– Перевертыш он, Боря. На сто восемьдесят градусов. Мозги остались мозгами профессионала, а мораль – гнилого интеллигентика. Богоискательство, общечеловеческие ценности, мораль, покаяние и прочее. Как будто за двадцать лет мало хребтов переломал! Но дело даже не в этом. Он что-то затевает. Вот посмотри. – Гаврилов вытянул руку и нажал кнопку на пульте.
Старые дела

Москва, август 1994 года
Слепящий луч прилип к лицу, даже на таком расстоянии чувствовался жар, идущий от софита. По лбу скользнула теплая капелька пота и юркнула под оправу очков. Впервые за время интервью Журавлев решился пошевелиться – поправил на носу очки, успев поддеть на палец щекотавшую капельку.
– Ну, слава богу! Я уж думала, вы так и будете сидеть, как Будда. Нам же зрители не поверят. Клиент должен в кадре дрожать от волнения. – Ее лица за слепящим маревом он не видел, но по голосу догадался, что она улыбается.
«Улыбка у девчушки приятная, – подумал Журавлев, вспомнив их разговор на кухне до начала съемок. – Но ни черта не понимает. Я же внутри трясусь мелким бесом. Даже давление подпрыгнуло. Уйдут, нужно будет принять таблетки».
– А это вырежете?
– Вырежем, вырежем, – отозвалась она. – Мы вообще половину порежем. Мои реплики полностью переделаем. Я же не Караулов, чтобы два дня репетировать, а потом выдавать поставленное интервью за «момент истины». Кстати, что такое «момент истины»?
– На языке профессионалов это активный раскол клиента. Говоря по-русски – снятие первичной информации, используя шоковое состояние задержанного.
– Доводилось колоть?
– Неоднократно. – Журавлев достал из портсигара новую сигарету. – Зрелище, честно говоря, не для слабонервных. Сопли, стоны, грязь. Порой кровь. Аборт совести, одним словом.
– Лихо сказано! – Из-за слепящей завесы вынырнуло облачко дыма – Настя тоже закурила. – Кирилл Алексеевич, и все же почему мафия непобедима?
Журавлев глубоко затянулся «Примой», выдул дым в сторону:
– Было время, когда я так не считал. И не только по долгу службы. Был убежден, что нанести смертельный удар можно.
– Уничтожить?
– Нет. Под корень уничтожить можно только в условиях чрезвычайного положения. По спискам, без суда и следствия. Вы Камю не читали?
– Еще застала моду.
– У него в «Чуме» есть прекрасный эпизод. Как только в городе вспыхнула эпидемия и он оказался отрезанным от всего мира, ночью полиция арестовала четыреста уголовников, вывезла за город и расстреляла. Демократия в действии.
Пока была нормальная жизнь, с ними играли в бирюльки. Пришла чума – ради покоя всех под нож пустили сотню-другую неблагонадежных. Жестоко? А разве не жестоко отдавать город на откуп уголовникам? По регламенту «особого периода» можно излечить практически все социальные болезни.
– А цена?
– При гриппе вы принимаете таблетки и, надеюсь, не думаете о судьбе маленьких беспомощных вирусов и их детишек, да? Жизнь одних покупается ценой смерти других – это закон. Поэтому рассуждать о цене можно до бесконечности.
Если, конечно, вы остались в живых. Уж коль скоро за победу нужно заплатить энным числом жизней, то почему это должны быть жизни лучших членов общества?
Последующие поколения склонны к морализаторству. Готов поверить, что они искренне хотят стать лучше своих отцов. Но при этом не следует забывать, что сами-то они существуют исключительно благодаря допущенной несправедливости, на которую они так ополчились.
– И бывший оперативник пришел к заключению, что мафия – неизбежное зло.
Относительное зло, так?
– Нет. Мафия, если понимать под этим словом монолитное единство незаурядных личностей, некую иерархию, исповедующую принцип: «Кто не с нами, тот против нас», – вообще есть неотъемлемая часть социума. Я не верю в мир по Марксу, Нет монолитных классов. Есть кланы, спаянные общей целью и внутренним кодексом чести. А мера их криминальности – вот это как раз понятие относительное.
– Но под мафией привыкли понимать организованную преступность.
– Тогда это кланы, лишенные возможности писать законы под себя. Поэтому они – преступники. И коррупция, о которой у нас периодически вспоминают, это их способ агентурного проникновения в мир легализованных кланов. Ленин со товарищи был одним из таких нелегальных кланов. Кстати, с четырнадцатого года большевики разрабатывались военной контрразведкой Империи по статье «измена Родине».
Причем гораздо активнее, чем Третьим охранным управлением, ведавшим политическими преступниками. Игра в бирюльки кончилась, и на фронте агитаторов от большевиков просто расстреливали. А что еще нужно было делать с кланом, провозгласившим лозунг поражения своего правительства в войне и наперегонки сотрудничавшим со всеми разведками мира? Но в семнадцатом году клан пришел к власти и переписал законы под себя. И белую гвардию подвели под «вышку» по статье «контрреволюционная деятельность». Вот такая диалектика.
– Но ведь Ленин никого не подкупал...
– Они применили другой способ – идеологическое воздействие. Говоря современным языком – криминализировали массовое сознание. «Экспроприация экспроприаторов», каково, а? Надеюсь, не забыли, как эту заумь перевели на язык родных осин?
– Хм! «Грабь награбленное».
– А затем, по закону исторической логики, коммунисты проиграли идеологическую войну. Внешнюю и внутреннюю. Вы, наверно, не помните, но волна «лагерных» бардов поднялась именно в конце семидесятых. Для меня Это было знаком, что уровень криминалитета в стране перешел все разумные рамки и даже начал создавать свою субкультуру. То, что мы имеем сейчас на эстраде – ягодки тех цветочков.
– Так как же вы боролись с мафией, Кирилл Алексеевич? Зря хлеб ели, получается.
«Соплюшка!» – зло подумал Журавлев.
– Мы готовили позиции. Комитет должен был быть в состоянии выполнить любой приказ, рожденный изменением обстановки, так нас учили. В любой момент из Кремля мог поступить заказ на головы членов клана, особо зарвавшегося в борьбе за власть. Пресловутое «узбекское дело» Гдляна – Иванова всем показало, что любое дело по оргпреступности начинается с подковерной драки в Кремле. Волны идут в провинцию, а потом катят назад и разбиваются о Кремлевскую стену.
– Значит, клан, стоящий у власти, дает приказ уничтожить зарвавшихся, так?
Напоминает заказное убийство.
– Почти в точку. С маленькой поправкой, что клан у власти – законная власть. Государственная. И КГБ, как орган государственной безопасности, имел полное моральное право пройтись по буйным головам своим вострым революционным мечом.
– И прошлись бы? Я имею в виду, подходы были?
– Да. – «Молодец, девочка! Договаривались на кухне насчет этого вопроса, а как подвела, я даже не уследил». – За других говорить не буду, а у нашего подразделения были возможности агентурного проникновения в высший эшелон мафии.
Имея такие позиции, нанести сокрушительный удар, надолго выведя противника из игры, – дело техники. И политической воли.
– Ее-то вы и не дождались.
– Именно. Последняя надежда умерла вместе с Андроповым. Он начал чистку высшего эшелона партии, естественно, прежде всего думая о сохранении власти в своих руках. Но и нам, на нашем оперском уровне, это было выгодно. Андропов понимал, что свалить противников можно, лишь рубя под корень – отсекая их связи с региональными мафиями. Таким образом, мы получали пресловутый «социальный заказ» и приказ родной партии на борьбу с мафией. Об одной такой операции и рассказывается в моей книге.
Неприкасаемые
Подседерцев щелкнул пальцами.
– Останови!
Гаврилов нажал кнопку на пульте, и на экране телевизора замерло изображение грустно усмехающегося Журавлева.
– Откуда запись? – резко бросил Подседерцев.
– От верблюда, – хохотнул Гаврилов.
– Слушай, кончай в одну харю веселиться, достал уже! – Подседерцев развернул кресло, оказавшись лицом к лицу с притихшим Гавриловым. – Никита, не до шуток.
Они сидели в самой надежной комнате офиса, где стены с прослойкой из песка и спецтехника полностью гарантировали защиту от прослушивания. На агентство Подседерцев денег не жалел, но и эксплуатировал в своих интересах нещадно.
Дорогая итальянская мебель, толстый ковер, два безликих офорта на матово-серых стенах – по сути, все в кабинете принадлежало Подседерцеву, без его негласного покровительства не было бы ни солидных клиентов, ни возможности сохранить доходы от вездесущего рэкета. Лично Гаврилову принадлежал лишь громоздкий письменный прибор, подаренный на день рождения операми. Он вздохнул и кисло улыбнувшись сказал:
– А ты думал, я тебя позвал мягкую порнушку для лиц престарелого возраста смотреть? Говорил же, дело серьезное. Пленку свистушка монтировала в одной частной студии. Там у меня свой человечек. Свистнул мне, я дал указание сделать копию.
– Так, сначала о девке. На кого она работает?
– Сама на себя. Фрилайсенс, как говорят американцы. А по-русски – на вольных хлебах.
– А в штат не берут?
– Везде своих едоков хватает.
– Еще что?
– Та-ак. – Гаврилов потянулся за папкой. В ней оказался один-единственный лист. – Анастасия Валерьевна Ладыгина, независимая журналистка. По матери – Андрианова. Мать же в свою очередь и в настоящее время – Селезнева. А в девичестве – Мшанская.
– Бля, Гаврилов, я тебе сейчас в ухо дам! – Подседерцев тяжело заворочался в кресле.
– Что непонятно? Мама развелась с ее папой, взяла фамилию нового мужа, а потом еще раз вышла замуж.
– Значит, девка – Ладыгина?
– Отнюдь. Ладыгин был ее муж, фамилию Настя оставила как псевдоним. По примеру мамаши развелась. У мамы было три официальных мужа, у козявки еще все впереди. – Гаврилов выдержал паузу. – А по папе Настенька – Столетова, под этой фамилией и живет.
– Слава богу, разродился! – проворчал Подседерцев. – Стоп! Столетов, Столетов... – Он щелкнул пальцами. – Валерий Иванович Столетов. «Важняк» из союзной прокуратуры?
– Верно. Ныне простой российский пенсионер.
– С папой девочке повезло. Что еще?
– Ерунда всякая. Что может быть у девчонки в двадцать лет? – Гаврилов сделал кислое лицо.
– Все, что хочешь! Дай сюда. – Подседерцев отобрал у него листок, быстро пробежал глазами и сунул в карман. – Себе копию сделаешь.
– Даже ни разу не обиделся, – Гаврилов выдал свою дежурную присказку.
Покрутил в руках черную коробочку пульта управления. – А теперь без шуток. Есть свежие новости. Мы аккуратно бросили девку в разработку. Оказалось, на интервью Журавлев вылез инициативно.
– Точно?
– Да. Он по старой памяти крутится в нескольких редакциях, там с ней и пересекся. Подкинуть ей идею интервью для бывшего опера проблем не составляло.
Вот так.
– Кому она хотела сдать пленку?
– У них это называется «слить материал». Испанцам. Делают цикл «Неизвестная Россия». Никто ей задания не давал, все по собственной инициативе.
– Или мне показалось, или он заранее договорился с ней о предпоследнем вопросе.
– Или. – Гаврилов хитро улыбнулся, став похожим на остролицую лису, высунувшую мордочку из норы. – О чем есть соответствующая запись. Он, жук старый, для этого увел девчонку на кухню. По старому опыту знает, что работающий холодильник фонит так, что у «слухачей» в наушниках один треск стоит. Но не повезло, именно на этой фразе холодильник отключился, и мои ребята сумели все зафиксировать. Слушать будешь?
– Потом. На кой черт ему это? Минуту... – Подседерцев потер бугристый лоб.Может, почуял, что сидит «под колпаком», и хочет раздуть скандал, заставив нас отступить?
– Мимо! Ничего он не засек, я гарантирую. Видишь ли, Боря, это господь всеведущ и всемогущ. А человек смертен, поэтому его и тянет на великие дела.
Журавлев смертен, как ты и я. Но у него есть одно преимущество – он точно знает, сколько ему отпущено.
– Не понял?
– И я поначалу не понял причину его активности. Денег же на писанине особых не сделаешь. В серьезных делах он не участвует, о фирмочке его я промолчу, там даже на жизнь денег не заработать. Так в чем же причина, спросил я себя? Не мотив, а причина!
– Гаврилов, не томи! – Подседерцев угрожающе сжал кулак.
– Ладно уж... Короче, болен он. – Гаврилов бросил на стол еще одну папку.Здесь данные обследования. Рак поджелудочной железы. Лечили мужика от диабета, а вышло... Тут еще выписка из истории болезни, копия из медицинской книжки. Я запросил мнение эксперта. По всем показаниям, жить Журавлеву осталось месяца три.
– Он это знает?
– Считает, что полгода. Так ему врач сказал. Но мой специалист настаивает, что полноценной жизни – не больше трех месяцев. Дальше медленная агония. Вот и весь мотив. Лебединая песня опера, так это надо понимать.
– Ясненько! – Подседерцев резко встал, кресло жалобно скрипнуло. Прошел к окну, встал, сцепив руки за спиной. Гаврилов не отрываясь смотрел на его широкую спину, почти полностью закрывшую оконный проем. Порой спина бывает не менее выразительна, чем лицо, опытному глазу нетрудно угадать, если не о чем, то хотя бы как думает человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95