— Но для него это уже не тайна. И он продолжает приходить, чтобы посмотреть.
— Посмотреть на что? — снова спросил Элвин.
— Посмотреть, сколько еще нити осталось в моем станке.
Элвин обратил внимание на заднюю часть ткацкого станка, откуда выходили нити. Самое интересное, все они были чисто-белого цвета. Хлопок? Не шерсть точно. Может быть, лен. Заглядевшись на краски холста, он даже не заметил, из чего тот соткан.
— А как вы красите нити? — поинтересовался Элвин.
Но ответа не последовало.
— Некоторые нити ослабли.
— А некоторые закончились, — вступил в разговор Такумсе.
— Многие закончились, — подтвердила Бекка. — И многие только начались. Таков ход жизни.
— Что ты видишь, Элвин? — обратился к мальчику Такумсе.
— Раз эти черные нити означают твой народ, — сказал Элвин, — стало быть, как мне кажется, надвигается битва, в которой погибнет множество людей. Но не столько, сколько было убито на Типпи-Каноэ. Такого больше не повторится.
— Это я и сам вижу, — кивнул Такумсе.
— А что вот это за цвета? Это войска белых поселенцев?
— Говорят, человек по имени Эндрю Джексон с Теннизи собирает армию. Его еще кличут Гикори.
— Я знаком с ним, — усмехнулся Такумсе. — В седле он держится неважно.
— Он делает с бледнолицыми то же, что ты делаешь с краснокожими, Исаак. Он объезжает всю страну, поднимая народ, болтая о Краснокожей Угрозе. Это он тебя, Исаак, так называет. И на каждого краснокожего, что ты привлекаешь в свои ряды, он отвечает двумя рекрутами из белых поселенцев. Он считает, что ты пойдешь на север, чтобы воссоединиться с французской армией. Ему известны все твои планы.
— Ничего ему не известно, — поморщился Такумсе. — Элвин, скажи, скольким нитям из армии бледнолицых суждено оборваться?
— Многим. Я точно не знаю. Ваши войска потеряют примерно поровну.
— Это мне ни о чем не говорит.
— Это говорит о том, что ты получишь свою битву, — возразила Бекка. — Это говорит о том, что, благодаря тебе, в мире прольется больше крови, прибавится еще страданий.
— Но о победе — ничего, — промолвил Такумсе.
— Как всегда.
Элвин подумал, а что будет, если к концу истончившейся, закончившейся ниточки привязать новую и спасти чью-нибудь жизнь. Он поискал глазами катушки, от которых отходили нити, но ничего не обнаружил. Туго натянутые нити, как будто на них висело нечто очень тяжелое, скрывались позади ткацкого станка. Но пола они не касались. Но и не обрывались. Элвин приподнялся на цыпочки — нет ни катушек, ни мотков. Он заглянул еще дальше и увидел пустоту — нити исчезли. Они появлялись из ниоткуда, и обычным человеческим глазом было не разглядеть, где и как они начинаются.
Но Элвин умел смотреть и другими глазами, своим внутренним зрением, при помощи которого он проникал в крошечные клетки человеческого тела и холодные внутренние течения камня. Он вгляделся в одну из нитей и проник внутрь нее — проследил ее форму, увидел, как сплетаются волокна, цепляясь друг за друга, чтобы создать единое целое. Теперь ему оставалось лишь следовать по этой ниточке. Что он и сделал. Она увела его за собой далеко в пустоту и наконец закончилась — если посмотреть обыкновенным глазом, она исчезала гораздо раньше. Но какую бы душу эта нить ни означала, человека, которого она представляла, впереди ждала долгая, хорошая жизнь, прежде чем придет время его смерти.
Всем нитям был конец, который наступал со смертью человека. Когда же рождался ребенок, на свет каким-то образом появлялась новая нить. Еще одна нить, возникающая из ниоткуда.
— И это будет продолжаться бесконечно, — вновь заговорила Бекка. — Я постарею и умру, но холст и дальше будет ткаться.
— А вы свою нить нашли?
— Нет, — ответила она. — Я и не хочу ее искать.
— А я бы посмотрел на свою. Очень хочется узнать, сколько лет мне еще осталось.
— Много, — вдруг сказал Такумсе. — Или мало. Куда важнее, как ты распорядишься оставшимися годами.
— Но не менее важно, сколько именно я проживу, — возразил Элвин. — И не спорь, потому что ты сам считаешь также.
Бекка рассмеялась.
— Мисс Бекка, — повернулся Элвин, — а зачем тогда вы ткете, раз не можете влиять на ход вещей?
Она пожала плечами:
— Это работа. У каждого своя работа, и мое дело — ткать.
— Вы могли бы выйти отсюда и начать ткать для людей — одежду, например.
— Чтобы ее носили и снашивали, — улыбнулась она. — Нет, Элвин, я не могу выйти отсюда.
— Вы хотите сказать, что должны все время сидеть здесь?
— Да, я все свое время провожу здесь, — подтвердила она. — В этой комнате, за своим станком.
— Однажды я умолял тебя пойти со мной, — сказал Исаак.
— А я однажды умоляла тебя остаться, — улыбнулась она ему.
— Я не могу провести жизнь там, где земля мертва.
— А я не могу ни на мгновение оторваться от своего холста. В тебе живет земля, Исаак, а во мне — души людей Америки. Но я по-прежнему люблю тебя. Даже сейчас.
Элвин почувствовал, что он здесь лишний. Они словно забыли о его присутствии в комнате, хотя он только что разговаривал с ними. Наконец до него дошло, что Такумсе и Бекка, может быть, хотят побыть наедине. Поэтому он отошел в сторонку и снова принялся рассматривать холст. На этот раз он решил найти его другой конец. Элвин глазами проследил, куда ведет холст, — осмотрел стены, куски, свешивающиеся с крюков, рулоны.
Но другого конца материи так и не нашел. Скорее всего он где-то что-то просмотрел, запутался, потому что вскоре ткань привела его обратно к станку. Но он не сдавался. Изменив направление, он снова стал отслеживать, куда идет ткань, но очень скоро опять вернулся на прежнее место. Как некоторое время назад он не смог отыскать, откуда берутся новые нити, точно так же сейчас Элвин не мог понять, куда подевалось начало холста.
Он снова повернулся к Такумсе и Бекке. О чем бы они там ни шептались, разговор их явно подошел к концу. Такумсе, склонив голову, сидел со скрещенными ногами на полу. Бекка нежно гладила его по волосам.
— Судя по всему, этот холст старше самого дома, — сказал Элвин.
Бекка не ответила.
— Его, наверное, ткали всегда.
— Этот холст ткут с тех самых пор, как люди научились ткать.
— Но не на этом станке. Он-то почти новый, — подметил Элвин.
— Время от времени станки меняются. Вокруг старого строится новый. Этим занимаются наши мужчины.
— Похоже, этот холст даже старше первых поселений в Америке, — произнес Элвин.
— Когда-то он был частью большего холста. Но однажды, мы тогда еще жили на нашей родине, мы увидели, что целая группа нитей сворачивает в сторону и движется к краю ткани. Мой прапрапрапрапрапрадедушка построил новый ткацкий станок. Нужные нити у нас уже были. Они отошли от старого холста, и с того самого места мы продолжили ткать. Ты и сам можешь заметить, что наш холст по-прежнему соединен со своим прародителем.
— Только он находится здесь.
— Он одновременно и здесь, и там. Не пытайся понять это, Элвин. Я давным-давно отчаялась разобраться. Но разве не здорово знать, что все жизненные нити сплетаются в один огромный холст?
— А кто будет ткать холст для краснокожих, которые ушли с Тенскватавой? — спросил Элвин. — Их нити свернули в сторону и исчезли с ткани.
— Это уже не твое дело, — пожурила Бекка. — Скажем так, был построен еще один станок, который увезли на запад.
— Но Такумсе сказал, что больше ни один бледнолицый не пересечет реку, направляясь на запад. И то же самое сказал Пророк.
Такумсе медленно повернулся. Теперь он, сидя на полу, смотрел на Элвина.
— Элвин, — сказал он, — ты всего лишь маленький мальчик.
— А я была всего лишь маленькой девочкой, — напомнила ему Бекка, — когда полюбила тебя. — Она обернулась на Элвина. — Станок на запад повезла моя дочь. Ей было позволено идти туда, потому что она белая только наполовину. — Бекка снова взъерошила волосы Такумсе. — Исаак — мой муж. Моя дочь Виза — его дочь.
— Манатава, — произнес Такумсе.
— Некоторое время я считала, что Исаак предпочтет остаться здесь и жить с нами. Но когда я увидела, что его нить движется в сторону от наших, хотя его тело остается по-прежнему рядом, то поняла, что он уйдет к своему народу. Я поняла, почему он пришел к нам, пришел один, из лесной чащи. Его гнала жажда, жажда куда большая, нежели та, которую испытывает краснокожий, жаждущий песни живого леса, куда большая, чем та, которая терзает кузнеца, тянущегося к горячему, расплавленному железу, намного более великая, чем та, которая ведет перевертыша к сердцу земли. Эта жажда привела Такумсе в наш дом. В те времена за станком еще сидела моя мать. Я научила Такумсе читать и писать; он перерыл всю библиотеку моего отца и прочел все книги, что смог отыскать в этой долине. Тогда мы заказали новые книги в Филадельфии, и он все прочел. После чего избрал себе имя — имя человека, который написал «Начала». Когда же мы повзрослели, он женился на мне. Я родила ребенка. Он ушел. Когда Визе исполнилось три годика, он вернулся, построил станок и забрал ее на запад, за горы, к своему народу.
— И вы отпустили собственную дочь?
— Точно так же одна из моих прабабок, сидевшая за старым ткацким станком, отпустила свою дочь за океаны, в эту страну, дав ей в наследство новый станок. Вместе с ней уехал и отец, который должен был заботиться о ней… Да, я отпустила свою дочь. — Бекка печально улыбнулась Элвину. — У всех нас есть своя работа, но у каждой работы есть своя цена. К тому времени, как Исаак забрал нашу дочь, я уже сидела в этой комнате. Все, что случилось, пошло только на благо.
— Вы даже не спросили у него, как живется вашей дочери там, куда он ее забрал! Вы ведь даже не спросили…
— А мне и не нужно спрашивать, — ответила Бекка. — Никто не может причинить зло хранителям станка.
— Но теперь, когда дочь покинула вас, кто займет ваше место?
— Может быть, сюда придет другой муж. Тот, который останется в доме, который сделает новый ткацкий станок для меня и для еще не родившейся дочери.
— А что будет с вами?
— Ты задаешь слишком много вопросов, Элвин, — встрял Такумсе.
Голос вождя звучал мягко и устало, но Элвин не страшился того Такумсе, который читал книги белого человека, поэтому не обратил внимания на этот упрек.
— Что случится с вами, когда ваше место займет дочь?
— Не знаю, — ответила Бекка. — Говорят, мы отправляемся туда, откуда появляются нити.
— А там что?
— Там мы прядем.
Элвин попытался представить мать Бекки, ее бабушку, всех ее праматерей; он попытался представить, сколько их может быть. Все эти женщины сидели за прялками и сучили отходящие от веретена чисто-белые нити, которые уходили в никуда, некоторое время тянулись, после чего внезапно обрывались. Может быть, когда нитка обрывалась, вся человеческая жизнь оставалась в руках пряхи, и тогда женщина подбрасывала ее в воздух, отдавая на волю игривому ветерку, который приносил ее в чей-то ткацкий станок. Полетав немного, жизнь вплеталась в холст человечества; появившись на свет — никто не знает когда и где, — она борется за свое место в холсте и вскоре находит желаемое, вплетаясь в великое полотно.
Представив все это, Элвин немножко разобрался, что за холст лежит перед ним. Он понял, что чем плотнее переплетаются в нем нити, тем толще, тем надежнее становится полотно. Те нити, которые шли по поверхности, лишь изредка ныряя в недра ткани, не добавляли холсту силы. Они давали только краски. Тогда как другие ниточки, чей цвет был практически незаметен, шли внутри полотна, скрепляя, связывая все воедино. В этих связующих ниточках крылось истинное добро. Какой-нибудь тихий, незаметный человечек сплетал целую жизнь деревни, поселка или города, соединяя людей друг с другом. С этого момента, заметив такого человека, Элвин будет внутренне склоняться перед ним, почитать его в своем сердце, потому что сегодня он узнал, что именно благодаря таким людям холст не рвется и не распадается на отдельные лоскуты.
Он вспомнил, сколько нитей обрывается там, где должна будет разразиться битва Такумсе. Такумсе словно ножницами разрезал громадное полотно.
— Неужели нельзя как-то все исправить? — спросил Элвин. — Неужели нельзя сделать так, чтобы грядущее сражение не случилось, чтобы нити не оборвались?
Бекка покачала головой:
— Даже если Исаак не явится на поле боя, битва начнется без него. Нет, нити обрывает не Исаак. Они обрываются в тот момент, когда краснокожий избирает путь, который приведет его к неминуемой гибели. Смерть сеете не вы с Исааком. И Эндрю Джексона нельзя назвать ответственным за смерти людей. Вы лишь предоставляете выбор. Вовсе не обязательно верить вам. Вовсе не обязательно выбирать смерть.
— Но эти люди не знали, что выбирают.
— Знали, — возразила Бекка. — Мы всегда осознаем свой выбор. Может быть, себе в этом не признаемся, пока не взглянем смерти в глаза, но в этот момент, Элвин, перед нами предстает вся жизнь. И тут мы понимаем, как выбирали, как каждый день в жизни делали какой-то выбор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50