Эмиль и здоровенный верзила Тодо — верный охранник барона, выполняют просьбу, переводя беднягу обратно в подземелье и сажая на цепь у одного из столбов. Его дальнейшая участь предрешена.
Хозяева Келеда только посмеивались над очередным фиаско незадачливого экспериментатора и сыпали колкостями, но барон сохранял редкостное спокойствие и не унывал. В нем чувствовалось непонятная уверенность в положительном итоге и беспокоило только одно — лишь бы хватило времени, лишь бы смерть не явилась слишком рано.
ИЗГНАНИЕ РАДУ
Старый граф Влад злобно расхаживал по просторному залу на третьем этаже своего мрачного замка. Вдоль стен стояли рыцарские доспехи, звеневшие от каждого шага, стены украшали многочисленные мечи и секиры, шлемы и латы. Все это хранилось в память о самых разных войнах, которые вели на этих землях и сам Влад, и его предшественники. Именно здесь, медленно переходя от предмета к предмету, часами разглядывая их детали, он любил вспоминать ту жизнь, полную сражений и интриг, именно здесь обсуждал с семьей наиболее важные вопросы. Хотя, обсуждал — громко сказано. Пока еще ничьи советы и ничье мнение не могли серьезно повлиять на его решения. Но сегодня — особый случай.
Огромные стенные часы отбивали полночь — удивительный миг смерти старого дня и зарождения дня нового, тонкая грань вчера и завтра. Острая бритва незримо разрезала ткань времен и тяжелый медный звук заставлял непроизвольно сжиматься сердце. Даже такое, холодное и почти не бьющееся, как у Дракулы.
У раскрытого окна стоял младший сын Ион и рассеянно смотрел на звезды. Он прекрасно знал, что если отец не в настроении, лучше первому разговор не начинать. Вообще лучше молчать.
— Я ему сказал, чтобы пришел ровно в полночь! Он специально сидит в своей комнате, дабы опоздать, хоть на пять минут, но обязательно опоздать.
— Может, какие дела…
— Я знаю его дела! Сначала вырезает свои дурацкие поделки, а потом, как дикий зверь колобродит по деревне. Но ничего, сейчас ему будет не до…
Граф не успел закончить фразу. Медленно открывая скрипучую тяжелую дверь, в зал столь же медленно вошел Раду. Он не спешил, как бы говоря:
(— я послушный сын, но не очень):
— Здравствуй, отец!
— Ты опаздываешь…
— Совсем чуть-чуть…
— Но я хотел, чтобы ты пришел ровно в полночь. Что же задержало ваше величество?
Но Раду не собирался извиняться и тоже перешел в наступление:
— Отец. мы живем очень долго, безумно долго. Тысячи часов ты бессмысленно расхаживаешь по этом дурацкому замку, перелистываешь бестолковые трактаты и фолианты, смотришь в пустоту. И пять минут опоздания приводят тебя в дурное расположение духа?! По-моему, ты несколько предосудителен, по крайней мере, относительно меня.
— Возможно и так. А что касается моего духа, он как раз спокоен, хотя сам я в бешенстве. И причина не в минутах опоздания и даже не в том, что ты опаздываешь демонстративно. А вот своими сомнительными подвигами ты ставишь под угрозу ту жизнь, которую мы уже давно ведем в согласии с жителями моих владений. Веская причина для бешенства?!
И опять Раду не желал что-либо объяснять или оправдываться. Он критиковал:
— Это не жизнь, а прозябание, так живут пауки на стенах, часами стерегущие мух.
Впрочем, отец совершенно не воспринял столь образное сравнение:
— Ты убиваешь местных жителей, вопреки нашим давним договоренностям. Вопреки моему слову.
— Слова, это всего лишь слова, и никогда не заменят пищу. Мы ведь еще не научились питаться святым духом, не так ли? Да и могилы разрывать как-то не хочется.
— Твое остроумие сейчас не уместно. И не уместно вообще. Мы говорим об очень важном деле.
— Хорошо, давай о деле. Отец, ты словно заморозился тогда, когда сажал на колья турок и недовольных бояр. Реальность сегодняшнего дня совершенно Другая. Ты уже не воевода Валлахии, не наследник трона, а всего лишь местная достопримечательность, на которую даже самые любознательные предпочитают опасливо смотреть издалека. Путешественники давно обходят стороной эти места. Кучера отказываются ехать сюда или требуют сумасшедшие деньги. Дурная слава про нашу семью летит по свету, а ты все пытаешь изображать из себя невинного старичка.
— Ты говоришь очень путано. Времена изменились, и именно поэтому нельзя действовать в открытую, как раньше. Королевская семья чтит мои былые заслуги и гарантирует неприкосновенность, но не желает конфликта со своими подданными.
— Поэтому каждый раз приходиться отправляться за едой все дальше и дальше. Уже до Трансильвании и Молдавии добрались. Какую страну будем открывать следующей? Русь?
Мириам, до этого тихо наигрывавшая на старинной и скрипучей фисгармонии вариации на темы каких-то смутных мелодий, подняла на брата спокойные светло-зеленые глаза, глубокие и пустые, как морская бездна. Странные аккорды утонченного ночного отчаяния, смутного предчувствия готики, жутких зимних штормов, словно вырванные из стонущего сердца, затихли в воздухе. Они в последний раз заставили задребезжать огромную хрустальную люстру, в которой горело несколько черных восковых свечей, и канули в тишину:
— Ты прав, добывать пищу стало несколько сложнее, но попробуй объяснить другое — три дня назад мы отменно поужинали торговцами шерстью на берегу реки Оловат, в нашей столовой находятся два пленника, привезенных Джелу и кролик от Надсади. Это правда?
— Да, правда. К чему отрицать очевидное?
— Действительно, незачем. А правда ли, что вчера у межи нашли изуродованные трупы двух пахарей из Арефы?! Не твоих ли рук дело? У кого какие соображения?
Почти сразу откликнулся Ион, откликнулся весьма и весьма язвительно:
— Его, его рук. А чьих еще, может какой злобный оборотень завелся в наших местах?
Но Раду, хотя и остался без поддержки, не думал сдаваться без боя:
— Да, моих. Но я не верю, отец, что ты никогда не убивал никого из Арефы уже после договоренностей.
— Может и убивал — рыбаков во время грозы, и все думали, что они перевернулись в лодках и утонули. Убивал охотников в лесу, и все думали, что их задрал медведь или дикий вепрь. Если кто и сомневался в истинных причинах смерти, прямых доказательств моей вины не было — я аккуратно прятал тела, а не выставлял на всеобщее обозрение. Я не позволял себе столь явного вызова.
Раду молчал, равнодушно пожимая плечами и опять заговорила Мириам. Ну и голос у нее, как из могилы:
— Итак, во-первых, ты еще не успел проголодаться, да и не думаю, что кровь наших крестьян вкуснее чем у тех, из столовой. А во-вторых, Эмиль доложил, что говорят в деревне — тела разорваны крюком и земля рядом просто пропитана кровью. Мы знаем, для чего ее пьем — чтобы жить. Объясни, зачем ее проливать. Что, пшеницу удобряешь?
— Я разобью этому доносчику голову. Все равно бестолковая, как пустой горшок. Разобью, на мелкие черепки!
— Разбей, он твой холоп, но не за это. Эмиль абсолютно прав, рассказывая о настроениях в деревни, о слухах и сплетнях. Отец уже пережил однажды крестьянский бунт и очень не хочет повторения. И мы не хотим.
— Мириам, о каком бунте ты говоришь?! Этих деревенских храбрецов хватит столбняк от одного моего взгляда.
По мере разговора, старый граф все больше мрачнел. Он являлся весьма консервативным и педантичным в мыслях и пристрастиях, ибо те устои и правила, которые исповедовал, не передавались из поколения в поколение, размываясь по дороге. Они вошли в него вместе с кровью, давшей бессмертие и магическую силу, и со своей кровью граф передал их детям. Надеялся, что передал. Увы! Многое из того, без чего он не мыслил своего существования, оказалось утрачено потомками, а значит, извечного конфликта не избежала даже такая семья. Лишь Мириам редко огорчала отца, а сыновья, особенно старший, с каждым годом все больше и больше демонстрировали неприятную независимость суждений и взглядов.
Но сейчас Йон не колебался, чью сторону принять. Речь шла не о традициях, часто не понятных и догматичных, речь шла о безопасности их рода, их семьи:
— Раду, если ты неожиданно оглох, еще раз повторю вопрос Мириам: Зачем ты проливаешь кровь на землю?
И тут обличаемого словно прорвало:
— Зачем??? Я не зверь, убивающий лишь когда пустой желудок позовет на охоту. У крови не только вкус, но и аромат. Только он помогает переварить затхлость этого замка, бесконечных правил и условностей. Отец, давно хотел узнать, в какой Библии ты вычитал эти заповеди? Почему, например, нельзя пить кровь детей?
Старый граф старался отвечать совершенно спокойно, но не мог скрыть, как нелегко ему дается ровный голос:
— Сколько крови в ребенке? Полтора литра или еще меньше. К тому же она мало питательна. Да и родительский гнев способен доставить кучу неприятностей. Так что законы на самом деле очень мудры и логичны.
— Родительский гнев??? А ты, отец, совершенно не хочешь учитывать мой гнев. Один из этих необразованных потных пахарей смеялся над нами, небрежно показывал рукой в сторону замка и говорил: Повезло нам с нашими кровососами. Другой ему поддакивал. И при этом жрали какие-то булки и громко рыгали. Вот я и показал острословам, как им «повезло».
— Но мы и есть кровососы. А ты что, вегетарианец?
— Вы — возможно, но не я. Не хочу, чтобы моей главной характеристикой являлась еда, словно у жука-короеда. Вы ведете себя, как трусливые маленькие волчата: откусить и спрятаться. Даже люди позволяют со своими крепостными больше вольностей.
— Тебе не дают покоя лавры Надсади, но он не пример. Когда я был во власти, посадил на колья тысячи непокорных и тысячи по своей прихоти. Но сейчас в Валлахии другие времена, и я не воевода. Король уважает меня за былые заслуги и побаивается, но не больше народного бунта. Убивай, пей кровь, но тихо и без вызова.
— Отец, ты повторяешься. О твоих прошлых подвигах я наслышан — по-моему, даже когда был младенцем, их на ночь вместо сказок мне рассказывал. Но глядя на тебя нынешнего, так и подмывает спросить, уж не выдумка ли все это? Да и Надсади совершенно не причем, он в убийствах ищет ушедшую молодость. Я же не желаю ничего искать. Мне просто скучно.
— В убийствах должен быть какой-то смысл. Во всем должен быть хоть какой-то смысл.
— Чушь. Ни злобы, ни выгоды, ни мести, ни логики — чистый опыт, чистое удовольствие.
— Если я повторяюсь, ты сам себе противоречишь. Кто пять минут назад уверял нас, что отомстил пахарям за оскорбление?
Раду не особенно растерялся уличению и бойко парировал:
— Я вообще не считаю, что обязан отчитываться. Я, спешу заметить, уже взрослый. Очень взрослый.
Старый граф перестал нервно щелкать длинными костлявыми пальцами, резко повернулся и злобно посмотрел на старшего сына. Он намеревался прекратить затянувшуюся и напрасную дискуссию:
— Тогда уезжай. Забирай кучера, Эмиля и уезжай. Я не желаю тебя видеть в моем замке. Хочешь получать чистое удовольствие — получай его в другом месте. А еще лучше, в другой стране.
Казалось, Раду был внутренне готов к подобному повороту событий. Или этого и ждал?
— Отлично! Здесь действительно нет ничего чистого, ни удовольствий, ни воздуха. Я задыхаюсь от этих шелковых портьер со слоем вековой пыли, от этих тусклых картин покрытых сажей и копотью, на которых даже не разобрать изображение. Кто там намалеван — чьи-то предки или козы на выпасе? Замок похож на лавку старьевщика, да только покупателей на эту рухлядь не найти.
— Уезжай!
— Завтра же меня здесь не будет. Кстати, папочка, не желаешь ли проклясть меня на дорожку?! Это была бы неплохая и своевременная шутка из твоих уст.
Влад понял, за кем останется последнее слово, понял, что дополнительные увещевания уже ни к чему приведут. Он повернулся спиной к непокорному сыну и безмолвно открыл дверь, ведущую из гостиной на узкую лестницу и далее в Башню Скорби, в персональные покои. Столь поэтичное название эта совершенно обычная башня приобрела после того, как в ней безутешный граф Дракула надолго заперся после таинственного исчезновения своей жены. Из башни можно было попасть на небольшой балкончик, с которого открывался вид на дорогу, ведущую из деревни к подъемному мосту. Никаких поэтически названий у балкончика не было, но наиболее бы подошло такое: Балкон Томительного Ожидания. Многие годы после захода солнца безутешный граф, опершись на кованые перила, тщетно вглядывался в темноту ночи и вслушивался в ее тишину.
Для подготовки к отъезду, который хотелось осуществить не откладывая. Раду подозвал Эмиля, проворного и вечно учтивого. Сначала самый обычный слуга, потом дворецкий, а в последние годы почти доверенное лицо Раду, Не так прост, как хочет выглядеть, и себе на уме, но всегда готов уловить интонацию и сделать все в лучшем виде. Да и мозгами бог не обделил.
— Эмиль, сожалею, но у меня не особо приятные новости.
— И какие же?
— Я уезжаю в Рим. Ты же пока оставайся здесь. Как устроюсь на новом месте, обязательно вызову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61