Лена… Она в самом деле ждала своего странного возлюбленного, ждала, разрываясь между надеждой и отчаянием, между любовью, которая никак не желала угасать, и естественным желанием быть счастливой. Да, она все еще любила Алексея, да только он был к ней равнодушен. Какое разочарование – после стольких лет узнать, что все мечты были напрасны! А тут явился Роман, и она бросилась колдуну на шею. О чем просила она? Конечно же, как и все, умолявшие колдуна до сих пор, – помочь, спасти, устроить так, чтобы невозможное свершилось. Что такое колдовство? Всего лишь помощь слабому человеку стать сильнее, обрести надежду, поверить в себя, в свой дар… дар.” У Лены тоже был дар, усиленный ожерельем. И дар чудесный, – она слышала чужие мысли. Дар этот был ее счастьем и проклятием. А ожерелье ей даровал Иван Кириллович Гамаюнов. Итак, имя было произнесено. Еще один шаг, приблизивший Романа к тому, кто плел нити. Господин Вернон торжествовал. Нет, пока еще не над неведомым Гамаюновым, а над Алексеем, ибо своему давнему возлюбленному на день или, вернее, на час Лена предпочла колдуна. А тем временем опасность приближалась. С одной стороны, те, кто убили Александра Стеновского, по-прежнему шли по следу, с другой – старый школьный приятель Алексея Ник Веселков оказался его смертным врагом. Цель у преследователей была одна – отыскать с помощью Алексея и его ожерелья путь к таинственному Беловодью. Беловодье, неведомый город счастья, который создал Гамаюнов. Ник, кажется, воображал, что в этом городе исполняются все желания. И чтобы туда проникнуть, надо кого-нибудь убить. Хотя бы старого друга. Все это выяснилось во время вечеринки, на которой Роман так глупо повел себя во время драки, позволив смертельно ранить Алексея и на миг восторжествовать Веселкову. Потом появился Эд Мес-нер, они мчались в больницу, и, наконец, прилетел вертолет и на нем – Надя.
Красавица, какой прежде ему не доводилось встречать. Избранница Романа, его повелительница.
Итак, он нашел друга – прежде у него не было друзей. Он встретил любовь – любовь, похожую на безумие, которая сделала его рабом. И он узнал про город мечты, в который обычным людям вход заказан. Воистину такое можно увидеть лишь в колдовском сне.
Вода на веках высохла, и Роман очнулся.
Видения были здесь, рядом, лезли одно на другое и требовали: вспоминай, немедленно вспоминай!
Надежда…
Он помнил теперь ее имя.
Увидел в волшебном сне ее светлые волосы, ее ореховые глаза и влюбился вновь.
Роман чувствовал себя полностью измотанным.
Видения отнимали много сил, как будто колдун на самом деле бежал, дрался и колдовал, взывая к водной стихии.
Он зашел на кухню. Тина сидела у окна. На столе две тарелки с остывшей, не слишком аппетитной яичницей – края подгорели до коричневой корочки, а бекон топорщился и норовил освободиться от пузырчатого белка. Что это с Тиной? Прежде она готовила куда лучше.
– Не хотела тебя будить, – сказала Тина. – Как ты? Получше? Порезы не болят?
– Разогрей в печке, – попросил он.
Он спешно прожевал похожую на подошву яичницу-теперь она была горячей, но окончательно задубела, – залпом проглотил обжигающий кофе.
– Что дальше? Опять будешь спать?
– Вспоминать, – уточнил Роман.
– К обеду все вспомнишь?
Он отрицательно покачал головой:
– Только к ужину.
И поднялся к себе в спальню.
Роман взял бутылку, сделал глоток. Почувствовал, как знакомая сила растекается по телу – морозными пальцами пробежала по коже, горячими – подтолкнула ток крови, взвихрила мысли, проникла в каждую клеточку, питая ее…
Ему не обязательно было находиться подле, чтобы брать силу из своей Пустосвятовки. За сотни километров она его поддерживала и питала. Через дождь или туман чувствовал он свою реку. Когда из ручья или озера силу брал, все равно из своей реки в тот миг черпал.
Он облил веки пустосвятовской водой и вновь погрузился в ВОСПОМИНАНИЯ, как в воду.
Он увидел Надю. Он говорил с ней и заключил договор. Он спасет Алексея, а взамен Надя сведет колдуна с Гамаюновым. Блефовал, конечно. Никогда Лешкиной жизнью Роман не заплатил бы за собственную прихоть. В принципе, колдун был уже готов отказаться от соперничества с Гамаюновым за право плести нити. Но не за Надю. Ибо узнал вскоре, что и здесь они с неведомым хозяином Беловодья соперники.
В волшебном сне колдун вернулся на берега Пустосвятовки. Купание в воде и несколько листьев куги спасли Алексея. А Роман тем временем выиграл у водяного охранное кольцо с ноздреватым камнем. Кольцо это прежде деду Севастьяну принадлежало. Всю жизнь дед его вернуть мечтал. А досталось внуку в наследство волшебное кольцо.
Потом вновь Роман с новоявленными друзьями пустился в бега, а погоня – по их следу. Попытка обратиться к властям ни к чему не привела. Вернее, привела к тому, что власти продали их господину Колодину с потрохами. Оставалось одно; организовать ловушку, построить мнимое Беловодье, и пусть Колодин и его бандюги из кожи вон лезут, чтобы захватить гнилой сарай и лужу грязной воды.
И вот колдун на берегу реки. Чужой реки. Не Пустосвятовки. И с ним Надя.
Надя… Он помнил ее – каждый изгиб тела, каждый взгляд, которым она его одарила. Теперь помнил. Высокого роста, стройная, она отнюдь не казалась худышкой. Тонкая талия лишь подчеркивала высокую грудь и крутые линии бедер. Глаза орехового цвета. Светлые волосы, – она откидывала их назад, оставляя открытым гладкий высокий лоб без единой морщинки, а волосы волной лились на спину. Все красавицы, которых Роман встречал до, казались рядом с нею жалкими дурнушками.
Дерзкий со всеми, он испытывал перед нею робость. Самые простые слова в ее устах звучали как интимные признания. Сердце его сжималось, да так, что он не мог вздохнуть. Он лишь делал вид, что втягивает в себя воздух.
– Надя… – прошептал Роман и очнулся.
Почему так быстро?! Колдун тронул веки – они были сухими. Надо же, и особое заклинание не помогло в этот раз! А что, если вновь вернуться на речку и встретиться с Надей во сне, который так похож на явь? Замечательный сон! Зачем Роману реальность, если можно вновь и вновь переживать те минуты, то ощущение счастья, которое переполняло его существо. Счастье, в которое невозможно поверить! А что, если закончить воспоминания на этом моменте? Ибо та минута, как эпилог сентиментального романа, вмещает всю приторную сладость счастья, какое суждено ему отведать. Но роман о Романе не заканчивался на этих строках, а сладость пережитых минут не гарантировала даже их повторения. Но, вспоминая, вспоминаешь все.
Роман вздохнул: колдун не может быть в плену у собственного колдовства. Повторно видеть один и тот же волшебный сон запретно – иначе видения так и будут нестись по кругу, вновь и вновь он будет встречаться с Надей и предаваться любви на берегу реки, и с каждым новым кругом все труднее будет возвращаться в реальность. Роман Вернон знал немало колдунов, которых поглотили собственные видения.
“Ну и что! – сам себе он крикнул запальчиво. – Плевать на запреты!”
В самом деле, явь грязна и мутна, а в снах можно вновь и вновь быть счастливым, и чувствовать, и наслаждаться почти как наяву. Спать и видеть… спать и видеть – один и тот же сладостный сон…
“Но в реальности существует настоящая Надя. Выходит, ты откажешься от нее?” – спросил он себя насмешливо.
Нет, конечно!
Нет и нет!
Вскочил. Спустился вниз, в кабинет. Открыл буфет и достал последнюю тарелку. На круглой черной столешнице она расцвела белой кувшинкой на глади лесного озера. Такие пышные сравнения ни к чему – мешают работе. Просто стол, тарелка, вода. Он налил пустосвятовскую воду из кувшина и положил на водную гладь ладонь. Мысленно представил Надю. Ее лицо, ее светлые волосы… Надя! Надежда! Он не искал ее, нет, он лишь вспоминал. И вода в тарелке отвердела, превратилась в лед. И в прозрачную ее неподвижность будто вмерзло Надино лицо со светло-карими глазами, с полуулыбкой на полных губах – такой насмешливой, дерзко обещающей, что она приводила в восторг и одновременно злила.
Роман вынул из тарелки Надино изображение и долго держал в руках созданный диск, любуясь. Диск был теплый на ощупь, а Надино лицо настолько живым, что казалось, оно все время меняется, то становится грустным, то, наоборот, улыбка явственней морщит губы. А вот Надя встряхивает головой, и светлые волосы рассыпаются по плечам.
Колдун отнес изображение в спальню, поставил на комод. Сидел и смотрел на Надю, любовался.
И Надя смотрела на него, улыбалась…
– Обедать будешь?
Он вздрогнул, услышав вопрос. Обернулся. Тина стояла в дверях.
– Не знаю.
Он глянул на Тину с недоумением, будто видел в первый раз и не знал, зачем она здесь и кто такая. Потом, опомнившись, улыбнулся, привлек ее к себе, откинул челку с ее лба, тронул губами кожу на виске и, скользнув по, щеке, прикоснулся к губам. Но этот запоздалый поцелуй не смог сгладить неловкость. Роман, глядя на нее, невольно сравнивал Тину с Надей. И сравнение это было не в пользу Тины. Было вообще нелепо и странно их сравнивать. Они не сравнимы. Та красавица, а эта – обычная девчонка.
А что, если Надя, разглядывая Романа из-под ресниц, тоже с кем-то сравнивала его?
Тина почуяла недоброе, повернулась, глянула на диск с Надиным лицом, что стоял, прислоненный к стене на комоде. Глянула и испытала боль внезапной и вполне оправданной ревности.
“Он тебя больше не любит!” – сказала сама себе.
Призрак в этот раз не понадобился.
– Кто это? – спросила Тина. – Я ее прежде не видела. Здесь.
– Я ее только что вспомнил. Это Надя, – отвечал Роман. – Надежда…
Тина задохнулась от боли. А между ней и Романом возникла преграда, невидимая, но явственная. Будто стекло.
– Кто она, эта Надя?
Роман не ответил. Ему просто нечего было сказать.
– Ты ее любишь?
Стекло слабо дзинькнуло, дробясь.
– Люблю. – Он считал, что после такого признания говорить больше не о чем.
Но Тина считала иначе:
– Все-таки ты скотина. И ты надеешься, что я тебя прощу?
– Разумеется, не простишь. Я ведь не прошу у тебя прощения.
– Ах вот как! Ты еще и издеваешься?! – Губы у нее запрыгали. И руки онемели – в этот раз обе. И стали как лед.
– Ничуть.
– Но я же люблю тебя! – выкрикнула Тина.
– Надя, давай не будем… – О, Вода-царица, он назвал ее Надей!
Эта оговорка ее добила. Еще миг назад она на что-то надеялась. Уверяла себя, что таинственная красавица – прихоть, блажь, не более чем стекло, одно изображение. Но теперь стало ясно, что надеяться глупо.
–Что ж мне теперь делать? Что прикажешь делать? Собрать вещички и идти?
Он отрицательно покачал головой:
– Тебе некуда идти, и самостоятельно практиковать ты еще не можешь.
Она пошатнулась, как от удара:
– Вранье! Я могу! Все могу! Вот увидишь! Она убежала к себе в комнату.
Даже через коридор, сквозь стены он слышал, как она кричит в голос, задыхаясь от боли. По тому, как дрожали стекла в окнах, ясно было, что она в ярости. Надо пойти к ней и поговорить. Только что сказать? Как утешить? Впрочем, выход есть. “Радуйся, Тина, я могу творить чудеса!” Колдун спустился вниз, на кухне отыскал хрустальный бокал, налил из бутыли пустосвятовской воды. Постоял, раздумывая. Никогда прежде он не пользовался этим заклинанием. Дед Севастьян остерегал: только если крайний случай. А как разобрать, крайний случай или нет? Но он не мог позволить, чтобы Тина страдала. Он почти физически ощущал ее боль. Колдун снял с мизинца серебряное кольцо с зеленым ноздреватым камнем и спрятал в ящик, чтобы не помешало. Потом прошептал заклинание.
68
С помощью колдовства любая проблема разрешается быстро и просто. Даже слишком просто.
Роман поставил бокал на поднос и пошел наверх, ступая медленно, торжественно. Он шел к Тине, а думал о Наде. И улыбался так, будто в самом деле шел к Наде. Ступени деревянной лестницы скрипели на все голоса – каждая по-своему: одна испуганно, другая протяжно, третья приветливо. Он не замечал, что лестница давно не метена и в уголках скопился сор. Он думал о Наде.
Едва он постучал, как Тина распахнула дверь.
– Чего тебе? – В глазах стояли слезы.
О, Вода-царица, как ей больно. Но это вполне поправимо. Он протянул ей бокал:
– Выпей. Это заговоренная вода. Твое чувство ко мне тут же испарится. Мы будем друзьями. Хорошими друзьями на всю жизнь.
Несколько секунд она смотрела на него остановившимся взглядом.
“Она милашка, – успел подумать Роман. – И фигурка ничего. Что такого…”
И тут она ударила снизу вверх по подносу. И вся заговоренная вода из бокала выплеснулась в лицо колдуну. Это было посильнее, чем кислота.
Роман зашелся не криком, а хрипом, половина лица его вспучилась белым с лиловыми прожилками пузырем, а глаз вылез из орбиты и сделался мутен. Поднос и бокал еще летели на пол, еще Тина, окаменев от ужаса, бессильно хватала ртом воздух, а Роман уже катился вниз по лестнице. Он боялся, что потеряет сознание от рвущей лицо боли и тогда уже навсегда, до самой смерти останется обезображенным и одноглазым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54