Банко – тот даже не понимает, а я-то понимаю. Но как увижу перед собой их морды, все забываю. Сразу зверею, и мне на все наплевать, пусть хоть убьют!
– Может, я тоже ничего не смогу с собой сделать, – улыбнулся Пруит. Ему хотелось скорее покончить с болтовней и перейти к делу. Три дня назад такой же разговор приятно будоражил его, и возбуждение помогало спастись от изнурительной тоски каменоломни. А сейчас это возбуждение стало настолько сильным, что было уже в тягость.
– Такими вещами не шутят, – упрямо продолжал наставлять его Анджело. – Чтоб из тебя делали отбивную, когда вполне можно без этого обойтись, – это вариант для дураков. А если будешь терпеть и молчать, их достанет гораздо сильнее. Мэллой говорит, это называется принцип пассивного сопротивления. Он говорит, это Ганди придумал. И эта штука действительно срабатывает. Я видел, как у Мэллоя получается. Сам я так не делаю только потому, что еще, значит, не дорос, а вовсе не потому, что мне не хочется.
– Ладно, – нетерпеливо перебил Пруит. – Попробую. Откуда я знаю, получится у меня или нет? Ты-то с чего так уверен, что я смогу, если сам не можешь?
– Потому что я тебя знаю, – запальчиво сказал Анджело. – Я ни разу не видел тебя на ринге, но мне рассказывали. И ты – настоящий солдат. – Он признал это неохотно, ворчливо. – Как и Мэллой. Вообще-то мне плевать, кто как служит, но Толстомордый тоже настоящий солдат, а вдобавок у него в этой игре все козыри. – В его голосе была злость. – И чтобы его переиграть, надо самому быть на высоте и уметь держать себя в руках. С этим ты, думаю, спорить не будешь.
– Ерунда! – В смущении от того, что Анджело задел его слабую струну, он сказал это насмешливо, чтобы скрыть внезапный прилив гордости, потому что знал, что не имеет права на эту гордость в присутствии любого, чье лицо превратили в суровую страшную маску вроде той, из-под которой так преданно смотрит на него сейчас неунывающий Анджело Маджио с Атлантик-авеню.
– Ты меня спросил, я тебе ответил, – отрезал Анджело.
– Ладно, – буркнул Пруит. – Что дальше?
– Уже почти все. Только еще насчет «ямы». Ты должен усвоить, как себя там нужно вести.
– А как? Я думал, в «яме» сидишь один.
– То-то и оно, что один. Это хуже всего. Мэллой говорит, если все делать как надо, можно справиться и с этим, но у меня ни разу не выходило. И ни у кого не выходит. Только у Мэллоя. Главное, помни, что надо расслабиться, – продолжал он. – Сидеть будешь дня два, может, три или даже больше. Сбежать ты оттуда не сбежишь и раньше срока тоже не выйдешь. Так что лучше сразу с этим смириться и расслабиться.
– Логично, – согласился Пруит. – Чего же тут трудного?
– Ты там ни разу не был.
– Конечно, не был. Чего б я тебя сейчас слушал?
– Ты не думай, я не хочу тебя пугать или еще что.
– А я не испугаюсь, – быстро сказал Пруит. – Хватит ходить вокруг да около. Выкладывай.
– Я сам там пять раз был, понимаешь? И вроде бы никак не изменился, да?
– Ну… в общем, не очень. Давай говори.
– Хорошо. Попробую объяснить. Только на деле это все не так страшно, как на словах. Ты должен помнить, – он немного смутился, – это совсем не так страшно.
Он бил камень кувалдой, отделяя ударами одну фразу от другой, и говорил осторожно, чтобы охранник не заметил и не оборвал его.
– Первые полчаса, – говорил он, – там чувствуешь себя даже неплохо. Сначала тебя, наверно, малость обработают, так что, когда все будет позади, тебе сразу станет легче, и первые полчаса это поддерживает. Ты просто лежи и отдыхай.
– Понял.
– Но только это скоро проходит. Примерно через полчаса. И вот тут-то снова начинают лезть всякие мысли. Мэллой говорит, все как раз из-за этого – делать там нечего, просто сидишь на одном месте, света, конечно, тоже нет, и, сколько ни думай, все равно ничего не придумаешь. Понимаешь?
– Да.
– Ну и… Я сам не знаю, отчего так, – голос его прозвучал виновато, – но, в общем, примерно через полчаса почему-то начинает казаться, что стены вроде как движутся. Будто они на колесах, понимаешь?
– Да.
– И кажется, будто они на тебя наезжают. Будто на колесах, понимаешь? И ты поначалу вроде как задыхаешься. Я знаю, это все как-то по-идиотски звучит, – сказал он.
– Да.
– Понимаешь, в «яме» во весь рост не встать. А если попробовать ходить согнувшись, там все равно только три шага в длину. В ширину я даже не считаю, в ширину там еле койка умещается. Так что походить и размяться нельзя. Остается только сидеть или лежать, и расслабляться надо мысленно. Я знаю, тебе это сейчас кажется очень глупым.
– Ничего. Давай дальше.
Анджело сделал глубокий вдох, как человек, собравшийся прыгнуть с вышки, которая для него слишком высока, но прыгать надо, потому что уже залез и все вокруг смотрят.
Потом медленно выдохнул часть воздуха.
– Первый раз, когда я там сидел, я думал, совсем задохнусь, насмерть. Еле удержался, чтобы не заорать. Если начнешь орать, то все, конец. Главное – удержаться. А один раз заорешь, потом так и будешь орать, пока не выпустят. Или пока не охрипнешь. Сорвешь голос, но все равно будешь орать, крик у тебя внутри будет. Даже тогда. – Он замолчал.
– Так, – сказал Пруит. – Что еще?
– Если можешь, побольше спи, это помогает. Но мало кто может, потому что там не настоящая койка. И даже не раскладушка. Просто такие железные трубы, штук десять – двенадцать. Подвешены на цепях к стенке. И конечно, ни матраса, ни одеяла.
– Ясно. Все?
– Мэллой говорит, это легко выдержать, если прикажешь себе полностью отключиться. У меня никогда не получается. А Мэллой даже может приказать себе ни о чем не думать. Я так не могу. Я тоже знаю кой-какие штуки, которые помогают, но чтобы ни о чем не думать – не выходит. А одну такую штуку я сам придумал – надо дышать и про себя считать: на вдох считаешь до восьми, потом – раз, два, три, четыре – не дышать, потом до восьми на выдох, потом опять – раз, два, три, четыре – не дышишь. Тогда перестает казаться, что задыхаешься.
– А там что, каждый раз все одинаково?
– И еще мне всегда хочется есть. Там дают только кусок хлеба и кружку воды три раза в день… Мэллой говорит, он там вообще ничего не ест. Только воду пьет. Он говорит, если ничего не есть, то после первого дня больше не чувствуешь голода, а еще говорит, когда не ешь, легче приказать себе отключиться. Я так пока ни разу не смог, – смущенно улыбнулся он. – У меня голод все равно не проходит, и я, конечно, жру хлеб, а от этого только еще больше есть хочется. Но это ладно, хуже другое: я все равно представляю себе разную вкуснятину, всякие там индейки, цыплята – знаешь, такие румяные, поджаристые, как на витрине, – и еще бифштексы, картошечку, и как макаешь хлеб в подливку…
Анджело виновато улыбнулся.
– Я просто хочу тебе объяснить, чтобы ты знал. Но ты, главное, помни: все это совсем не так страшно.
– Ясно.
– А еще представляю себе разную другую жратву, и будто все это на белой скатерти, и там тебе и серебряные приборы, и хрусталь, и свечи – в общем, как в журналах. Глупо, да?
– Почему же. Я сам пожрать люблю.
– Другой очень важный момент – секс, – деликатно сказал Анджело. – О женщинах тоже лучше не думать. Понимаешь, тебя туда сажают голым, и, если начнешь думать о женщинах, тебе конец.
– Но о чем-то же думать можно? – язвительно спросил Пруит. – О том нельзя, о другом нельзя, а о чем можно?
– В этом весь фокус. Мэллой говорит, нельзя думать ни о чем. Он говорит, он может пролежать там сколько угодно: три дня, четыре, пять – неважно сколько, и ни разу ни о чем не подумать. А как это делается, он в одной книжке вычитал, про йогов. Еще когда был лесорубом в Орегоне. Там с ним один старик работал, из бывших уоббли, у него таких книжек много было. Мэллой говорит, он и раньше пробовал, но, пока не попал в «яму», не получалось. Нужно сосредоточиться и представлять себе, что у тебя в голове, там, где глаза, только изнутри, черная точка. И как только появится какая-нибудь мысль, ее надо сразу же вроде как отогнать, чтобы не думать. И постепенно все мысли исчезают, и ты ни о чем больше не думаешь, только видишь перед собой какой-то свет, вот и все.
– Черт-де что! – возмутился Пруит. – У меня так не выйдет. Он что же, впадает в транс, как все эти медиумы? Может, еще и духов вызывает?
– Нет-нет, – робко сказал Анджело, – это совсем другое. Тут ничего сверхъестественного. Это просто самоконтроль. Чтобы можно было собой управлять.
– И ты тоже так можешь? – с недоверием спросил Пруит.
– Нет. Он пытался меня научить, но у меня никак не выходит. А у тебя, может быть, получится.
– У меня?! Нет, такое у меня точно не получится.
– Но ты все равно попробуй – а вдруг. Я же пробовал.
– Ладно. А сам ты что-нибудь для себя придумал?
– Я? У меня есть два способа. Я их чередую. Сначала я себе внушаю, что это вроде как игра, понимаешь?
– Игра?
– Ну да. Я – против них. Они стараются меня доконать, а я не поддаюсь. Кто кого, понимаешь? Я будто бы играю: лежу себе там и не поддаюсь, и пусть делают со мной, что хотят, все равно не поддамся.
– Веселенькая игра!
– Это первый способ. А второй – вспоминать что-нибудь из своей жизни. И обязательно что-нибудь хорошее, приятное.
– Это у меня, пожалуй, получится, – насмешливо сказал Пруит.
– Только такое, чтобы в нем не было никаких людей, – сразу же предупредил Анджело. – И такое, чего ты не хочешь.
– Как это? Почему? Я что-то не понимаю.
– Потому что таи у нас мозги устроены. А почему так, а не иначе, ты меня не спрашивай. Я и сам не знаю. Знаю только, что так, и все. Если будешь думать про людей , сразу начнешь вспоминать разные случаи, разные приятные встречи, и тебе захочется, чтобы все это повторилось. И тогда опять станешь думать про себя , про то, где ты сейчас.
– Ясно. – Пруит подумал о Вайолет Огури и об Альме Шмидт. – Понял.
– А когда думаешь о том, что тебе хочется, то тем самым автоматически думаешь о себе, понимаешь? Тебе тогда хочется этого сейчас , прямо там . А там ничего этого у тебя не будет. Главное, не думать о таком, в чем участвуешь сам .
– Ясно. Но как?
– Я лично стараюсь представлять себе разные картины природы. Лес, где я бывал… Деревья… Деревья – это всегда помогает. Или озеро, горы… Будто осень, и все такое красивое, разноцветное. Или будто зима, и все в снегу. Помню, один раз я видел метель… – увлеченно начал он и тут же замолчал. Потом смущенно сказал: – Ну, в общем, ты понимаешь.
– Понимаю.
– А потом, когда появляются люди – рано или поздно они все равно появляются, – я на время переключаюсь опять на игру, пока снова не представлю себе что-нибудь без людей.
– Сколько ты там сидел, самое большее? – спросил Пруит.
– Шесть дней. – По избитому лицу расползлась гордая улыбка. – Но это было легко. Это ерунда. Я запросто могу отсидеть там и двадцать дней, и пятьдесят. Я знаю, что смогу. Да если они…
Он вдруг оборвал себя на полуслове и виновато дернулся, будто его обманом чуть не вынудили в чем-то сознаться. В глазах у него снова появилось то странное, тревожное и алчное выражение, которое было теперь хорошо знакомо Пруиту.
– В общем, неважно, – хитро усмехнулся Анджело. – Придет время, узнаешь. Потом расскажу. Сейчас главное – перетащить тебя к нам.
– Все будет как скажешь. Ты командир, ты и командуй, – отрывисто сказал Пруит. Шесть дней, подумал он. – Когда начнем? Назначай.
– Сегодня, – не задумываясь решил Анджело. – Можно и в любой другой день, но лучше не тянуть, чтобы у тебя не перегорело. Сегодня в обед.
– Заметано. – Пруит выпрямился и взглянул на него, на этого узкогрудого, костлявого заморыша с тонкими ногами и руками-макаронинами, в сидящей мешком тюремной робе и в карикатурной шляпе, из-под которой Пруита настойчиво буравили черные горящие глаза. Шесть дней, подумал он, шесть суток, сто сорок четыре часа.
– Я должен сказать тебе одну вещь. – Анджело выговорил это через силу. Потом замолчал. – Это Мэллой заставил меня рассказать тебе про «яму», – сознался он наконец. – Я не собирался. Хотел, чтобы ты сам через все это прошел. Как я. Я, что ли, боялся, думал, если тебе рассказать заранее, ты откажешься.
– С чего ты решил?
– А с того! – задиристо сказал Анджело. – Если бы мне вот так перед первым разом все рассказали, я бы точно отказался.
Пруит рассмеялся. Как ему показалось, очень нервно.
– Я себя чувствую, как студент перед экзаменом, – объяснил он.
– А я не знаю, как они себя чувствуют, студенты. Я до колледжа не доучился.
– Я тоже. Потом напомнишь, спросим у какого-нибудь студента, проверим.
– Свистят, слышишь. Все, шабаш.
– Смотри-ка, и верно.
– Так что, старик, увидимся через три дня, – улыбнулся Анджело, и они, прихватив кувалды, пошли к дороге, куда уже подъезжали грузовики.
– Интересно, как там делишки у нашего старого друга капрала Блума? – попробовал развеселить его Анджело.
– Небось уже сержант, – машинально отшутился Пруит, но в голове было совсем другое. Мысли в голове слипались, как резина.
– А может, и не через три дня, а через два, – сказал Анджело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
– Может, я тоже ничего не смогу с собой сделать, – улыбнулся Пруит. Ему хотелось скорее покончить с болтовней и перейти к делу. Три дня назад такой же разговор приятно будоражил его, и возбуждение помогало спастись от изнурительной тоски каменоломни. А сейчас это возбуждение стало настолько сильным, что было уже в тягость.
– Такими вещами не шутят, – упрямо продолжал наставлять его Анджело. – Чтоб из тебя делали отбивную, когда вполне можно без этого обойтись, – это вариант для дураков. А если будешь терпеть и молчать, их достанет гораздо сильнее. Мэллой говорит, это называется принцип пассивного сопротивления. Он говорит, это Ганди придумал. И эта штука действительно срабатывает. Я видел, как у Мэллоя получается. Сам я так не делаю только потому, что еще, значит, не дорос, а вовсе не потому, что мне не хочется.
– Ладно, – нетерпеливо перебил Пруит. – Попробую. Откуда я знаю, получится у меня или нет? Ты-то с чего так уверен, что я смогу, если сам не можешь?
– Потому что я тебя знаю, – запальчиво сказал Анджело. – Я ни разу не видел тебя на ринге, но мне рассказывали. И ты – настоящий солдат. – Он признал это неохотно, ворчливо. – Как и Мэллой. Вообще-то мне плевать, кто как служит, но Толстомордый тоже настоящий солдат, а вдобавок у него в этой игре все козыри. – В его голосе была злость. – И чтобы его переиграть, надо самому быть на высоте и уметь держать себя в руках. С этим ты, думаю, спорить не будешь.
– Ерунда! – В смущении от того, что Анджело задел его слабую струну, он сказал это насмешливо, чтобы скрыть внезапный прилив гордости, потому что знал, что не имеет права на эту гордость в присутствии любого, чье лицо превратили в суровую страшную маску вроде той, из-под которой так преданно смотрит на него сейчас неунывающий Анджело Маджио с Атлантик-авеню.
– Ты меня спросил, я тебе ответил, – отрезал Анджело.
– Ладно, – буркнул Пруит. – Что дальше?
– Уже почти все. Только еще насчет «ямы». Ты должен усвоить, как себя там нужно вести.
– А как? Я думал, в «яме» сидишь один.
– То-то и оно, что один. Это хуже всего. Мэллой говорит, если все делать как надо, можно справиться и с этим, но у меня ни разу не выходило. И ни у кого не выходит. Только у Мэллоя. Главное, помни, что надо расслабиться, – продолжал он. – Сидеть будешь дня два, может, три или даже больше. Сбежать ты оттуда не сбежишь и раньше срока тоже не выйдешь. Так что лучше сразу с этим смириться и расслабиться.
– Логично, – согласился Пруит. – Чего же тут трудного?
– Ты там ни разу не был.
– Конечно, не был. Чего б я тебя сейчас слушал?
– Ты не думай, я не хочу тебя пугать или еще что.
– А я не испугаюсь, – быстро сказал Пруит. – Хватит ходить вокруг да около. Выкладывай.
– Я сам там пять раз был, понимаешь? И вроде бы никак не изменился, да?
– Ну… в общем, не очень. Давай говори.
– Хорошо. Попробую объяснить. Только на деле это все не так страшно, как на словах. Ты должен помнить, – он немного смутился, – это совсем не так страшно.
Он бил камень кувалдой, отделяя ударами одну фразу от другой, и говорил осторожно, чтобы охранник не заметил и не оборвал его.
– Первые полчаса, – говорил он, – там чувствуешь себя даже неплохо. Сначала тебя, наверно, малость обработают, так что, когда все будет позади, тебе сразу станет легче, и первые полчаса это поддерживает. Ты просто лежи и отдыхай.
– Понял.
– Но только это скоро проходит. Примерно через полчаса. И вот тут-то снова начинают лезть всякие мысли. Мэллой говорит, все как раз из-за этого – делать там нечего, просто сидишь на одном месте, света, конечно, тоже нет, и, сколько ни думай, все равно ничего не придумаешь. Понимаешь?
– Да.
– Ну и… Я сам не знаю, отчего так, – голос его прозвучал виновато, – но, в общем, примерно через полчаса почему-то начинает казаться, что стены вроде как движутся. Будто они на колесах, понимаешь?
– Да.
– И кажется, будто они на тебя наезжают. Будто на колесах, понимаешь? И ты поначалу вроде как задыхаешься. Я знаю, это все как-то по-идиотски звучит, – сказал он.
– Да.
– Понимаешь, в «яме» во весь рост не встать. А если попробовать ходить согнувшись, там все равно только три шага в длину. В ширину я даже не считаю, в ширину там еле койка умещается. Так что походить и размяться нельзя. Остается только сидеть или лежать, и расслабляться надо мысленно. Я знаю, тебе это сейчас кажется очень глупым.
– Ничего. Давай дальше.
Анджело сделал глубокий вдох, как человек, собравшийся прыгнуть с вышки, которая для него слишком высока, но прыгать надо, потому что уже залез и все вокруг смотрят.
Потом медленно выдохнул часть воздуха.
– Первый раз, когда я там сидел, я думал, совсем задохнусь, насмерть. Еле удержался, чтобы не заорать. Если начнешь орать, то все, конец. Главное – удержаться. А один раз заорешь, потом так и будешь орать, пока не выпустят. Или пока не охрипнешь. Сорвешь голос, но все равно будешь орать, крик у тебя внутри будет. Даже тогда. – Он замолчал.
– Так, – сказал Пруит. – Что еще?
– Если можешь, побольше спи, это помогает. Но мало кто может, потому что там не настоящая койка. И даже не раскладушка. Просто такие железные трубы, штук десять – двенадцать. Подвешены на цепях к стенке. И конечно, ни матраса, ни одеяла.
– Ясно. Все?
– Мэллой говорит, это легко выдержать, если прикажешь себе полностью отключиться. У меня никогда не получается. А Мэллой даже может приказать себе ни о чем не думать. Я так не могу. Я тоже знаю кой-какие штуки, которые помогают, но чтобы ни о чем не думать – не выходит. А одну такую штуку я сам придумал – надо дышать и про себя считать: на вдох считаешь до восьми, потом – раз, два, три, четыре – не дышать, потом до восьми на выдох, потом опять – раз, два, три, четыре – не дышишь. Тогда перестает казаться, что задыхаешься.
– А там что, каждый раз все одинаково?
– И еще мне всегда хочется есть. Там дают только кусок хлеба и кружку воды три раза в день… Мэллой говорит, он там вообще ничего не ест. Только воду пьет. Он говорит, если ничего не есть, то после первого дня больше не чувствуешь голода, а еще говорит, когда не ешь, легче приказать себе отключиться. Я так пока ни разу не смог, – смущенно улыбнулся он. – У меня голод все равно не проходит, и я, конечно, жру хлеб, а от этого только еще больше есть хочется. Но это ладно, хуже другое: я все равно представляю себе разную вкуснятину, всякие там индейки, цыплята – знаешь, такие румяные, поджаристые, как на витрине, – и еще бифштексы, картошечку, и как макаешь хлеб в подливку…
Анджело виновато улыбнулся.
– Я просто хочу тебе объяснить, чтобы ты знал. Но ты, главное, помни: все это совсем не так страшно.
– Ясно.
– А еще представляю себе разную другую жратву, и будто все это на белой скатерти, и там тебе и серебряные приборы, и хрусталь, и свечи – в общем, как в журналах. Глупо, да?
– Почему же. Я сам пожрать люблю.
– Другой очень важный момент – секс, – деликатно сказал Анджело. – О женщинах тоже лучше не думать. Понимаешь, тебя туда сажают голым, и, если начнешь думать о женщинах, тебе конец.
– Но о чем-то же думать можно? – язвительно спросил Пруит. – О том нельзя, о другом нельзя, а о чем можно?
– В этом весь фокус. Мэллой говорит, нельзя думать ни о чем. Он говорит, он может пролежать там сколько угодно: три дня, четыре, пять – неважно сколько, и ни разу ни о чем не подумать. А как это делается, он в одной книжке вычитал, про йогов. Еще когда был лесорубом в Орегоне. Там с ним один старик работал, из бывших уоббли, у него таких книжек много было. Мэллой говорит, он и раньше пробовал, но, пока не попал в «яму», не получалось. Нужно сосредоточиться и представлять себе, что у тебя в голове, там, где глаза, только изнутри, черная точка. И как только появится какая-нибудь мысль, ее надо сразу же вроде как отогнать, чтобы не думать. И постепенно все мысли исчезают, и ты ни о чем больше не думаешь, только видишь перед собой какой-то свет, вот и все.
– Черт-де что! – возмутился Пруит. – У меня так не выйдет. Он что же, впадает в транс, как все эти медиумы? Может, еще и духов вызывает?
– Нет-нет, – робко сказал Анджело, – это совсем другое. Тут ничего сверхъестественного. Это просто самоконтроль. Чтобы можно было собой управлять.
– И ты тоже так можешь? – с недоверием спросил Пруит.
– Нет. Он пытался меня научить, но у меня никак не выходит. А у тебя, может быть, получится.
– У меня?! Нет, такое у меня точно не получится.
– Но ты все равно попробуй – а вдруг. Я же пробовал.
– Ладно. А сам ты что-нибудь для себя придумал?
– Я? У меня есть два способа. Я их чередую. Сначала я себе внушаю, что это вроде как игра, понимаешь?
– Игра?
– Ну да. Я – против них. Они стараются меня доконать, а я не поддаюсь. Кто кого, понимаешь? Я будто бы играю: лежу себе там и не поддаюсь, и пусть делают со мной, что хотят, все равно не поддамся.
– Веселенькая игра!
– Это первый способ. А второй – вспоминать что-нибудь из своей жизни. И обязательно что-нибудь хорошее, приятное.
– Это у меня, пожалуй, получится, – насмешливо сказал Пруит.
– Только такое, чтобы в нем не было никаких людей, – сразу же предупредил Анджело. – И такое, чего ты не хочешь.
– Как это? Почему? Я что-то не понимаю.
– Потому что таи у нас мозги устроены. А почему так, а не иначе, ты меня не спрашивай. Я и сам не знаю. Знаю только, что так, и все. Если будешь думать про людей , сразу начнешь вспоминать разные случаи, разные приятные встречи, и тебе захочется, чтобы все это повторилось. И тогда опять станешь думать про себя , про то, где ты сейчас.
– Ясно. – Пруит подумал о Вайолет Огури и об Альме Шмидт. – Понял.
– А когда думаешь о том, что тебе хочется, то тем самым автоматически думаешь о себе, понимаешь? Тебе тогда хочется этого сейчас , прямо там . А там ничего этого у тебя не будет. Главное, не думать о таком, в чем участвуешь сам .
– Ясно. Но как?
– Я лично стараюсь представлять себе разные картины природы. Лес, где я бывал… Деревья… Деревья – это всегда помогает. Или озеро, горы… Будто осень, и все такое красивое, разноцветное. Или будто зима, и все в снегу. Помню, один раз я видел метель… – увлеченно начал он и тут же замолчал. Потом смущенно сказал: – Ну, в общем, ты понимаешь.
– Понимаю.
– А потом, когда появляются люди – рано или поздно они все равно появляются, – я на время переключаюсь опять на игру, пока снова не представлю себе что-нибудь без людей.
– Сколько ты там сидел, самое большее? – спросил Пруит.
– Шесть дней. – По избитому лицу расползлась гордая улыбка. – Но это было легко. Это ерунда. Я запросто могу отсидеть там и двадцать дней, и пятьдесят. Я знаю, что смогу. Да если они…
Он вдруг оборвал себя на полуслове и виновато дернулся, будто его обманом чуть не вынудили в чем-то сознаться. В глазах у него снова появилось то странное, тревожное и алчное выражение, которое было теперь хорошо знакомо Пруиту.
– В общем, неважно, – хитро усмехнулся Анджело. – Придет время, узнаешь. Потом расскажу. Сейчас главное – перетащить тебя к нам.
– Все будет как скажешь. Ты командир, ты и командуй, – отрывисто сказал Пруит. Шесть дней, подумал он. – Когда начнем? Назначай.
– Сегодня, – не задумываясь решил Анджело. – Можно и в любой другой день, но лучше не тянуть, чтобы у тебя не перегорело. Сегодня в обед.
– Заметано. – Пруит выпрямился и взглянул на него, на этого узкогрудого, костлявого заморыша с тонкими ногами и руками-макаронинами, в сидящей мешком тюремной робе и в карикатурной шляпе, из-под которой Пруита настойчиво буравили черные горящие глаза. Шесть дней, подумал он, шесть суток, сто сорок четыре часа.
– Я должен сказать тебе одну вещь. – Анджело выговорил это через силу. Потом замолчал. – Это Мэллой заставил меня рассказать тебе про «яму», – сознался он наконец. – Я не собирался. Хотел, чтобы ты сам через все это прошел. Как я. Я, что ли, боялся, думал, если тебе рассказать заранее, ты откажешься.
– С чего ты решил?
– А с того! – задиристо сказал Анджело. – Если бы мне вот так перед первым разом все рассказали, я бы точно отказался.
Пруит рассмеялся. Как ему показалось, очень нервно.
– Я себя чувствую, как студент перед экзаменом, – объяснил он.
– А я не знаю, как они себя чувствуют, студенты. Я до колледжа не доучился.
– Я тоже. Потом напомнишь, спросим у какого-нибудь студента, проверим.
– Свистят, слышишь. Все, шабаш.
– Смотри-ка, и верно.
– Так что, старик, увидимся через три дня, – улыбнулся Анджело, и они, прихватив кувалды, пошли к дороге, куда уже подъезжали грузовики.
– Интересно, как там делишки у нашего старого друга капрала Блума? – попробовал развеселить его Анджело.
– Небось уже сержант, – машинально отшутился Пруит, но в голове было совсем другое. Мысли в голове слипались, как резина.
– А может, и не через три дня, а через два, – сказал Анджело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145