она обладала Даром Доставания.
И во многих отношениях трагедия была еще большей, потому что Криста еще проходила стажировку.
Когда удалось сложить воедино все обрывки сведений, полученные Герольдами Коллегии в тот момент, когда зазвонил Колокол Смерти, результат оказался почти столь же обескураживающим, как и полное отсутствие сведений. Они узнали лишь, что Криста погибла, а Герольд, назначенный быть ее руководителем, веселая и чувственная Дестрия, сильно пострадала, и все происшедшее было связано с разбойниками и страшным пожаром.
Информация, полученная от Герольдов, приписанных к Храму Исцеления, в который доставили Дестрию, оказалась почти столь же обрывочной. Их Дар Мысленной Речи далеко уступал по силе Дару Кирилла или Шерил.
Но они ясно дали понять, что Дестрия нуждается в помощи, которую на месте оказать невозможно — и что ей срочно требуется также помощь иного рода. Дестрию отправляли обратно в столицу, в Коллегию Целителей, и вместе с ней должно было прибыть объяснение.
Спустя неделю они прибыли: один невредимый Герольд, Дестрия (жалкое нечто, лежащее в люльке, подвешенной между двумя Спутниками — одна из них Софи, Спутник Дестрии), и покрытый синяками и ссадинами крестьянин, одежда которого все еще носила следы копоти и пепла. Всем троим пришлось ехать день и ночь, почти не останавливаясь на отдых, чтобы так быстро добраться до столицы.
Селенэй немедленно созвала чрезвычайное заседание Совета, и проситель предстал перед ним.
Крестьянин устало опустился в поставленное для него кресло; глаза его глубоко ввалились, в волосы набилось столько пепла, что трудно стало определить их цвет. Было очевидно, что он, не теряя ни часу, пустился в путь, не заботясь о собственных удобствах. А от его рассказа о хорошо вооруженных и организованных грабителях и почти поголовном истреблении жителей его селения кровь стыла в жилах.
Просителю позволили сесть, поскольку он явно слишком устал, чтобы долго стоять на ногах, и, сидя перед Столом Совета с обеими руками, обмотанными повязками по локоть, он казался знамением рока. Запах дыма настолько пропитал его одежду, что доносился даже до советников, придавая словам рассказчика страшную силу.
— То была резня, просто-напросто резня, — сказал он Совету охрипшим от дыма голосом, — И мы напоролись на нее, как глупые овцы. До нынешней весны у нас было столько хлопот с разбойниками, маленькими шайками, которые клевали нас, что мы приучились ждать их, как весеннего паводка. Потом, когда нынешней зимой они все пропали… о боги, вы, наверно, думаете, что у нас хватило ума понять, что что-то не так. Ничего подобного: мы просто решили, что они отправились искать добычу побогаче. Ох, дураки, слепые дураки!
Он на мгновение спрятал лицо в ладонях, а когда поднял, на щеках блеснули слезы, текущие из и без того красных глаз.
— Понимаете, они объединились: один из волков в конце концов оказался самым сильным, и они сбились в стаю. Мы тешили себя тем, что деревня стоит в неприступной долине: сзади и по бокам голая скала, и есть всего одна узкая тропка, по которой можно подняться. Ни голодом, ни жаждой нас уморить не могли: у нас были свои колодцы и хороший запас пищи. Что ж, они придумали способ. Кучка бандитов убила часовых и отравила собак, которые сторожили высоты, а потом ночью закидала деревню горящими стрелами. Мы строим все больше из дерева и соломы, так что дома вспыхнули, как смоляные факелы. Остальные гады поджидали у тропы и подстреливали тех из нас, кто добирался до расщелины. Вы когда-нибудь видали, как кролики удирают от степного пожара? Вот так побежали и мы, а они, будто голодные волки, ждали, когда обед сам прыгнет им в зубы. У меня на глазах людей, которых я знал с рожденья, подшибали, стреляя по ногам. И детишек, едва доросших до того, чтобы носить нож… даже дедов и старух. Всех, кто мог держать оружие. Они стреляли, чтобы покалечить, а не убить: понимаете, покойники ведь не скажут, где спрятали кубышки. Половина тех, кого они подстрелили, никогда уж не сможет нормально ходить. Добрая четверть истекла кровью на месте. И не меньше четверти ребятишек сгорело в домах, которые они подожгли.
Вокруг стола пробежал приглушенный ропот ужаса; леди Кестер закрыла лицо руками.
Луч предвечернего солнца проник сквозь высокие окна и осветил говорившего, отчего его глаза стали еще больше похожи на выжженные в лице дыры.
— Неподалеку оказались ваши Герольды: думаю, ночевали в Путевом Приюте. Не знаю уж, как они проведали о нашей беде — наверно, опять волшебство ваше помогло. Они ударили бандитам в спину и вдвоем дрались, будто целая армия. Эти ваши белые кони, Спутники, они сами по себе стоят войска, чтоб мне пропасть. Они ворвались в засаду у тропы и рассеяли бандюг по лесам. Потом старшая из Герольдов стала командовать нами, и мы взялись за стрелков, что били сверху, а младшая побежала к горящим домам — услышала крики и искала, кого можно спасти, я так думаю. Старшая и не заметила, что ее нет… а потом…
Он с трудом глотнул; руки его тряслись.
— Я услышал вопль, страшней, чем раньше; старшая Герольд, та дернулась, будто ее подстрелили. Закричала на нас, чтобы мы брали разбойников, пока те не очухались от страха, а сама бросилась туда, где горело; я побежал следом — руки у меня так обожгло, что я не мог держать оружие, но я подумал, может, смогу ей помочь на пожаре. Младшую отрезало огнем в одном из домов на втором этаже: я бежал вплотную за старшей и видел ее на фоне пламени. Она спокойно, как ни в чем не бывало, перебрасывала ребятишек наружу, родителям. Во всяком случае, кажется, что перебрасывала: глядишь, малыш у нее на руках, а через миг его уже держит мамаша или отец. Старшая подбежала, стала кричать ей, чтоб прыгала. Она только головой покачала и еще раз повернулась назад — и тут провалился пол. Ее проклятая лошадь проломила стену и кинулась за ней, старшая Герольд следом. Только не успела она вбежать в дверь, как рухнула вся крыша. Ее мы вытащили, но вот другую…
Один из пажей Селенэй принес рассказчику вина, и он с благодарностью выпил, стуча зубами о край кружки.
— Вот как все случилось. А их, их-то мы отбросили, да уложили всего горсточку по сравнению с тем, сколько их всего. Они вернутся, мы знаем. Тем более сейчас, когда им наверняка известно, что Герольдов… нету. Мы потеряли полселения — большинство боеспособных. Я едва ли не единственный, кто мог выдержать дорогу сюда. Нам нужна помощь, ваше величество, господа… очень нужна.
— И вы ее получите, — заверила его Селенэй, поднимаясь; глаза ее потемнели от гнева. — Это уже не первая вылазка этих ублюдков, о которой мы слышим, но она не идет ни в какое сравнение с предыдущими. Для меня очевидно, что мы не можем рассчитывать на то, что ваши люди сами справятся со столь организованными бандитами. Лорд-маршал, сударь, если вы согласны, мы пошлем роту Стражи. — Она вопросительно посмотрела на остальных членов Совета. Леди Кэтан ответила за всех:
— Все, что потребуется, ваше величество. Вы с лордом-маршалом — лучшие судьи в таком вопросе. Мы поддержим все, что вы решите.
Тэлия кивнула вместе со всеми советниками. Селенэй сказала вестнику правду: последние несколько месяцев ходили рассказы о разбойниках, собирающихся в Пределе Кружащего Сокола. Набеги время от времени случались и раньше — но никогда еще бандиты не осмеливались предать мечу целое селение! Такое явно было не под силу местному ополчению — с этим согласился весь Совет.
Тут Тэлия улизнула, зная наверняка, что Селенэй она в данную минуту не нужна, а вот кому-то другому — позарез. Тягу, которую она ощущала, Тэлия не перепутала бы ни с чем. Она отворила дверь залы Совета ровно настолько, чтобы проскользнуть наружу, и, оказавшись в прохладном темном коридоре, пустилась бежать.
Она пробежала через старый дворец, миновала двустворчатые двери Коллегии Герольдов, проскочила главный вестибюль с его гулким эхом, направляясь к боковой двери, выходящей в сторону здания Коллегии Целителей. Тэлия чувствовала притяжение корчащейся в муке души так отчетливо, словно ее звали криками. Она едва не налетела на Девана, который шел искать ее.
— Я мог бы догадаться, что ты поймешь, — благодарно сказал Целитель, подбирая полы своего зеленого одеяния, чтобы бежать вместе с ней. — Тэлия, она борется с нами, и мы не можем пробиться сквозь ее щиты, чтобы установить хотя бы простейшие блоки для смягчения боли. Она винит себя в гибели Кристы и хочет только одного — умереть. Райни ничего не может с ней сделать.
— Так я и думала; Господь и Владычица, чувство вины такое острое, что я почти вижу ее. Что же, посмотрим, смогу ли я прорваться к ней.
Дестрии оказали первую помощь прямо на поле боя, пока она лежала без сознания — ее хватило, чтобы пострадавшую можно было перевозить. Она по-прежнему представляла собой крайне малопривлекательное зрелище, лежа на специальном коврике в одной из палат, предназначенных для ожоговых больных. Сама комната оставалась совершенно голой — каменные стены и потолок, дважды в день драившиеся до идеальной чистоты, когда палата пустовала: здесь не дозволялось сесть и пылинке. Единственное окно было плотно закрыто, чтобы ничто не могло залететь с улицы. Все, что приносилось сюда, убиралось, как только становилось ненужным, и ошпаривалось кипятком.
То, что Дестрия все еще оставалась в живых, являлось заслугой Целителей ее сектора. Последний раз Тэлия видела такие ожоги у Востела, бренная плоть которого приняла на себя всю ярость рассерженной жар-птицы. Там, где ожоги оказались сравнительно легкими «— хотя кожа выглядела красной, вздувшейся и покрытой пузырями — повязок Дестрии не наложили. Но ее руки до плеч обернули травами и дубленой кроличьей и ягнячьей кожей, тончайшей и мягчайшей из всех, и Тэлия знала, что под этими повязками кожи нет, осталось только голое мясо. Дестрию положили на одеяло из каракуля, дубленного вместе с шерстью: волоски будут пружинить и смягчат давление на обожженную кожу. Тэлия опустилась на колени у изголовья и положила обе руки на лоб пострадавшей. Лицо и голова Дестрии были единственной частью тела, оставшейся сравнительно нетронутой. Потянувшись с помощью Дара в смерч боли, бреда и вины, Тэлия поняла, что сейчас, наверно, предстоит тяжелейшая из всех схваток подобного рода, которые ей довелось выдержать.
Вина, черная и полная отчаяния, окружила Тэлию со всех сторон. Вину, словно красные молнии, пронизывала боль. Тэлия знала, что прежде всего нужно выяснить, почему вина стоит на первом месте и откуда она идет…
Это оказалось достаточно легко: она просто еще чуточку опустила щиты и позволила затянуть себя туда, где мрак негативных эмоций был особенно густым.
Тающее ядро — Дестрия — плело вокруг себя все туже стягивающийся кокон тоски. Тэлия потянулась к нему чуть мерцающей мысленной» рукой» и разматывала его, пока перед ней не предстало съежившееся нечто, что было Дестрией.
Не обращая внимания на ее попытки ускользнуть, Тэлия установила с ней раппорт, при котором ничто не могло остаться скрытым — ни от нее, ни от Дестрии. Стремясь начать борьбу за исцеление душевных ран другого Герольда, она позволила Дестрии «читать» ее саму.
Я не смогла — доминировало над всем. Они надеялись на меня, л я подвела.
Но там крылось и еще что-то, что-то, что заставляло вину все усиливаться до тех пор, пока Дестрия не почувствовала отвращение к самой себе. И Тэлия нашла эту прячущуюся в глубине, терзающую мысль. А подвела я потому, что хотела чего-то для себя. Подвела, потому что себялюбива; я не заслуживаю Белого, я заслуживаю смерти.
Тэлия даже слишком хорошо знала подобное чувство; Райни бы его не поняла. Целители твердо верили в полезность малой толики честного эгоизма: он сохранял человеку здравый ум и здоровье. Но вот Герольды… что ж, предполагалось, что Герольды должны быть совершенно чужды себялюбия, всецело преданы долгу. Чушь, конечно: Герольды были всего лишь людьми. Но порой они сами начинали верить в эту нелепицу, и, когда что-нибудь шло не так, по природе своей обычно винили в первую очередь себя.
Так что теперь Тэлии предстояло доказать Дестрии, что нет ничего плохого в том, чтобы быть Герольдом и вместе с тем живым человеком. Не слишком легкая задача, учитывая, что чувство вины Дестрии было сродни сомнениям в себе, свойственным самой Тэлии.
Сколько раз она ругала себя за желание иметь маленький уголок жизни, который она могла бы назвать своим — когда-нибудь, когда будет не на службе — в минуты, когда отчаянно уставала от того, что должна подумать о других прежде, чем совершить малейший поступок? Сколько раз мечтала хоть немного побездельничать, побыть в одиночестве — а потом чувствовала себя виноватой, что допускает такие мысли?
И разве не оказалась Тэлия готова признать, что действительно виновна в использовании Эмпатии для манипулирования людьми?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
И во многих отношениях трагедия была еще большей, потому что Криста еще проходила стажировку.
Когда удалось сложить воедино все обрывки сведений, полученные Герольдами Коллегии в тот момент, когда зазвонил Колокол Смерти, результат оказался почти столь же обескураживающим, как и полное отсутствие сведений. Они узнали лишь, что Криста погибла, а Герольд, назначенный быть ее руководителем, веселая и чувственная Дестрия, сильно пострадала, и все происшедшее было связано с разбойниками и страшным пожаром.
Информация, полученная от Герольдов, приписанных к Храму Исцеления, в который доставили Дестрию, оказалась почти столь же обрывочной. Их Дар Мысленной Речи далеко уступал по силе Дару Кирилла или Шерил.
Но они ясно дали понять, что Дестрия нуждается в помощи, которую на месте оказать невозможно — и что ей срочно требуется также помощь иного рода. Дестрию отправляли обратно в столицу, в Коллегию Целителей, и вместе с ней должно было прибыть объяснение.
Спустя неделю они прибыли: один невредимый Герольд, Дестрия (жалкое нечто, лежащее в люльке, подвешенной между двумя Спутниками — одна из них Софи, Спутник Дестрии), и покрытый синяками и ссадинами крестьянин, одежда которого все еще носила следы копоти и пепла. Всем троим пришлось ехать день и ночь, почти не останавливаясь на отдых, чтобы так быстро добраться до столицы.
Селенэй немедленно созвала чрезвычайное заседание Совета, и проситель предстал перед ним.
Крестьянин устало опустился в поставленное для него кресло; глаза его глубоко ввалились, в волосы набилось столько пепла, что трудно стало определить их цвет. Было очевидно, что он, не теряя ни часу, пустился в путь, не заботясь о собственных удобствах. А от его рассказа о хорошо вооруженных и организованных грабителях и почти поголовном истреблении жителей его селения кровь стыла в жилах.
Просителю позволили сесть, поскольку он явно слишком устал, чтобы долго стоять на ногах, и, сидя перед Столом Совета с обеими руками, обмотанными повязками по локоть, он казался знамением рока. Запах дыма настолько пропитал его одежду, что доносился даже до советников, придавая словам рассказчика страшную силу.
— То была резня, просто-напросто резня, — сказал он Совету охрипшим от дыма голосом, — И мы напоролись на нее, как глупые овцы. До нынешней весны у нас было столько хлопот с разбойниками, маленькими шайками, которые клевали нас, что мы приучились ждать их, как весеннего паводка. Потом, когда нынешней зимой они все пропали… о боги, вы, наверно, думаете, что у нас хватило ума понять, что что-то не так. Ничего подобного: мы просто решили, что они отправились искать добычу побогаче. Ох, дураки, слепые дураки!
Он на мгновение спрятал лицо в ладонях, а когда поднял, на щеках блеснули слезы, текущие из и без того красных глаз.
— Понимаете, они объединились: один из волков в конце концов оказался самым сильным, и они сбились в стаю. Мы тешили себя тем, что деревня стоит в неприступной долине: сзади и по бокам голая скала, и есть всего одна узкая тропка, по которой можно подняться. Ни голодом, ни жаждой нас уморить не могли: у нас были свои колодцы и хороший запас пищи. Что ж, они придумали способ. Кучка бандитов убила часовых и отравила собак, которые сторожили высоты, а потом ночью закидала деревню горящими стрелами. Мы строим все больше из дерева и соломы, так что дома вспыхнули, как смоляные факелы. Остальные гады поджидали у тропы и подстреливали тех из нас, кто добирался до расщелины. Вы когда-нибудь видали, как кролики удирают от степного пожара? Вот так побежали и мы, а они, будто голодные волки, ждали, когда обед сам прыгнет им в зубы. У меня на глазах людей, которых я знал с рожденья, подшибали, стреляя по ногам. И детишек, едва доросших до того, чтобы носить нож… даже дедов и старух. Всех, кто мог держать оружие. Они стреляли, чтобы покалечить, а не убить: понимаете, покойники ведь не скажут, где спрятали кубышки. Половина тех, кого они подстрелили, никогда уж не сможет нормально ходить. Добрая четверть истекла кровью на месте. И не меньше четверти ребятишек сгорело в домах, которые они подожгли.
Вокруг стола пробежал приглушенный ропот ужаса; леди Кестер закрыла лицо руками.
Луч предвечернего солнца проник сквозь высокие окна и осветил говорившего, отчего его глаза стали еще больше похожи на выжженные в лице дыры.
— Неподалеку оказались ваши Герольды: думаю, ночевали в Путевом Приюте. Не знаю уж, как они проведали о нашей беде — наверно, опять волшебство ваше помогло. Они ударили бандитам в спину и вдвоем дрались, будто целая армия. Эти ваши белые кони, Спутники, они сами по себе стоят войска, чтоб мне пропасть. Они ворвались в засаду у тропы и рассеяли бандюг по лесам. Потом старшая из Герольдов стала командовать нами, и мы взялись за стрелков, что били сверху, а младшая побежала к горящим домам — услышала крики и искала, кого можно спасти, я так думаю. Старшая и не заметила, что ее нет… а потом…
Он с трудом глотнул; руки его тряслись.
— Я услышал вопль, страшней, чем раньше; старшая Герольд, та дернулась, будто ее подстрелили. Закричала на нас, чтобы мы брали разбойников, пока те не очухались от страха, а сама бросилась туда, где горело; я побежал следом — руки у меня так обожгло, что я не мог держать оружие, но я подумал, может, смогу ей помочь на пожаре. Младшую отрезало огнем в одном из домов на втором этаже: я бежал вплотную за старшей и видел ее на фоне пламени. Она спокойно, как ни в чем не бывало, перебрасывала ребятишек наружу, родителям. Во всяком случае, кажется, что перебрасывала: глядишь, малыш у нее на руках, а через миг его уже держит мамаша или отец. Старшая подбежала, стала кричать ей, чтоб прыгала. Она только головой покачала и еще раз повернулась назад — и тут провалился пол. Ее проклятая лошадь проломила стену и кинулась за ней, старшая Герольд следом. Только не успела она вбежать в дверь, как рухнула вся крыша. Ее мы вытащили, но вот другую…
Один из пажей Селенэй принес рассказчику вина, и он с благодарностью выпил, стуча зубами о край кружки.
— Вот как все случилось. А их, их-то мы отбросили, да уложили всего горсточку по сравнению с тем, сколько их всего. Они вернутся, мы знаем. Тем более сейчас, когда им наверняка известно, что Герольдов… нету. Мы потеряли полселения — большинство боеспособных. Я едва ли не единственный, кто мог выдержать дорогу сюда. Нам нужна помощь, ваше величество, господа… очень нужна.
— И вы ее получите, — заверила его Селенэй, поднимаясь; глаза ее потемнели от гнева. — Это уже не первая вылазка этих ублюдков, о которой мы слышим, но она не идет ни в какое сравнение с предыдущими. Для меня очевидно, что мы не можем рассчитывать на то, что ваши люди сами справятся со столь организованными бандитами. Лорд-маршал, сударь, если вы согласны, мы пошлем роту Стражи. — Она вопросительно посмотрела на остальных членов Совета. Леди Кэтан ответила за всех:
— Все, что потребуется, ваше величество. Вы с лордом-маршалом — лучшие судьи в таком вопросе. Мы поддержим все, что вы решите.
Тэлия кивнула вместе со всеми советниками. Селенэй сказала вестнику правду: последние несколько месяцев ходили рассказы о разбойниках, собирающихся в Пределе Кружащего Сокола. Набеги время от времени случались и раньше — но никогда еще бандиты не осмеливались предать мечу целое селение! Такое явно было не под силу местному ополчению — с этим согласился весь Совет.
Тут Тэлия улизнула, зная наверняка, что Селенэй она в данную минуту не нужна, а вот кому-то другому — позарез. Тягу, которую она ощущала, Тэлия не перепутала бы ни с чем. Она отворила дверь залы Совета ровно настолько, чтобы проскользнуть наружу, и, оказавшись в прохладном темном коридоре, пустилась бежать.
Она пробежала через старый дворец, миновала двустворчатые двери Коллегии Герольдов, проскочила главный вестибюль с его гулким эхом, направляясь к боковой двери, выходящей в сторону здания Коллегии Целителей. Тэлия чувствовала притяжение корчащейся в муке души так отчетливо, словно ее звали криками. Она едва не налетела на Девана, который шел искать ее.
— Я мог бы догадаться, что ты поймешь, — благодарно сказал Целитель, подбирая полы своего зеленого одеяния, чтобы бежать вместе с ней. — Тэлия, она борется с нами, и мы не можем пробиться сквозь ее щиты, чтобы установить хотя бы простейшие блоки для смягчения боли. Она винит себя в гибели Кристы и хочет только одного — умереть. Райни ничего не может с ней сделать.
— Так я и думала; Господь и Владычица, чувство вины такое острое, что я почти вижу ее. Что же, посмотрим, смогу ли я прорваться к ней.
Дестрии оказали первую помощь прямо на поле боя, пока она лежала без сознания — ее хватило, чтобы пострадавшую можно было перевозить. Она по-прежнему представляла собой крайне малопривлекательное зрелище, лежа на специальном коврике в одной из палат, предназначенных для ожоговых больных. Сама комната оставалась совершенно голой — каменные стены и потолок, дважды в день драившиеся до идеальной чистоты, когда палата пустовала: здесь не дозволялось сесть и пылинке. Единственное окно было плотно закрыто, чтобы ничто не могло залететь с улицы. Все, что приносилось сюда, убиралось, как только становилось ненужным, и ошпаривалось кипятком.
То, что Дестрия все еще оставалась в живых, являлось заслугой Целителей ее сектора. Последний раз Тэлия видела такие ожоги у Востела, бренная плоть которого приняла на себя всю ярость рассерженной жар-птицы. Там, где ожоги оказались сравнительно легкими «— хотя кожа выглядела красной, вздувшейся и покрытой пузырями — повязок Дестрии не наложили. Но ее руки до плеч обернули травами и дубленой кроличьей и ягнячьей кожей, тончайшей и мягчайшей из всех, и Тэлия знала, что под этими повязками кожи нет, осталось только голое мясо. Дестрию положили на одеяло из каракуля, дубленного вместе с шерстью: волоски будут пружинить и смягчат давление на обожженную кожу. Тэлия опустилась на колени у изголовья и положила обе руки на лоб пострадавшей. Лицо и голова Дестрии были единственной частью тела, оставшейся сравнительно нетронутой. Потянувшись с помощью Дара в смерч боли, бреда и вины, Тэлия поняла, что сейчас, наверно, предстоит тяжелейшая из всех схваток подобного рода, которые ей довелось выдержать.
Вина, черная и полная отчаяния, окружила Тэлию со всех сторон. Вину, словно красные молнии, пронизывала боль. Тэлия знала, что прежде всего нужно выяснить, почему вина стоит на первом месте и откуда она идет…
Это оказалось достаточно легко: она просто еще чуточку опустила щиты и позволила затянуть себя туда, где мрак негативных эмоций был особенно густым.
Тающее ядро — Дестрия — плело вокруг себя все туже стягивающийся кокон тоски. Тэлия потянулась к нему чуть мерцающей мысленной» рукой» и разматывала его, пока перед ней не предстало съежившееся нечто, что было Дестрией.
Не обращая внимания на ее попытки ускользнуть, Тэлия установила с ней раппорт, при котором ничто не могло остаться скрытым — ни от нее, ни от Дестрии. Стремясь начать борьбу за исцеление душевных ран другого Герольда, она позволила Дестрии «читать» ее саму.
Я не смогла — доминировало над всем. Они надеялись на меня, л я подвела.
Но там крылось и еще что-то, что-то, что заставляло вину все усиливаться до тех пор, пока Дестрия не почувствовала отвращение к самой себе. И Тэлия нашла эту прячущуюся в глубине, терзающую мысль. А подвела я потому, что хотела чего-то для себя. Подвела, потому что себялюбива; я не заслуживаю Белого, я заслуживаю смерти.
Тэлия даже слишком хорошо знала подобное чувство; Райни бы его не поняла. Целители твердо верили в полезность малой толики честного эгоизма: он сохранял человеку здравый ум и здоровье. Но вот Герольды… что ж, предполагалось, что Герольды должны быть совершенно чужды себялюбия, всецело преданы долгу. Чушь, конечно: Герольды были всего лишь людьми. Но порой они сами начинали верить в эту нелепицу, и, когда что-нибудь шло не так, по природе своей обычно винили в первую очередь себя.
Так что теперь Тэлии предстояло доказать Дестрии, что нет ничего плохого в том, чтобы быть Герольдом и вместе с тем живым человеком. Не слишком легкая задача, учитывая, что чувство вины Дестрии было сродни сомнениям в себе, свойственным самой Тэлии.
Сколько раз она ругала себя за желание иметь маленький уголок жизни, который она могла бы назвать своим — когда-нибудь, когда будет не на службе — в минуты, когда отчаянно уставала от того, что должна подумать о других прежде, чем совершить малейший поступок? Сколько раз мечтала хоть немного побездельничать, побыть в одиночестве — а потом чувствовала себя виноватой, что допускает такие мысли?
И разве не оказалась Тэлия готова признать, что действительно виновна в использовании Эмпатии для манипулирования людьми?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43