что путем многолетних экспериментов синтезировал некое супер-средство, многократно ускоряющее рост и плодовитость овощей. Разведешь десяток капель концентрата в воде и поливай себе несколько дней картошку или грядку помидор. У соседей еще и смотреть не на что, а у тебя хоть урожай собирай. Заманчиво. Конечно, еще заманчивее предложить к тестированию эликсир вечной молодости, но… Хоть и дураки эти профессора и академики, на такую утку не клюнут. А должны клюнуть, должен собраться ученый совет, где в президиуме будут заседать многочисленные олухи и бездари, со степенями не ниже докторской. И перед каждым из них плотно закрытая пробирка с чудодейственным раствором, на самом деле являющимся дерьмом, растворенным в моче. Ух, как вытянутся их благообразные лица, как сморщатся, словно яблоки на солнце, какой грандиозный будет скандал, когда пробирки откроют. Но когда же их откроют?!
В личной жизни успехи тоже оставляют желать лучшего: не хотят принимать его женщины ни за Дон Жуана, ни за Казанову, ни просто за желанного кавалера. Никак не хотят! Этим продажным самкам ведь что нужно — да-да, именно! А у Ганина ни в карманах, ни в штанах особо не топорщится.
Тесный и проникновенный контакт удалось установить лишь с еврейкой средних бальзаковских лет Розой Наумовной, слегка усатой, изрядно толстой и дебелой. Дама циничная и образованная, с ней можно посудачить и о плачевных политических перспективах Горбачева, и о росте проценте инфляции, а потом напроситься на чаек. Чем оканчиваются эти «чайки», понять несложно, ибо не маленькие, но особого удовольствия Ганин не испытывает — заварка старовата на цвет и бледновата на вкус. Барахло барахольское!
Ползая по дородному телу Розы, уныло осматривая ее многочисленные жировые складки и рельефные веснушки, Ганин всегда вспоминает Ирчика, эту подлую тварь. Да, с каким удовольствием… нет — наслаждением, он оттянул бы с аппетитной попки чуть грязноватые трусики (а они должны были быть именно такими, с легким запашком), поставит девчонку в позу имени клешнястого обитателя водоемов и… Нет, пошляки вы этакие, не угадали. Он вопьется, вгрызется зубами в левую половинку ее задницы, прокусит кожу и кровь потечет. Ах, мечты, мечты…
— Вы уже все, закончили, Николай Поликарпович? — дипломатично спрашивает ни на йоту своего дородного тела не удовлетворенная Роза:
— Я что даже не заметила…
(— еще бы ты заметила, я же не слон):
— Так покормите сметанкой, объем увеличивает.
— Ох и шутник же вы…
— Вовсе и не шутник. Об этом явлении даже в Популярной Сексологии написано. Хорошо, что и у нас теперь такие книги печатают, хоть какая-то польза с демократии.
— Обязательно покормлю, А еще сырничков напеку и ватрушек сытных. Загляните вечерком?
— Благодарю покорно, может и загляну.
Выковыривая из носа большую и жирную козявку — а именно это желание у него возникает сразу после секса, Ганин спускается в свои скромные апартаменты. Второй раз за день ему слабо, а потому на вечер «намечается» важная встреча, о чем он вскоре «огорченно» оповестит Розу. Знает это и Роза, уже зазывающая в гости более умелого любовника.
ФЕДОТ, ДА НЕ ТОТ
Кабы удачу со спины узнать
Была бы не долбанная жизнь
А божья благодать
(Книга Книг. Сентенции)
В почтовом ящике Ганинской квартиры белел конверт. Казалось бы, ну и подумаешь? Но нет, совершенно иначе. Конверт белел сквозь дырочки столь же призывно, как белеет порошок для наркомана, как белеет соль для дикаря, как белеет снег для фаната лыжных прогулок. Нужны еще сравнения?
Несомненно, это пришел ответ из редакции какого-нибудь научного издания, а то и из самой академии. Несомненно. Или нет. Или опять облом. Как истинный сладострастец, Ганин не сразу открыл ящик, а сначала поднялся наверх. Там сходил в туалет, выпил рюмочку дешевого бренди Наполеон, полистал газетку и нарочито медленно-медленно начал спускаться. Каждая ступенька приближала его или к триумфу, или к очередному разочарованию — разве недостаточная причина, чтобы смаковать каждый шаг, как глоток дорогого коньяка. Жизнь подарила ему несколько минут прекрасной надежды и хитрый Ганин умело воспользовался кратковременным подарком судьбы, ибо — увы!
Ибо — увы, письмо пришло отнюдь не из академии и даже не из какой-нибудь заштатной редакции. Иллюзии рассеялись с первого взгляда на корявый почерк, покрывающий конверт, и обратный адрес:
Диревня Гнелые Пиньки
Наступало настоящее, ядреное разочарование, одно из многих в его жизни, сладость утраты очередной иллюзии и терпкий вкус крови из десны, разбитой дворовым хулиганом. В первый раз Ганин познал этот вкус, когда ему подарили замечательный воздушный шарик, наполненный гелием. Приехал дальний родственник из города и подарил. В деревне ни у кого такого не было. И что же вы думаете — шарик улетел или напоролся на сук, вызвав море слез или бурную истерику? Нет, начал медленно сдуваться, видимо, через какое-нибудь крохотное отверстие. И чем больше шарик сдувался, тем сильнее вокруг ощущался терпкий и вязкий аромат разбитых надежд.
Теперешний случай из той же серии, серии великих разочарований. Тем не менее, голова не поплыла, колени не подкосились, а ноги нашли в себе силы подняться до квартиры. Не промазал Ганин и ключом мимо замочной скважины, не промазал и задницей мимо стула, сел уверенно, не скрючился, будто ничего и не произошло. Он же настоящий кремень — никакие удары жизни, самые болезненные и самые исподтишка, не могут его сломать. Наоборот, лишь больше закаляют, чтобы достойно встретить самое главное событие.
Очень аккуратно, хорошо заточенными ножницами, Ганин вскрыл конверт. Педант, даже сейчас он оставался педантом. И вот что он прочел, мысленно заменяя убогую орфографию нелюбимой сестренки и вкрапливая спасительный сарказм:
Дорогой братец! ( ишь, какая разлюбезная)
Пишу тебе из деревни( ясно, что не из Парижа), из нашего родительского дома( какая сентиментальность, уж не к праотцам ли собралась?). Наконец-то собралась. Что-то совсем плохо стало у меня со здоровьем, сердце часто пошаливает, да бессонница мучает, почти каждую ночь( так ты все, поди, к самогонке прикладываешься, тестируешь?!).
Сыночка моего Витеньку, радость последнюю( хороша радость, розовощекий ублюдок), кровиночку ненаглядную забрали давеча в армию( ох и бедная наша армия). Провожали всей деревней( скажи лучше, сколько литров выжрали), так что живу я теперь совсем одна.
В саду много ягод, особенно крыжовника и смородины, ожидается отменный урожай яблок, да одной мне никак не управиться.
Приезжал бы ты на лето погостить, может и крышу поможешь поправить, совсем прохудилась.
Твоя единственная сестра Клара.
Последнюю строчку Ганин перечитал два раза, а когда понял ее смысл, от возмущения столь нелепым предложением:
(— еще чего! твои бредни про упырей слушать!!! ишь ты, кровельщика нашла!)
аж поперхнулся глотком воздуха и надолго зашелся хриплым кашлем. Словно все внутренности повыворачивало. Постучать-то по спине некому, а самостоятельное осуществление этой процедуры резиновой мухобойкой успеха не принесло:
(— уж не помираю ли?)
Нет, он не умер. Глоток воздуха отправился по назначению, но стимулировал весьма неприятные размышления и совершенно неожиданный вывод:
(— да ведь не курю и не курил, гантельками и эспандером по утрам разминаюсь, а легкие не в порядке, все Москва виновата — воздух выхлопными газами отравлен, пылища марсианская, по вонючим подъездам пьяные рожи околачиваются, цены космические… а что если действительно, махнуть в деревеньку на месяц-другой — грибы там, ах какие крепенькие, рыбалка — уж не три дохлых лещика, да и в огороде покопаться — в удовольствие, конечно)
Вот она, потрясающая всякое воображение гибкость и шустрость русской мысли — где хвост, где голова? За жалкие мгновения кашля, отношение к сеструхиному предложению зеркально изменилось, сделав поездку почти долгожданной, почти такой, без которой уже и прожить нельзя:
(— а ведь действительно, как же достала эта сумбурная жизнь, эта жирная еврейка, эти ученые идиоты…)
Но только ли эти доводы с поверхности готовы были сорвать Ганина с насиженного места, как ураган срывает крышу с дома? Конечно нет, не все так просто у столь неординарных личностей, у них всегда присутствует глубина. Существовал еще один стимул, вначале — шутливо-мимолетной мыслью, потом — полушутливой, далее — ну при случае можно попробовать.
Через час перед Ганиным уже лежал детально обдуманный план мести подлой сеструхе, именно план, для большей четкости и детализации набросанный на двойном тетрадном листе в линеечку. Под заголовком Как извести старую ведьму роились загадочные значки и закорючки, имеющие мало общего со скорописью, смысл которых сводился к следующему:
Незадолго до отъезда из Пеньков( вдруг инфаркт со старой ведьмой случится, так раньше времени придется в город возвращаться), Ганин отправляется якобы на ночную рыбалку. Берет немудреные рыбацкие снасти, бутерброды, термос, теплый свитер — все, как надо, и идет. Куда? — Как это, куда?! Конечно же на рыбалку… Нет, друзья мои. читать надо внимательно. Хитрец идет якобы на рыбалку, а на самом деле отправляется прямиком к тайнику, который загодя выроет в ближайшем леске. Там уже ждут своего звездного часа бутафорские реквизиты, купленные в магазинчике Смешные ужасы на улице Герцена.
(— ну, это днем они может быть и смешные, может быть, а вот если ночь, рядом старое кладбище, а ты — полоумная мегера, помешанная на упырях…)
Для надлежащего исполнения акта мести приобрести следует весьма искусно сделанную резиновую маску, изображающую нечто отдаленно похожее на разложившееся лицо покойника, из макушки которого «торчит» туристский топорик, тоже резиновый, а один глаз «натурально» вытекает сероватой мерзкой слизью. Также совершенно необходимы две перчатки с огромными «окровавленными» стальными когтями и… даже губная гармошка. На гармошку тратиться не надо, что приятно. Прекрасная, китайская, из полированного красного дерева с золотистыми иероглифами, подаренная ему по случаю лет двадцать пять назад, она всегда лежит на серванте на самом видном месте. Играть на ней Ганин так и не научился, да и что он, музыкантишко какой-нибудь захудалый, но таким душераздирающим звукам, которые он умудряется извлекать из инструмента, и потусторонним силам поучиться бы не грех. Даже мамаша, его полуглухая мамаша, вынужденно слушая эту какофонию, умоляла не в меру разыгравшегося сыночка:
— Ну пожалуйста, Ганюша, ну перестань дудеть! Ну сил никаких больше нет слушать эту…
У тайника в леске Ганин посидит часок-другой, на звезды вечные посмотрит, подождет, пока вредная Кларка не помянет всю нечисть и не уляжется спать. Вспомнит он многочисленные детские обиды, чтобы злее быть, и, со стороны кладбища, прокрадется обратно к дому. Но уже не Ганин это крадется, а страшное-престрашное чудовище. Вот оно подбирается к окну, за которым мирно посапывает ничего не подозревающая Кларка и скребется, скребется, тихо-тихо подвывая.
(— снится ли это? вроде — да, а вроде и нет нет, там кто-то есть за окном, там определенно кто-то есть!)
А потом коварный Ганин зажигает фонарик. Тусклый и призрачный свет пробивается сквозь ночной туман, а чудище медленно-медленно поднимает свою когтистую лапу и начинает скрести уже по пыльному стеклу, не меняя тональности:
— Клара, Клара…
Потом следует диковатый пассаж на губной гармошке, словно кому-то горло перерезали. А потом снова:
— Клара, Клара…
Да, одного этого должно с лихвой хватить, чтобы сестра не просто описалась со страху, но и обделалась. Фу! Впрочем, только этим злопамятный Ганин, конечно, не ограничится — уж слишком недостаточная компенсация за столько лет страха и позора.
И вот уже оживший трупяк становится на лестницу, заранее принесенную под окошко и заглядывает в комнату, где дрожащие руки уже наверняка зажги тусклый ночник, и отдернули шелковую-шторку, отделяющую кровать от комнаты. Наверняка нашарили на тумбочке очки и. Ах, какой музыкой раздастся в ушах ее дикий крик! Это будет ничуть не хуже академиков, нюхающих фекальный раствор. Бенефис, расплата. За все унижения! За все…
СТУДЕНТ В ИЗГНАНИИ
Изгнанный с первого курса механико-математического факультета МГУ Ерофей Межнов являлся прирожденным, а скорее, врожденным аферистом. Так и говорят знающие люди и никаких возражений не терпят — во всем проклятые гены виноваты. Я, как всегда, склоняю голову перед авторитетами и поддакиваю — именно гены, именно они, проклятые. А чем еще, если не генами, объяснить тот непреложный факт, что свою первую аферу Ерофей успешно осуществил пяти месяцев от роду, выкрав у братца соску и спрятав под своей подушкой.
— И куда это сося подевалась? — надрывалась в тщетных поисках наивная бабуля, а Ерофей лежал, как ни в чем не бывало, и дул себе в пеленки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
В личной жизни успехи тоже оставляют желать лучшего: не хотят принимать его женщины ни за Дон Жуана, ни за Казанову, ни просто за желанного кавалера. Никак не хотят! Этим продажным самкам ведь что нужно — да-да, именно! А у Ганина ни в карманах, ни в штанах особо не топорщится.
Тесный и проникновенный контакт удалось установить лишь с еврейкой средних бальзаковских лет Розой Наумовной, слегка усатой, изрядно толстой и дебелой. Дама циничная и образованная, с ней можно посудачить и о плачевных политических перспективах Горбачева, и о росте проценте инфляции, а потом напроситься на чаек. Чем оканчиваются эти «чайки», понять несложно, ибо не маленькие, но особого удовольствия Ганин не испытывает — заварка старовата на цвет и бледновата на вкус. Барахло барахольское!
Ползая по дородному телу Розы, уныло осматривая ее многочисленные жировые складки и рельефные веснушки, Ганин всегда вспоминает Ирчика, эту подлую тварь. Да, с каким удовольствием… нет — наслаждением, он оттянул бы с аппетитной попки чуть грязноватые трусики (а они должны были быть именно такими, с легким запашком), поставит девчонку в позу имени клешнястого обитателя водоемов и… Нет, пошляки вы этакие, не угадали. Он вопьется, вгрызется зубами в левую половинку ее задницы, прокусит кожу и кровь потечет. Ах, мечты, мечты…
— Вы уже все, закончили, Николай Поликарпович? — дипломатично спрашивает ни на йоту своего дородного тела не удовлетворенная Роза:
— Я что даже не заметила…
(— еще бы ты заметила, я же не слон):
— Так покормите сметанкой, объем увеличивает.
— Ох и шутник же вы…
— Вовсе и не шутник. Об этом явлении даже в Популярной Сексологии написано. Хорошо, что и у нас теперь такие книги печатают, хоть какая-то польза с демократии.
— Обязательно покормлю, А еще сырничков напеку и ватрушек сытных. Загляните вечерком?
— Благодарю покорно, может и загляну.
Выковыривая из носа большую и жирную козявку — а именно это желание у него возникает сразу после секса, Ганин спускается в свои скромные апартаменты. Второй раз за день ему слабо, а потому на вечер «намечается» важная встреча, о чем он вскоре «огорченно» оповестит Розу. Знает это и Роза, уже зазывающая в гости более умелого любовника.
ФЕДОТ, ДА НЕ ТОТ
Кабы удачу со спины узнать
Была бы не долбанная жизнь
А божья благодать
(Книга Книг. Сентенции)
В почтовом ящике Ганинской квартиры белел конверт. Казалось бы, ну и подумаешь? Но нет, совершенно иначе. Конверт белел сквозь дырочки столь же призывно, как белеет порошок для наркомана, как белеет соль для дикаря, как белеет снег для фаната лыжных прогулок. Нужны еще сравнения?
Несомненно, это пришел ответ из редакции какого-нибудь научного издания, а то и из самой академии. Несомненно. Или нет. Или опять облом. Как истинный сладострастец, Ганин не сразу открыл ящик, а сначала поднялся наверх. Там сходил в туалет, выпил рюмочку дешевого бренди Наполеон, полистал газетку и нарочито медленно-медленно начал спускаться. Каждая ступенька приближала его или к триумфу, или к очередному разочарованию — разве недостаточная причина, чтобы смаковать каждый шаг, как глоток дорогого коньяка. Жизнь подарила ему несколько минут прекрасной надежды и хитрый Ганин умело воспользовался кратковременным подарком судьбы, ибо — увы!
Ибо — увы, письмо пришло отнюдь не из академии и даже не из какой-нибудь заштатной редакции. Иллюзии рассеялись с первого взгляда на корявый почерк, покрывающий конверт, и обратный адрес:
Диревня Гнелые Пиньки
Наступало настоящее, ядреное разочарование, одно из многих в его жизни, сладость утраты очередной иллюзии и терпкий вкус крови из десны, разбитой дворовым хулиганом. В первый раз Ганин познал этот вкус, когда ему подарили замечательный воздушный шарик, наполненный гелием. Приехал дальний родственник из города и подарил. В деревне ни у кого такого не было. И что же вы думаете — шарик улетел или напоролся на сук, вызвав море слез или бурную истерику? Нет, начал медленно сдуваться, видимо, через какое-нибудь крохотное отверстие. И чем больше шарик сдувался, тем сильнее вокруг ощущался терпкий и вязкий аромат разбитых надежд.
Теперешний случай из той же серии, серии великих разочарований. Тем не менее, голова не поплыла, колени не подкосились, а ноги нашли в себе силы подняться до квартиры. Не промазал Ганин и ключом мимо замочной скважины, не промазал и задницей мимо стула, сел уверенно, не скрючился, будто ничего и не произошло. Он же настоящий кремень — никакие удары жизни, самые болезненные и самые исподтишка, не могут его сломать. Наоборот, лишь больше закаляют, чтобы достойно встретить самое главное событие.
Очень аккуратно, хорошо заточенными ножницами, Ганин вскрыл конверт. Педант, даже сейчас он оставался педантом. И вот что он прочел, мысленно заменяя убогую орфографию нелюбимой сестренки и вкрапливая спасительный сарказм:
Дорогой братец! ( ишь, какая разлюбезная)
Пишу тебе из деревни( ясно, что не из Парижа), из нашего родительского дома( какая сентиментальность, уж не к праотцам ли собралась?). Наконец-то собралась. Что-то совсем плохо стало у меня со здоровьем, сердце часто пошаливает, да бессонница мучает, почти каждую ночь( так ты все, поди, к самогонке прикладываешься, тестируешь?!).
Сыночка моего Витеньку, радость последнюю( хороша радость, розовощекий ублюдок), кровиночку ненаглядную забрали давеча в армию( ох и бедная наша армия). Провожали всей деревней( скажи лучше, сколько литров выжрали), так что живу я теперь совсем одна.
В саду много ягод, особенно крыжовника и смородины, ожидается отменный урожай яблок, да одной мне никак не управиться.
Приезжал бы ты на лето погостить, может и крышу поможешь поправить, совсем прохудилась.
Твоя единственная сестра Клара.
Последнюю строчку Ганин перечитал два раза, а когда понял ее смысл, от возмущения столь нелепым предложением:
(— еще чего! твои бредни про упырей слушать!!! ишь ты, кровельщика нашла!)
аж поперхнулся глотком воздуха и надолго зашелся хриплым кашлем. Словно все внутренности повыворачивало. Постучать-то по спине некому, а самостоятельное осуществление этой процедуры резиновой мухобойкой успеха не принесло:
(— уж не помираю ли?)
Нет, он не умер. Глоток воздуха отправился по назначению, но стимулировал весьма неприятные размышления и совершенно неожиданный вывод:
(— да ведь не курю и не курил, гантельками и эспандером по утрам разминаюсь, а легкие не в порядке, все Москва виновата — воздух выхлопными газами отравлен, пылища марсианская, по вонючим подъездам пьяные рожи околачиваются, цены космические… а что если действительно, махнуть в деревеньку на месяц-другой — грибы там, ах какие крепенькие, рыбалка — уж не три дохлых лещика, да и в огороде покопаться — в удовольствие, конечно)
Вот она, потрясающая всякое воображение гибкость и шустрость русской мысли — где хвост, где голова? За жалкие мгновения кашля, отношение к сеструхиному предложению зеркально изменилось, сделав поездку почти долгожданной, почти такой, без которой уже и прожить нельзя:
(— а ведь действительно, как же достала эта сумбурная жизнь, эта жирная еврейка, эти ученые идиоты…)
Но только ли эти доводы с поверхности готовы были сорвать Ганина с насиженного места, как ураган срывает крышу с дома? Конечно нет, не все так просто у столь неординарных личностей, у них всегда присутствует глубина. Существовал еще один стимул, вначале — шутливо-мимолетной мыслью, потом — полушутливой, далее — ну при случае можно попробовать.
Через час перед Ганиным уже лежал детально обдуманный план мести подлой сеструхе, именно план, для большей четкости и детализации набросанный на двойном тетрадном листе в линеечку. Под заголовком Как извести старую ведьму роились загадочные значки и закорючки, имеющие мало общего со скорописью, смысл которых сводился к следующему:
Незадолго до отъезда из Пеньков( вдруг инфаркт со старой ведьмой случится, так раньше времени придется в город возвращаться), Ганин отправляется якобы на ночную рыбалку. Берет немудреные рыбацкие снасти, бутерброды, термос, теплый свитер — все, как надо, и идет. Куда? — Как это, куда?! Конечно же на рыбалку… Нет, друзья мои. читать надо внимательно. Хитрец идет якобы на рыбалку, а на самом деле отправляется прямиком к тайнику, который загодя выроет в ближайшем леске. Там уже ждут своего звездного часа бутафорские реквизиты, купленные в магазинчике Смешные ужасы на улице Герцена.
(— ну, это днем они может быть и смешные, может быть, а вот если ночь, рядом старое кладбище, а ты — полоумная мегера, помешанная на упырях…)
Для надлежащего исполнения акта мести приобрести следует весьма искусно сделанную резиновую маску, изображающую нечто отдаленно похожее на разложившееся лицо покойника, из макушки которого «торчит» туристский топорик, тоже резиновый, а один глаз «натурально» вытекает сероватой мерзкой слизью. Также совершенно необходимы две перчатки с огромными «окровавленными» стальными когтями и… даже губная гармошка. На гармошку тратиться не надо, что приятно. Прекрасная, китайская, из полированного красного дерева с золотистыми иероглифами, подаренная ему по случаю лет двадцать пять назад, она всегда лежит на серванте на самом видном месте. Играть на ней Ганин так и не научился, да и что он, музыкантишко какой-нибудь захудалый, но таким душераздирающим звукам, которые он умудряется извлекать из инструмента, и потусторонним силам поучиться бы не грех. Даже мамаша, его полуглухая мамаша, вынужденно слушая эту какофонию, умоляла не в меру разыгравшегося сыночка:
— Ну пожалуйста, Ганюша, ну перестань дудеть! Ну сил никаких больше нет слушать эту…
У тайника в леске Ганин посидит часок-другой, на звезды вечные посмотрит, подождет, пока вредная Кларка не помянет всю нечисть и не уляжется спать. Вспомнит он многочисленные детские обиды, чтобы злее быть, и, со стороны кладбища, прокрадется обратно к дому. Но уже не Ганин это крадется, а страшное-престрашное чудовище. Вот оно подбирается к окну, за которым мирно посапывает ничего не подозревающая Кларка и скребется, скребется, тихо-тихо подвывая.
(— снится ли это? вроде — да, а вроде и нет нет, там кто-то есть за окном, там определенно кто-то есть!)
А потом коварный Ганин зажигает фонарик. Тусклый и призрачный свет пробивается сквозь ночной туман, а чудище медленно-медленно поднимает свою когтистую лапу и начинает скрести уже по пыльному стеклу, не меняя тональности:
— Клара, Клара…
Потом следует диковатый пассаж на губной гармошке, словно кому-то горло перерезали. А потом снова:
— Клара, Клара…
Да, одного этого должно с лихвой хватить, чтобы сестра не просто описалась со страху, но и обделалась. Фу! Впрочем, только этим злопамятный Ганин, конечно, не ограничится — уж слишком недостаточная компенсация за столько лет страха и позора.
И вот уже оживший трупяк становится на лестницу, заранее принесенную под окошко и заглядывает в комнату, где дрожащие руки уже наверняка зажги тусклый ночник, и отдернули шелковую-шторку, отделяющую кровать от комнаты. Наверняка нашарили на тумбочке очки и. Ах, какой музыкой раздастся в ушах ее дикий крик! Это будет ничуть не хуже академиков, нюхающих фекальный раствор. Бенефис, расплата. За все унижения! За все…
СТУДЕНТ В ИЗГНАНИИ
Изгнанный с первого курса механико-математического факультета МГУ Ерофей Межнов являлся прирожденным, а скорее, врожденным аферистом. Так и говорят знающие люди и никаких возражений не терпят — во всем проклятые гены виноваты. Я, как всегда, склоняю голову перед авторитетами и поддакиваю — именно гены, именно они, проклятые. А чем еще, если не генами, объяснить тот непреложный факт, что свою первую аферу Ерофей успешно осуществил пяти месяцев от роду, выкрав у братца соску и спрятав под своей подушкой.
— И куда это сося подевалась? — надрывалась в тщетных поисках наивная бабуля, а Ерофей лежал, как ни в чем не бывало, и дул себе в пеленки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61