» — мелькнуло у него в голове.
Но нет. По понятиям аборигенов, он не преувеличивал. Эхенуфер смотрел на него доверчиво, без тени подозрения. Потому что он знал и это, знал, что существуют такие всесильные волшебники. Одним взглядом они могут лишить тебя сознания. Он затрепетал. Что из того, что Крум был ему «отцом»? Колдун, даже если он отец, требует послушания.
— Веди меня к белой женщине! — приказал Крум. И несчастный, посерев от страха, пошел впереди. Вдруг в темноте впереди раздался голос:
— Ни шагу вперед! Буду стрелять!
Еще не видя того, кто кричал, Крум узнал его по голосу.
— Буду стрелять! — повторил Том Риджер.
Не отвечая, Крум прижался к стене и погасил факел. Он лихорадочно думал, что же ему делать.
Опершись спиной о каменную плиту, которая перегородила коридор, Том быстро заговорил:
— Димов, мы всегда были с тобой друзьями!
Крум не отвечал. Он боялся голосом выдать свое местоположение, самому вызвать на себя огонь. Инспектор был способен на такое коварство.
— Я сохранил чек, — продолжал Том. — Не выдал тебя. Ты знаешь это. Если бы не проклятый случай! Этот идиот Скорпиончик, который от страха выстрелил в меня!
Крум продолжал молчать.
— Давай договоримся! Что для тебя Скорпиончик? Вдвоем с тобой мы сможем разогнать этот черный сброд. Можем захватить опалы. Если ты согласен, можешь считать себя уже миллионером.
Наконец он замолчал. Решил выждать, чтобы узнать, чего он достиг своими доводами и своей искренностью. И спросил:
— Говори же, ты согласен?
Крум Димов с отвращением произнес:
— С убийцами компанию не вожу! Я поклялся надеть на тебя наручники и сделаю это. Не зря я ношу их с собой в кармане.
В то же мгновение он отскочил в сторону, потому что знал, что за этим последует. И действительно, раздался выстрел. Как обычно, Том Риджер и на этот раз не попал в цель. Но Эхенуфер не выдержал. Его нервы, напряженные до предела, не выдержали. Он взревел, как зверь, и бросился бежать.
Крум всегда был медлительным. Прежде чем он сообразил, что ему делать, Том уже бежал к выходу из коридора, где какой-то неясный свет освещал крутую каменную лестницу. Но, уже стоя на первой ступеньке лестницы, беглец вдруг отпрянул назад; сверху на него набросились несколько чернокожих, которые повалили его на пол и быстро связали веревками.
Изумленный всем, что произошло, неожиданным провалом так хорошо подготовленного плана, Крум прижался к стене в самом темном углу. И замер.
Опустив каменную плиту,
преградившую путь Тому Риджеру, Эхнатон понял, что так ему не удастся уберечь свой дворец от разрушения. Постройка была старой, залы и коридоры были выдолблены в выветрившейся скале, потрескавшейся, разрушавшейся от времени, холода и жары, ветров и землетрясений. Если взорвется порох, содрогнется вся гора. И нельзя заранее сказать, что будет разрушено, а что уцелеет.
А прямо под сокровищницей находилась комната, в которой была заперта Нефертити! Нефертити погибнет первой!
Он принял решение мгновенно. Принял его не раздумывая, неосознанно поддавшись первому порыву. По потайной лестнице он бросился вниз, столкнулся с бегущим Гурмалулу, которого даже не заметил, и остановился, запыхавшись, перед железным ящиком, заряженным смертью. Он надеялся только оборвать фитиль.
Глаза его округлились от ужаса. Он увидел, что фитиль уже догорал. Искра скользнула в ящичек. Каждое мгновение смерть могла вырваться, уничтожить старую постройку, засыпать все камнями и пылью.
А в нижнем зале находилась Нефертити!
Ни одной другой мысли не осталось в его больном сознании — ни о Белой гибели, ни о насекомых, ни о его «великом благоденствии», ни о дворце, ни о рабах, ни о собственной его жизни.
Только о Нефертити!
Инстинктивно, не раздумывая, потому что не было времени даже подумать, он схватил страшный груз и помчался с ним прямо к площадке над каньоном. Он бежал и чувствовал, что каждый шаг может стать последним, что в следующую секунду вместе с его телом на воздух взлетит весь его дворец.
Но вместе с тем с каждым его шагом смерть отдалялась от Нефертити!
Вот и выход! Еще шагов десять, не больше! Он выбежал наружу, наклонился над пропастью и бросил туда свой смертоносный груз.
Не успел он перевести дух после страшного напряжения, как «мина» взорвалась. Взрывом его отбросило назад, в туннель, и ударило о каменную стену. Что-то у него внутри хрустнуло, словно оборвалось. Страшная боль пронзила его. Он почувствовал, что еще немного — и он потеряет сознание. Но ему удалось овлалеть собой. Он попробовал подняться, пополз, потом поднялся, цепляясь за стену.
А весь дворец, словно только и ожидавший этого толчка, начал рушиться. Отовсюду раздавался скрип, каменные стены растрескивались, обломки падали рядом с ним каменным градом, заваливая дорогу, угрожая раздавить его.
Внезапно в пяти шагах перед ним пол разошелся, и отколовшиеся по краям трещины огромные куски с грохотом обрушились в бездну. Напрягаясь из последних сил, Эхнатон начал пробираться вперед, прижимаясь к стенам, которые дрожали, трескались, гудели. Впереди и позади него обрушивались каменные глыбы. Он чуть ли не ползком пробирался среди них. С губ его сочилась кровь, легкие с трудом втягивали воздух, перед глазами мелькали огненные пятна. Но он все же шел вперед, не падая, не теряя сознания.
Потому что внизу была Нефертити, запертая в своей комнате!
Все так же качаясь, почти совсем выбившись из сил, Эхнатон спустился по лестнице, дотащился до двери и последним усилием отодвинул засов. Дверь отошла в сторону, и он рухнул в комнату. Мария стояла посреди зала. Взгляд ее все еще блуждал после полученной дозы опиума.
— Нефертити! — прошептал окровавленными губами Эхнатон. — Беги, Нефертити! Дворец рушится. Беги!
Девушка в смятении смотрела на него. Это был враг, опасный сумасшедший, зловещий преступник, угрожавший самому существованию человечества, изверг, которого надо было уничтожить как бешеную собаку. Но сейчас она видела перед собой человека, просто человека, измученного, несчастного, умирающего человека, глаза которого смотрели на нее с такой неожиданной нежностью и сверхчеловеческой кротостью!
— Нефертити, беги!
Невольно, подчиняясь какой-то необъяснимой жалости, порыву всепрощения, она присела и, приподняв его голову, положила ее себе на колени.
— Куда вы ранены? Я перевяжу вас!
— Бессмысленно, Нефертити! Я умираю. Нет времени. Беги!
В проеме двери появился Крум Димов, который все-таки пробрался по коридорам рушащегося здания к камере своей сестры.
— Быстро за мной! — крикнул он ей. Девушка обернулась.
— Помоги мне его вынести!
Недоумевая и ничего не спрашивая, он наклонился и подхватил раненого под мышки. Они потащили его из комнаты.
— Оставьте меня! — чуть слышно прошептал раненый. — Нет смысла!
Но в глазах его сейчас светилось какое-то теплое чувство, бывшая его величавая неприступность растаяла перед добротой его недавних жертв.
— Сейчас куда? — вместо ответа спросила Мария. Эхнатон показал взглядом.
— Направо! Толкните плиту!
Коленом Крум толкнул квадратную плиту. И та легко отодвинулась под его напором. Открылась крутая лестница. Тут из заполненного пылью туннеля вылетел попугай Кенатон, уселся на плечо Марии и взволнованно за-повторял:
— Нефертити! Нефертити! Нефертити!
Она склонила голову и потерлась о него лбом.
— Милый попугайчик! — прокричал Кенатон. — Милый попугайчик!
Но у них не было времени заниматься перепуганной птицей. Они снова двинулись наверх, неся стонущего фараона. А позади них дворец продолжал с грохотом рушиться.
Лестница уперлась в каменный потолок.
— Надави на выступающий камень! — подсказал Круму Эхнатон. Крум сделал, как ему говорили. Потолок скользнул в сторону. Сверху на них обрушился жар тропического солнца.
Они вытащили свой груз на поверхность. Осмотрелись по сторонам. Под ними было большое плато, рассеченное, словно торт, разветвляющимся каньоном.
— Скорее на юг! — поторопил их Эхнатон. — Внизу все обваливается. Надо выйти южнее, на прочную скалу!
И они снова понесли его. Наконец, почувствовав прочную опору под ногами, они опустили его на землю. Мария положила его голову себе на колени. Крум разодрал драгоценные его одежды. На теле фараона не было ни единой раны. Лишь несколько темных синяков. Кровоизлияние было внутренним. Может быть, от удара о скалу, может быть, от взрывной волны. Брат с сестрой переглянулись. Медицинские их познания на этом кончались. Не сказав друг другу ни слова, поняв все по глазам, они приготовились снова нести его. Они не спрашивали себя, нужно ли помогать ему или же бросить его здесь, на голом плато, чтобы он понес наказание за свое чудовищное преступление. Что-то в глазах его, смотревших с таким выражением, словно в них отражалось все страдание человечества, что-то во всем его раздавленном теле убило в них ненависть к нему. Осталось только сострадание, сочувствие к страждущему человеку, к бесконечно несчастному человеку.
В это время из отверстия над лестницей показался Гурмалулу. Он хотел было вернуться назад, но грохот за его спиной испугал его, и он выбрал меньшее зло.
— Где Бурамара? — спросил его Крум.
Чернокожий показал головой вниз.
— В камере. Мистер Том не отвязал его. Запер вместе с тюремщиком.
Крум вскочил.
— Жди меня здесь! — обернулся он к сестре. — Я сейчас вернусь.
И он начал спускаться по лестнице. А кругом все скрипело, трещало, обваливалось. В воздухе стоял грохот, треск и густая удушающая пыль. Крум зажал нос носовым платком и бегом бросился вниз. Чудом ему удалось сориентироваться в сотрясаемом постоянными толчками лабиринте, он толкнул дверь и вбежал в камеру. Стражник и Бурамара уже развязали зубами веревки и сейчас безуспешно пытались сдвинуть в сторону тяжелую плиту двери с помощью копья охранника.
Не говоря ни слова, задыхаясь от пыли, Крум знаком показал им на выход, и все трое бросились бежать обратно. Наружу они выбрались тяжело дыша, почти выбившись из сил.
Гурмалулу смотрел на них, вытаращив глаза. Он не мог поверить своим глазам — белый человек жертвует собой ради чернокожего.
В это мгновение подземный грохот потряс скалистое плато. Взорвался пороховой погреб. Каменная громада покрылась множеством трещин, которые, подобно проворным змейкам, расползались во все стороны, их становилось все больше, пошел дым, запахло порохом. И затем медленно, словно это происходило во сне, гигантские глыбы начали откалываться от скалы и с грохотом обрушиваться в бездну.
Обезумев от ужаса, чернокожие бросились спасаться. Крум и Бурамара подняли раненого, чтобы перенести его в более безопасное место. Мария шла за ними.
Наконец гул затих, отшумев многократным эхом в разветвлениях страшного ущелья. Удушающее облако пыли и пороха постепенно рассеялось.
— Нефертити, где ты? — простонал фараон. Вероятно, он уже не видел их.
— Нефертити, ты здесь?
Услышав это имя, попугай закричал:
— Эхнатон и Нефертити! Эхнатон и Нефертити!
Невольно Мария отозвалась на имя, которым он ее окрестил:
— Я здесь! Успокойтесь! Мы спасем вас!
— Все кончено, Нефертити! Я скоро отправлюсь на запад. Хочу только одного. Чтобы ты меня выслушала... И простила меня...
— В следующий раз поговорим. Долго будем говорить. А сейчас не волнуйтесь!
— Нет! Только сейчас! Еще немного, и будет поздно... Ты услышишь правду. Тогда можешь проклясть меня... Он глубоко вздохнул.
— Я никакой не фараон, Нефертити!.. Я злосчастный обыкновенный метис, который стремился к славе, к величию...
Крум вмешался:
— А подземный город, а храм, а скульптуры?
— Они настоящие... Но создатели давно оставили их, тысячи лет назад, наверное, еще тогда, когда Белая гибель опустошила континент... После этого не осталось никакой надписи, никакого знака, которые бы подсказали, что здесь снова жили люди... На протяжении тысячелетий считалось проклятым местом для аборигенов царство Радужной Змеи, зловещих «ир-мунен»...
Он задыхался. Грудь его опускалась и поднималась с хрипом, натужно, словно кузнецкий мех, который уже не может вобрать необходимое количество воздуха. Брат с сестрой слушали его ошеломленные, потрясенные истиной, которую он им раскрыл.
И вот он заговорил снова, забормотал; слова его походили на стоны, на губах выступила кровавая пена:
— Мой отец был белым... Одним из немногих белых, которые не прогоняют своих черных жен... Миссионер... Он пренебрег обычаями белых, остался со своей черной женой, со своим черным ребенком... Мать моя умерла, когда я еще ходить не умел... Вырастил меня отец — он был мне и отцом, и матерью, и учителем... Общество белых изгнало его из своей среды... И он остался один среди аборигенов — ни белый, ни черный. Охоту он не любил, поэтому занялся земледелием. Земля нас и кормила... Какими были его жизнь, его заботы, страдания, не знаю... Помню, что только тогда, с ним, я был счастлив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Но нет. По понятиям аборигенов, он не преувеличивал. Эхенуфер смотрел на него доверчиво, без тени подозрения. Потому что он знал и это, знал, что существуют такие всесильные волшебники. Одним взглядом они могут лишить тебя сознания. Он затрепетал. Что из того, что Крум был ему «отцом»? Колдун, даже если он отец, требует послушания.
— Веди меня к белой женщине! — приказал Крум. И несчастный, посерев от страха, пошел впереди. Вдруг в темноте впереди раздался голос:
— Ни шагу вперед! Буду стрелять!
Еще не видя того, кто кричал, Крум узнал его по голосу.
— Буду стрелять! — повторил Том Риджер.
Не отвечая, Крум прижался к стене и погасил факел. Он лихорадочно думал, что же ему делать.
Опершись спиной о каменную плиту, которая перегородила коридор, Том быстро заговорил:
— Димов, мы всегда были с тобой друзьями!
Крум не отвечал. Он боялся голосом выдать свое местоположение, самому вызвать на себя огонь. Инспектор был способен на такое коварство.
— Я сохранил чек, — продолжал Том. — Не выдал тебя. Ты знаешь это. Если бы не проклятый случай! Этот идиот Скорпиончик, который от страха выстрелил в меня!
Крум продолжал молчать.
— Давай договоримся! Что для тебя Скорпиончик? Вдвоем с тобой мы сможем разогнать этот черный сброд. Можем захватить опалы. Если ты согласен, можешь считать себя уже миллионером.
Наконец он замолчал. Решил выждать, чтобы узнать, чего он достиг своими доводами и своей искренностью. И спросил:
— Говори же, ты согласен?
Крум Димов с отвращением произнес:
— С убийцами компанию не вожу! Я поклялся надеть на тебя наручники и сделаю это. Не зря я ношу их с собой в кармане.
В то же мгновение он отскочил в сторону, потому что знал, что за этим последует. И действительно, раздался выстрел. Как обычно, Том Риджер и на этот раз не попал в цель. Но Эхенуфер не выдержал. Его нервы, напряженные до предела, не выдержали. Он взревел, как зверь, и бросился бежать.
Крум всегда был медлительным. Прежде чем он сообразил, что ему делать, Том уже бежал к выходу из коридора, где какой-то неясный свет освещал крутую каменную лестницу. Но, уже стоя на первой ступеньке лестницы, беглец вдруг отпрянул назад; сверху на него набросились несколько чернокожих, которые повалили его на пол и быстро связали веревками.
Изумленный всем, что произошло, неожиданным провалом так хорошо подготовленного плана, Крум прижался к стене в самом темном углу. И замер.
Опустив каменную плиту,
преградившую путь Тому Риджеру, Эхнатон понял, что так ему не удастся уберечь свой дворец от разрушения. Постройка была старой, залы и коридоры были выдолблены в выветрившейся скале, потрескавшейся, разрушавшейся от времени, холода и жары, ветров и землетрясений. Если взорвется порох, содрогнется вся гора. И нельзя заранее сказать, что будет разрушено, а что уцелеет.
А прямо под сокровищницей находилась комната, в которой была заперта Нефертити! Нефертити погибнет первой!
Он принял решение мгновенно. Принял его не раздумывая, неосознанно поддавшись первому порыву. По потайной лестнице он бросился вниз, столкнулся с бегущим Гурмалулу, которого даже не заметил, и остановился, запыхавшись, перед железным ящиком, заряженным смертью. Он надеялся только оборвать фитиль.
Глаза его округлились от ужаса. Он увидел, что фитиль уже догорал. Искра скользнула в ящичек. Каждое мгновение смерть могла вырваться, уничтожить старую постройку, засыпать все камнями и пылью.
А в нижнем зале находилась Нефертити!
Ни одной другой мысли не осталось в его больном сознании — ни о Белой гибели, ни о насекомых, ни о его «великом благоденствии», ни о дворце, ни о рабах, ни о собственной его жизни.
Только о Нефертити!
Инстинктивно, не раздумывая, потому что не было времени даже подумать, он схватил страшный груз и помчался с ним прямо к площадке над каньоном. Он бежал и чувствовал, что каждый шаг может стать последним, что в следующую секунду вместе с его телом на воздух взлетит весь его дворец.
Но вместе с тем с каждым его шагом смерть отдалялась от Нефертити!
Вот и выход! Еще шагов десять, не больше! Он выбежал наружу, наклонился над пропастью и бросил туда свой смертоносный груз.
Не успел он перевести дух после страшного напряжения, как «мина» взорвалась. Взрывом его отбросило назад, в туннель, и ударило о каменную стену. Что-то у него внутри хрустнуло, словно оборвалось. Страшная боль пронзила его. Он почувствовал, что еще немного — и он потеряет сознание. Но ему удалось овлалеть собой. Он попробовал подняться, пополз, потом поднялся, цепляясь за стену.
А весь дворец, словно только и ожидавший этого толчка, начал рушиться. Отовсюду раздавался скрип, каменные стены растрескивались, обломки падали рядом с ним каменным градом, заваливая дорогу, угрожая раздавить его.
Внезапно в пяти шагах перед ним пол разошелся, и отколовшиеся по краям трещины огромные куски с грохотом обрушились в бездну. Напрягаясь из последних сил, Эхнатон начал пробираться вперед, прижимаясь к стенам, которые дрожали, трескались, гудели. Впереди и позади него обрушивались каменные глыбы. Он чуть ли не ползком пробирался среди них. С губ его сочилась кровь, легкие с трудом втягивали воздух, перед глазами мелькали огненные пятна. Но он все же шел вперед, не падая, не теряя сознания.
Потому что внизу была Нефертити, запертая в своей комнате!
Все так же качаясь, почти совсем выбившись из сил, Эхнатон спустился по лестнице, дотащился до двери и последним усилием отодвинул засов. Дверь отошла в сторону, и он рухнул в комнату. Мария стояла посреди зала. Взгляд ее все еще блуждал после полученной дозы опиума.
— Нефертити! — прошептал окровавленными губами Эхнатон. — Беги, Нефертити! Дворец рушится. Беги!
Девушка в смятении смотрела на него. Это был враг, опасный сумасшедший, зловещий преступник, угрожавший самому существованию человечества, изверг, которого надо было уничтожить как бешеную собаку. Но сейчас она видела перед собой человека, просто человека, измученного, несчастного, умирающего человека, глаза которого смотрели на нее с такой неожиданной нежностью и сверхчеловеческой кротостью!
— Нефертити, беги!
Невольно, подчиняясь какой-то необъяснимой жалости, порыву всепрощения, она присела и, приподняв его голову, положила ее себе на колени.
— Куда вы ранены? Я перевяжу вас!
— Бессмысленно, Нефертити! Я умираю. Нет времени. Беги!
В проеме двери появился Крум Димов, который все-таки пробрался по коридорам рушащегося здания к камере своей сестры.
— Быстро за мной! — крикнул он ей. Девушка обернулась.
— Помоги мне его вынести!
Недоумевая и ничего не спрашивая, он наклонился и подхватил раненого под мышки. Они потащили его из комнаты.
— Оставьте меня! — чуть слышно прошептал раненый. — Нет смысла!
Но в глазах его сейчас светилось какое-то теплое чувство, бывшая его величавая неприступность растаяла перед добротой его недавних жертв.
— Сейчас куда? — вместо ответа спросила Мария. Эхнатон показал взглядом.
— Направо! Толкните плиту!
Коленом Крум толкнул квадратную плиту. И та легко отодвинулась под его напором. Открылась крутая лестница. Тут из заполненного пылью туннеля вылетел попугай Кенатон, уселся на плечо Марии и взволнованно за-повторял:
— Нефертити! Нефертити! Нефертити!
Она склонила голову и потерлась о него лбом.
— Милый попугайчик! — прокричал Кенатон. — Милый попугайчик!
Но у них не было времени заниматься перепуганной птицей. Они снова двинулись наверх, неся стонущего фараона. А позади них дворец продолжал с грохотом рушиться.
Лестница уперлась в каменный потолок.
— Надави на выступающий камень! — подсказал Круму Эхнатон. Крум сделал, как ему говорили. Потолок скользнул в сторону. Сверху на них обрушился жар тропического солнца.
Они вытащили свой груз на поверхность. Осмотрелись по сторонам. Под ними было большое плато, рассеченное, словно торт, разветвляющимся каньоном.
— Скорее на юг! — поторопил их Эхнатон. — Внизу все обваливается. Надо выйти южнее, на прочную скалу!
И они снова понесли его. Наконец, почувствовав прочную опору под ногами, они опустили его на землю. Мария положила его голову себе на колени. Крум разодрал драгоценные его одежды. На теле фараона не было ни единой раны. Лишь несколько темных синяков. Кровоизлияние было внутренним. Может быть, от удара о скалу, может быть, от взрывной волны. Брат с сестрой переглянулись. Медицинские их познания на этом кончались. Не сказав друг другу ни слова, поняв все по глазам, они приготовились снова нести его. Они не спрашивали себя, нужно ли помогать ему или же бросить его здесь, на голом плато, чтобы он понес наказание за свое чудовищное преступление. Что-то в глазах его, смотревших с таким выражением, словно в них отражалось все страдание человечества, что-то во всем его раздавленном теле убило в них ненависть к нему. Осталось только сострадание, сочувствие к страждущему человеку, к бесконечно несчастному человеку.
В это время из отверстия над лестницей показался Гурмалулу. Он хотел было вернуться назад, но грохот за его спиной испугал его, и он выбрал меньшее зло.
— Где Бурамара? — спросил его Крум.
Чернокожий показал головой вниз.
— В камере. Мистер Том не отвязал его. Запер вместе с тюремщиком.
Крум вскочил.
— Жди меня здесь! — обернулся он к сестре. — Я сейчас вернусь.
И он начал спускаться по лестнице. А кругом все скрипело, трещало, обваливалось. В воздухе стоял грохот, треск и густая удушающая пыль. Крум зажал нос носовым платком и бегом бросился вниз. Чудом ему удалось сориентироваться в сотрясаемом постоянными толчками лабиринте, он толкнул дверь и вбежал в камеру. Стражник и Бурамара уже развязали зубами веревки и сейчас безуспешно пытались сдвинуть в сторону тяжелую плиту двери с помощью копья охранника.
Не говоря ни слова, задыхаясь от пыли, Крум знаком показал им на выход, и все трое бросились бежать обратно. Наружу они выбрались тяжело дыша, почти выбившись из сил.
Гурмалулу смотрел на них, вытаращив глаза. Он не мог поверить своим глазам — белый человек жертвует собой ради чернокожего.
В это мгновение подземный грохот потряс скалистое плато. Взорвался пороховой погреб. Каменная громада покрылась множеством трещин, которые, подобно проворным змейкам, расползались во все стороны, их становилось все больше, пошел дым, запахло порохом. И затем медленно, словно это происходило во сне, гигантские глыбы начали откалываться от скалы и с грохотом обрушиваться в бездну.
Обезумев от ужаса, чернокожие бросились спасаться. Крум и Бурамара подняли раненого, чтобы перенести его в более безопасное место. Мария шла за ними.
Наконец гул затих, отшумев многократным эхом в разветвлениях страшного ущелья. Удушающее облако пыли и пороха постепенно рассеялось.
— Нефертити, где ты? — простонал фараон. Вероятно, он уже не видел их.
— Нефертити, ты здесь?
Услышав это имя, попугай закричал:
— Эхнатон и Нефертити! Эхнатон и Нефертити!
Невольно Мария отозвалась на имя, которым он ее окрестил:
— Я здесь! Успокойтесь! Мы спасем вас!
— Все кончено, Нефертити! Я скоро отправлюсь на запад. Хочу только одного. Чтобы ты меня выслушала... И простила меня...
— В следующий раз поговорим. Долго будем говорить. А сейчас не волнуйтесь!
— Нет! Только сейчас! Еще немного, и будет поздно... Ты услышишь правду. Тогда можешь проклясть меня... Он глубоко вздохнул.
— Я никакой не фараон, Нефертити!.. Я злосчастный обыкновенный метис, который стремился к славе, к величию...
Крум вмешался:
— А подземный город, а храм, а скульптуры?
— Они настоящие... Но создатели давно оставили их, тысячи лет назад, наверное, еще тогда, когда Белая гибель опустошила континент... После этого не осталось никакой надписи, никакого знака, которые бы подсказали, что здесь снова жили люди... На протяжении тысячелетий считалось проклятым местом для аборигенов царство Радужной Змеи, зловещих «ир-мунен»...
Он задыхался. Грудь его опускалась и поднималась с хрипом, натужно, словно кузнецкий мех, который уже не может вобрать необходимое количество воздуха. Брат с сестрой слушали его ошеломленные, потрясенные истиной, которую он им раскрыл.
И вот он заговорил снова, забормотал; слова его походили на стоны, на губах выступила кровавая пена:
— Мой отец был белым... Одним из немногих белых, которые не прогоняют своих черных жен... Миссионер... Он пренебрег обычаями белых, остался со своей черной женой, со своим черным ребенком... Мать моя умерла, когда я еще ходить не умел... Вырастил меня отец — он был мне и отцом, и матерью, и учителем... Общество белых изгнало его из своей среды... И он остался один среди аборигенов — ни белый, ни черный. Охоту он не любил, поэтому занялся земледелием. Земля нас и кормила... Какими были его жизнь, его заботы, страдания, не знаю... Помню, что только тогда, с ним, я был счастлив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31