас перед глазами Михаила находился высохший лик Африки. Легко узнавались привычные очертания континента, но над Сахарой распростерлась громадная ураганная система, а зеленое сердце материка располосовали громадные хвосты черного дыма.
«Сегодня погибнут последние тропические леса», – с тоской подумал Михаил.
На суше выгорали леса, а океаны снабжали тучи огромным количеством влаги.
На данный момент на Земле уже не осталось областей, совсем не пострадавших от бури. Это касалось даже тех территорий, которые пока не соприкоснулись с катастрофой непосредственно. Над всем дневным полушарием Земли клубились тучи. Они уплывали от экватора, сталкивались с прохладным воздухом более высоких широт и изливали воду на планету яростными ливнями, а на полюсах – снегопадами. Тем временем, по мере того как солнечная энергия выливалась в переполненные резервуары тепла Земли, вскипали и начинали бурлить океанические течения – эти мощные соленые Амазонки. На Антарктиду обрушилось невероятное количество снега, но по краям замерзшего континента от ледяных щитов отламывались миллиарды тонн льда.
Над полюсами играли красками зловещие полярные сияния, они были видны даже с Луны.
«Еще семь часов этого ужаса, – думал Михаил. – А потом еще много часов, если модели Юджина точны».
Было составлено несколько моделей отдаленных последствий солнечной бури для климата Земли, но, в отличие от моделей Юджина в отношении Солнца, здесь не приходилось говорить о высокой точности. Никто не знал, чем все это обернется – да и уцелеет ли на Земле хоть кто-то, кто сумеет увидеть эти последствия.
Но что бы ни стало с Землей, Михаил мог спрогнозировать с уверенностью, что он уж точно доживет до конца этого дня, – вот поэтому он и мучался от чувства вины.
В этот момент Луна, наблюдаемая с поверхности Земли в виде полумесяца, была повернута к разбушевавшемуся Солнцу противоположной стороной, поэтому Михаила, находящегося на стороне Луны, обращенной к Земле, от бури отделяла инертная порода толщиной три тысячи километров. Мало этого, так еще Луна, расположенная сегодня достаточно близко к линии Земля–Солнце и отбрасывающая на планету-мать собственную тень, была в значительной степени защищена щитом, предназначенным для спасения Земли. Так что база «Клавиус» была сегодня, можно сказать, одним из самых безопасных мест во внутренней области Солнечной системы.
Вообще почти все обитатели Луны изначально жили на той ее стороне, которая обращена к Земле, но сейчас и те немногие, кто работал на дальней стороне, на базах «Циолковский» и еще нескольких других, были переведены в безопасные места типа «Клавиуса» и «Армстронга». Даже обычный наблюдательный пост Михаила на Южном полюсе был покинут, но терпеливые электронные приборы продолжали исправно следить за необычным поведением Солнца, чем им и предстояло заниматься до тех пор, пока не расплавятся.
В итоге Землю взбалтывало и жарило, герои из последних сил трудились на щите, а Михаил тут, можно сказать, прохлаждался. Как странно: вся его научная карьера, вся жизнь была посвящена изучению Солнца, и вот теперь, когда Солнце разбушевалось, он прятался в норке.
Но возможно, его судьба была предрешена задолго до того, как он родился.
Как он однажды пытался объяснить Юджину, в русской космонавтике всегда имелось глубинное влечение к Солнцу. В то время, когда православное христианство отделилось от римского католичества, оно соприкоснулось с более древними языческими элементами – в особенности с мистическим культом Митры, пришедшим в Римскую империю из Персии. Для приверженцев этого культа Солнце являлось главной космической силой. На протяжении многих столетий отдельные элементы этих языческих корней сохранялись, например, в канонах древнерусской иконографии: нимбы святых изображались похожими на Солнце. В более открытой форме культ Солнца был возрожден неоязычниками в девятнадцатом веке. Об этих глупых фанатиках, наверное, быстро забыли бы, если бы не тот факт, что Циолковский, отец русской космонавтики, глубоко штудировал труды философов-солнцепоклонников.
Неудивительно, что Циолковский видел космическое будущее человечества наполненным солнечным светом; на самом деле он мечтал о том, что в конце концов человечество в космосе эволюционирует и превратится в замкнутое метаболическое сообщество, наделенное фотосинтезом, – то есть что людям для жизни не будет нужно ничего, кроме солнечного света. Некоторые философы даже считали, что вся русская космическая программа – не что иное, как современная версия солнцепоклоннического ритуала.
Сам Михаил не был ни мистиком, ни богословом. Но наверняка не случайно его так притягивали к себе исследования Солнца. И как же странно, что теперь Солнце отплачивало ему за преданность этой убийственной бурей.
«Странно и то, – размышлял Михаил, – что название, данное друзьями Бисезы Датт параллельному измерению, – Мир – означает не только „покой“ и „планета“, но восходит своими корнями к имени „Митра“, потому что для древних персов „мир“ означало „солнце“»*.
Эти мысли Михаил держал при себе. В этот страшный день ему следовало сосредоточиться не на богословии, а на нуждах страдающего мира, нуждах своей семьи, друзей и – Юджина.
Юджин был атлетически сложен и имел приличный вес, поэтому, расхаживая по полированному полу в условиях слабого лунного притяжения, он все время подскакивал. Время от времени он поглядывал на графики на софт-скринах, отражающие то, как действительное поведение Солнца следовало прогнозам Юджина.
– Почти все по-прежнему номинально, – наконец изрек он.
– Только гамма-лучи ползут вверх, – пробормотал Михаил.
– Да. Только это. Видимо, где-то есть погрешность в анализе пертурбации. Жаль, что у меня нет времени просмотреть все снова…
Он продолжал вслух сокрушаться из-за возникшей проблемы, употребляя такие термины, как «производные высшего порядка» и «асимптотическая конвергенция».
Как большинство математических моделей реального мира, созданная Юджином модель Солнца походила на сверхсложное, практически невозможное для решения уравнение. Поэтому для того, чтобы извлечь из этой модели полезную информацию, Юджин применил методики приближения. То есть ты брал какую-то часть уравнения, которая выглядела для тебя понятной, и пытался шаг за шагом отталкиваться от этой точки в решении. Либо ты пытался доводить различные части модели до экстремальных показателей, и тогда они или стремились к нулю, или приближались к какому-то пределу.
Все эти методики были стандартными и дали полезную и точную информацию о том, как поведет себя сегодня Солнце. Но все же все данные носили приближенный характер. И медленное, но верное отклонение потока гамма-лучей и рентгеновских лучей от предсказанных величин было знаком того, что Юджин пренебрег каким-то эффектом высшего порядка.
Если бы Михаил взялся перепроверять работу Юджина, молодой человек ни за что не смирился бы с критикой. Ошибка носила маргинальный характер, Юджин что-то просмотрел в остатках. На самом деле отклонение фактических величин от предсказанных являлось необходимой частью процесса обратной связи, во все времена способствующего наилучшему научному пониманию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49