Асгард лежал с закрытыми глазами, хотя и не спал. Но, если бы даже и спал, дикая качка и тряска разбудили бы его.
Он слышал, как Идэйн гадала вилланам. Его это зачаровало, хотя у него и волосы встали дыбом.
Ее дар проникновения в будущее внушал благоговейный страх, но поражала при этом ее неопытность и незнание жизни. У нее абсолютно не было развито чувство опасности. Та неуклюжесть, с которой она вела разговор с крестьянами, вызывая их изумление и страх своей неприкрытой и беспощадной правдой, которую они узнавали во всем, что она им говорила, означала только одно: она навлечет на себя неприятность. Он слышал крики вилланов и догадался по шуму, что некоторые из них швыряли камни в отъезжавшие повозки.
Теперь он наблюдал за Идэйн, когда она приподняла край одеяла, и холодный воздух ворвался в повозку.
Несмотря на отчаянную тряску, Идэйн забралась внутрь и приложила руку к его лбу, чтобы проверить, не возобновилась ли лихорадка.
– Ты спал! – воскликнула она.
Асгард кивнул. Он еще недостаточно окреп, чтобы пытаться перекричать ветер. Она встала рядом с ним на колени и подоткнула овчину вокруг его шеи и плеч.
Он заметил, что она сняла скрывавшее ее лицо красное покрывало. Ее длинные золотистые волосы были заплетены в косы, уложенные короной вокруг головы. Темный, цыганский цвет лица из-за сока грецкого ореха делал еще ярче ее глаза, которые, казалось, излучали блеск, как драгоценные камни.
Асгард наблюдал за ней, размышляя, что ока, вероятно, не сознает своего могущества. А это делала ее еще опаснее. Как можно было забыть слова монаха Калди, который, увидев ее, заговорил о древнем народе Ирландии, который живет вечно? А также о том, что этот народ был знаменит своими чародеями.
Под одеялами Асгард сотворил крестное знамение. Эта девушка была хороша, как ангел, но церковь учила, что зло часто принимает личину красоты и невинности. Особенно это касалось женщин.
Она села рядом с ним, кутаясь в свой плащ. Они, могли слышать, как где-то впереди Мила кричала, подгоняя мулов. Налетевший штормовой ветер нес с собой холод, он гнул деревья и поднимал облака пыли, но дождя не было.
Асгард закрыл глаза. Лежа тихо, он, кажется, мои почувствовать это. Кажется, не боялся никто, кроме девушки, у которой был задумчивый и серьезный вид. Но Асгард чувствовал, что вокруг них играют демонические силы, которые мчат их быстрее бури.
На юг, в Дамфриз.
16
– Генрих Плантагенет – лучший король, который когда-либо правил в Англии, – заявил первый рыцарь.
Его собутыльники нестройно, пьяными голосами выразили свое согласие, кроме одного рыцаря из свиты графа Норфолка.
– Нет, да упокоит господь душу его деда, – возразил рыцарь, поднимая чашу с вином. – Львом Правосудия и Справедливости был Генрих Первый!
Магнус, в цыганской шляпе, сдвинутой на глаза, сидел в тени поодаль от главного стола, прислушиваясь к разговорам. Да, были времена, когда, одетый подобающим образом, в доспехах и шлеме, он присоединился бы к спорщикам и с радостью выпил бы с ними чашу вина. Хотя, несмотря на рыцарское звание, они были неотесанными наемниками, готовыми за деньги служить любому господину. Вне всякого сомнения, они оказали бы должное почтение ему, рыцарю при дворе графа Честера и графскому сыну.
Не то что теперь, кисло думал Магнус. Меч его скрывался под плащом, а он был единственным свидетельством его звания и положения в обществе. В глазах всего остального мира он, одетый в лохмотья, с потеками грязи на лице, был просто еще одним жалким бродягой-цыганом. Даже хозяин постоялого двора не хотел пускать его в общую комнату гостиницы, пока Магнус не показал ему несколько серебряных монет.
Высокий рыцарь за столом сделал знак хозяину пустить еще раз чашу по кругу.
– У старого короля Генриха Первого был только один сын, да падет на него проклятие, – мрачно заметил он. – И нам следует благодарить небеса за то, что принц Уильям умер, прежде чем успел показать свои зубки своему отцу и государю. В те времена все горевали, что молодой принц пошел ко дну вместе с «Белым лебедем» и оставил старого Льва горевать, но посмотрите, что сделали бесчестные сыновья со своим отцом, его внуком, нашим добрым королем Генрихом!
– Все знают, что Элинор Аквитанская в заговоре с принцами, – подал голос другой рыцарь. – Со стороны короля было мудро, что он заточил эту суку в темницу и держит ее там. По крайней мере старая шлюха не может оттуда посылать письма своим сыновьям и подстрекать их против короля.
Это было встречено громким одобрением. Некоторые рыцари продолжали честить королеву, употребляя при этом самые грязные слова, повторяя то, что ей всегда ставили в укор. В частности, что она вышла замуж за юного короля Генриха, будучи на одиннадцать лет его старше. Да к тому же разведена. Да при том была матерью двоих дочерей, отцом которых был король Франции. Не говоря уж о том, что всегда придерживалась свободных нравов и якшалась с этими врагами любого христианского королевства, французскими трубадурами, которых так ценила.
Кто-то добавил, что, пожалуй, больше, чём просто ценила. Достаточно только вспомнить, как она носилась с каждым певцом из Аквитании. Неудивительно, что король отослал ее от себя.
Кухонная девчонка принесла Магнусу ломоть хлеба и кусок сыра и положила перед ним на стол. Это была совсем юная девушка в грязной коричневой рубахе. Она помедлила, оглядывая его, и ее взгляд сказал ему, что он всего лишь цыган, не заслуживающий того, чтобы на него тратили время, но что при всем том рослый и замечательно красивый малый.
Магнус разломил свой хлеб на две половины, положил между ними сыр, не обращая внимания на девчонку. Служанка со вздохом удалилась.
Он стосковался по настоящей пище, ему надоела цыганская стряпня, и поэтому он позволил себе заглянуть на постоялый двор. Пока они ехали, Тайрос и второй цыган пытались продать овец, украденных на ярмарке в Киркадлизе. И потому Магнус знал, что может не спеша съесть свой хлебке сыром и выпить эль. На ушах овец были кольца с пометками, означавшими, что они из Киркадлиза, и покупатели подозревали, что они краденые, поэтому торг должен был затянуться надолго. Ведь овцы-то и впрямь были ворованные.
Для того чтобы мог найтись покупатель на овец, Тайрое должен был заново пометить им уши.
Добродетель – сама себе награда, думал Магнус, откусывая большой кусок хлеба с сыром. Это была одна из любимых поговорок его отца, хотя ни он сам и никто другой не могли бы объяснить почему: граф никогда не брался за дело, будь оно добродетельным или нет, если оно не сулило хорошей прибыли.
Вдруг громкий спор о королеве, завязавшийся между рыцарями, сидевшими за большим столом, прервался. Через комнату прошествовали двое монахов в черном и, сгорбившись, сели поближе к огню. Рыцари, уже порядком подвыпившие, были грубой и шумной компанией, и святые братья не хотели быть втянутыми в диспут о том, шлюха или нет королева Элинор, да вдобавок еще и с рыцарями.
Магнус допил остатки своего эля. Королева была добрым другом его отца и матери. Теперь она достигла уже зрелого возраста, и дети ее, сыновья и дочери, стали взрослыми. И, по мнению Магнуса, заслуживала некоторого уважения. Он не видел ее с тех самых пор, как был еще желторотым юнцом, а король и королева со своими придворными посетили Морлэ. Она потрепала его по щеке, оглядывая глазами, все еще ослепительно прекрасными и живыми, и пробормотала что-то о том, что он вырастет покорителем женских сердец еще до того, как его лица коснётся бритва.
Подростку королева Англии показалась самой прекрасной женщиной на свете. И самой очаровательной и загадочной. Прислуживая королю и королеве за высоким столом в замке Морлэ, Магнус не мог оторвать от нее глаз. И теперь он вспоминал, как великолепно она выглядела с распущенными, как у юной девушки, темными волосами, ниспадавшими на руки и плечи и спускавшимися до талии, во всех этих драгоценностях и покрывалах и в платье из какой-то серебристой мерцающей ткани. И право же, едва ли можно считать справедливым, что теперь какие-то пьяные мужланы-наемники в таверне в забытой богом Шотландии обзывали ее потаскушкой. Но Магнус напомнил себе, что многие из них никогда не видели ее, ведь королеву уже много долгих лет держали в заточении.
Он поднял руку, делая знак кухонной девчонке, чтобы она подошла к нему. Она приблизилась, забрала его пустую чашу и вернулась, наполнив ее элем, при этом глаза ее блестели.
– О, сэр – прошептала она, наклоняясь к нему. – Вы ведь не цыган, верно?
Магнус заметил, что капюшон сполз с его головы, а плащ чуть распахнулся и стал виден меч. Он поспешно сунул ей в руку медную монетку и заставил сжать кулачок.
– Пусть на устах твоих будет печать, – сказал он ей, вставая.
Служанка последовала за ним к двери, все еще охваченная приятным возбуждением, но он проскользнул мимо нее и вышел из таверны. В поле у дороги стояли табором цыганские повозки.
День был холодными хмурым, и в этом сером освещении цыганские костры, стреноженные лошади, тощие собаки, непроданные овцы и видавшие виды повозки, потрепанные и побитые, выглядели не слишком привлекательно.
Магнус оперся локтями о каменную изгородь, окружавшую пастбище, на котором расположился табор, наблюдая, как Мила и ее товарка готовят обед. Мысль об эле и только что съеденном свежем хлебе была утешительной.
Остальное же казалось мрачным. Они находились в нескольких лье от Дамфриза и после обеда должны были двинуться в порт. Магнус рассчитывал оставить раненого тамплиера в первом же попавшемся мужском монастыре и отдать ему часть оставшихся денег. Остальные он собирался заплатить за свой с Идэйн проезд до Честера.
Идэйн, подумал Магнус и вздрогнул. Она была источником всех его бед.
Ни одной ночи он не спал как следует с того самого момента, как они покинули Эдинбург. Он ворочался и метался на жесткой земле, желая ее. Воспоминание о ней, лежащей в его объятиях, золотистой, нежной, волнующей и страстной, как он знал, никогда не оставит его. Будто невидимые, тонкие, как паутинка, нити привязали его к ней. Мысль о том, что он может расстаться с ней, не сможет наблюдать за ней днем, когда она сновала вместе с цыганками, занимаясь будничными делами, или лежала под одеялами ночью совсем близко, а он грезил о ней и так страстно желал заниматься с нею любовью, мысль о том, что этого может не быть, повергала его в глубочайшее отчаяние.
И, несмотря на все его мысли и волнения о ней в последние недели, Магнус все еще понятия не имел, как поступит с ней, добравшись до графа Честера и его двора. В Честере Магнус должен отчитаться за свою злополучную поездку. И получить по заслугам, в той мере, в какой решит его наказать граф.
Иисусе сладчайший! Во-первых, полагал Магнус, он должен будет объяснить, почему собирать подать отправился он, а не анжуйцы, с которыми он играл в кости. Он не сомневался, что эта прискорбная история, когда он в пьяном виде спустил все до последнего пенни, не придется по нраву Честеру, его сюзерену. И, со стоном подумал Магнус, его отцу тоже.
Магнус наблюдал за цыганкой Милой, которая, сняв с огня миску с варевом, понесла ее к повозке, явно чтобы накормить тамплиера, для которого она его и состряпала. По мере выздоровления де ля Герша трудно было удержать женщин вдали от него.
Вернувшись в Честер, он с радостью понесёт наказание и, если потребуется, возместит убытки. Будет огромным облегчением покончить с этим прискорбным делом. Оставалась, правда, возможность, что, если Идэйн засвидетельствует, что потеря кораблей произошла не по его вине, его не заставят заплатить полностью за потерянный груз.
С другой стороны, эта чертова подать меньше всего его беспокоила. Самым главным для него было найти способ удержать при себе Идэйн. Сам граф Честер был достаточно снисходителен, и Магнус рассчитывал, что он посмотрит сквозь пальцы на то, что его вассал сохранит при себе свою любовницу. Конечно, при условии, что не возникнет крупного скандала из-за того, что она пожелает вернуться в монастырь Сен-Сюльпис.
При мысли об этом по спине Магнуса пробежали холодные мурашки. Конечно, она этого не захочет. Уже много дней она не спала е ним, с той самой ночи в лесу, и объясняла свое нежелание быть с ним тем, что ей необходимо ухаживать за раненым тамплиером. Каждый раз, когда Магнусу удавалось поймать взгляд ее изумрудных глаз, а это случалось нечасто, он видел в них только холодную учтивость, а иногда сквозь нее проглядывало хоть и слабое, но несомненное недоверие.
И Магнус думал, что причина ему известна. Хотя Идэйн и стала смыслом его жизни и даже самой жизнью, она понимала, что он никогда на ней не женится: Как наследник и будущий владелец графства Морлэ он не мог вступить в брак без разрешения короля Генриха. И даже если король вдруг из-за упрямого сумасбродства согласится на этот брак, оставался еще отец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43