– Я видел копию в его конторе позавчера. Надеюсь, ты не против.
– Против чего?
– Что я прочел твое письмо.
– Нет, почему же мне быть против. Значит, вы и про ответ знаете?
Она сумрачно поглядела на Мартина Бека.
– Да. Не очень-то ободряющий ответ. И что же ты сделала, когда его получила?
Ребекка пожала плечами, посмотрела на свои руки. Посидела молча, потом сказала:
– Ничего. Я не знала, что делать. Больше ведь не к кому было обратиться. Я думала, главный руководитель страны что-нибудь сделает, но ему было наплевать и~ – Она безнадежно развела руками и продолжала почти шепотом: – Теперь это не играет никакой роли. Теперь уже все.
Она выглядела такой маленькой, одинокой, покинутой, что Мартину Беку захотелось подойти и погладить ее блестящие волосы или взять ее на руки и пожалеть. Он спросил:
– Где ты жила всю осень? Пока не устроилась у подруги?
– Где попало. Одно время мы жили на даче в Ваксхольме. Один мой приятель пустил нас туда, пока его родители ездили за границу. Потом, когда они вернулись, он сказал, что поживет у своей девушки, а нам уступил свою комнату. Но через несколько дней его хозяйка стала ругаться, пришлось нам опять уходить. Так и жили у разных друзей.
– Ты не обращалась в социальное бюро? Может быть, они помогли бы тебе с жильем.
Ребекка покачала головой.
– Не думаю. Они бы только напустили на меня детский надзор, и у меня отняли бы Камиллу. Мне кажется, в этой стране ни на какие власти нельзя положиться. Им плевать на простых людей, не знаменитых и не богатых, а то, что они называют помощью, по-моему, совсем не помощь. Сплошной обман.
Ее голос был полон горечи, и Мартин Бек понимал, что возражать не стоит. Да и с какой стати? В основном она права.
– М-м-м, – промычал он.
Зазвонил телефон. Дежурная сообщила, что ей не удалось найти Роксена ни в конторе, ни в суде. Домашний телефон в справочнике не указан.
Видимо, Рокотун жил там же, где помещалась его контора, и не завел второго телефона. Или же у него секретный номер. Мартин Бек попросил дежурную продолжать поиски.
– Не так уж важно, если вы не найдете его, – сказала Ребекка, когда он положил трубку. – Все равно на этот раз он мне не поможет.
– Не скажи, – ответил Мартин Бек. – Ты не спеши отчаиваться, Ребекка. Как бы то ни было, тебе необходим защитник, а Роксен хороший адвокат. Лучший, какого ты можешь получить. А пока со мной поговоришь. Можно попросить тебя, чтобы ты рассказала, что произошло?
– Вы же знаете, что произошло.
– Я подразумеваю то, что произошло до этого. Ты ведь не сегодня это задумала.
– Убить его, что ли?
– Ну да.
Ребекка некоторое время молча глядела себе под ноги. Потом подняла на Мартина Бека глаза, полные такого отчаяния, что он приготовился: сейчас заплачет.
– Джим умер, – глухо произнесла она.
– Как~ – Мартин Бек осекся.
Ребекка нагнулась за сумкой, стоявшей на полу рядом со стулом, и принялась рыться в ней. Он достал из кармана пиджака чистый, хотя и несколько мятый носовой платок и протянул ей через стол. Она посмотрела на него сухими глазами и покачала головой. Он убрал платок обратно в карман и стал ждать, пока она найдет то, что искала в сумке.
– Он покончил с собой, – сказала Ребекка, кладя на стол перед ним конверт авиапочты с сине-бело-красной каймой. – Можете прочесть письмо от его матери.
Мартин Бек вынул из конверта шуршащий тонкий листок. Письмо было написано на машинке, тон – сухой и деловитый; из текста вовсе не видно, чтобы мать Джима сочувствовала Ребекке или скорбела о смерти сына. Вообще, письмо было свободно от каких-либо эмоций и потому казалось особенно жестоким.
Джим умер в тюрьме двадцать второго октября, сообщала мать. Сделал из одеяла веревку, привязал за верхнюю койку и повесился. Насколько было известно матери, он не оставил никаких объяснений, извинений или прощальных записок, адресованных родителям, Ребекке или кому-либо другому. Она решила известить Ребекку, поскольку знала, что та беспокоится за Джима и растит дитя, отцом которого считает его. Теперь Ребекке нечего больше ждать известий от Джима. В заключение миссис Косгрейв писала, что обстоятельства смерти Джима – судя по всему, не сама смерть, а именно ее обстоятельства – явились тяжелым потрясением для отца и еще больше усугубили его болезнь. Подпись: Грейс У. Косгрейв.
Мартин Бек сложил листок и сунул его обратно в конверт. Дата отправления на штемпеле – одиннадцатое ноября.
– Когда ты его получила? – спросил он.
– Вчера утром, – ответила Ребекка. – У нее был только адрес моих друзей, у которых я жила летом, так что оно пролежало у них несколько дней, прежде чем они нашли меня.
– Не очень-то ласковое письмо.
– Да уж.
Ребекка молча смотрела на лежавший на столе конверт.
– Не думала я, что мать Джима такая, – продолжала она. – Такая бессердечная. Джим часто вспоминал родителей, и мне казалось, что он их очень любит. Но, может быть, он больше любил отца. – Она снова пожала плечами и добавила: – Вообще-то не все родители любят своих детей.
Мартин Бек понимал, что она намекает на собственных родителей, но часть укора принял на свой счет. У него самого не ладились отношения с сыном, Рольфом, которому шел двадцатый год. Лишь после развода, а вернее, уже после знакомства с Реей, которая научила его не бояться быть честным не только с другими, но и с собой, он решился признаться себе, что просто не любит Рольфа. Глядя теперь на суровое, ожесточенное лицо Ребекки, он спрашивал себя, как отражается на душе парня отсутствие отцовской любви.
Мартин Бек прогнал мысли о Рольфе и спросил Ребекку:
– Значит, ты тогда и решилась? Когда письмо получила? Она помешкала с ответом. Мартин Бек чувствовал, что ее тормозит скорее стремление к искренности, чем неуверенность. Он уже составил себе определенное впечатление о Ребекке.
– Да, – произнесла она наконец. – Тогда и решилась.
– Откуда ты взяла револьвер?
– Он у меня давно. Я его получила года два назад, когда умерла мамина тетя. Она любила меня, в детстве я часто у нее бывала, и, когда она умерла, мне по наследству достались разные вещи, которыми я играла у нее. В том числе и этот револьвер. Но я не вспоминала о нем до вчерашнего дня и даже не знала, что у меня есть к нему патроны. Я столько переезжала, и он все время лежал в чемодане.
– Тебе приходилось стрелять из него раньше?
– Нет, никогда. Я даже не была уверена, что он в исправности. Он, наверно, очень старинный.
– Старинный, – подтвердил Мартин Бек. – Ему не меньше восьмидесяти лет.
Мартин Бек не увлекался оружием и знал о нем только самое необходимое. Будь здесь Колльберг, он мог бы рассказать, что револьвер – фирмы "Харрингтон энд Ричардсон", тридцать второго калибра, образца 1885 года. Патрон "Ремингтон", 1905 года, свинцовая пуля без оболочки, латунная гильза с малым вышибным зарядом.
– Как же ты ухитрилась так спрятаться, что тебя не обнаружили? Ведь полиция оцепила весь остров и проверяла каждого, кто туда шел.
– Я знала, что премьер-министр будет в кор~ корт~ забыла, как это называется~
– Кортеж, – подсказал Мартин Бек. – Торжественное шествие, а в данном случае – колонна автомашин.
– Ну, в общем, вместе с этим американцем. Прочла в газете, куда они поедут, что будут делать, и решила, что церковь подходит лучше всего. Пришла туда вчера вечером и спряталась. И ждала всю ночь и день. Там нетрудно спрятаться, и у меня была с собой простокваша на случай, если проголодаюсь или захочу пить. В церковь заходили люди, наверно полицейские, но они меня не заметили.
Команда обалдуев, подумал Мартин Бек. Где им было ее заметить.
– И это все, что ты ела целые сутки? Может быть, все-таки поешь?
– Нет, спасибо. Мне не хочется есть. Мне ведь совсем немного надо. Большинство людей у нас едят слишком много. Да у меня есть в сумке кунжут и финики.
– Ну смотри, скажешь сама, когда еще чего-нибудь захочешь.
– Спасибо, – вежливо произнесла Ребекка.
– Наверно, тебе и спать-то не пришлось как следует эти сутки.
– Не пришлось. Ночью в церкви я немного поспала. Не больше часа. Очень уж холодно было.
– Нам не обязательно долго говорить сегодня, – сказал Мартин Бек. – Можем продолжить завтра, когда ты отдохнешь. Если хочешь, тебе дадут снотворного.
– Я не принимаю никаких таблеток, – ответила Ребекка.
– Наверно, тебе там в церкви было тоскливо. Что ты делала, пока ждала?
– Думала. Все больше о Джиме. Никак не привыкну к мысли, что он мертв. Хотя вообще-то я знала, что он не вынесет тюрьмы. Ему всегда становилось не по себе в закрытом помещении.
Помолчав, она продолжала с негодованием:
– Это ужасное, унизительное, бесчеловечное наказание. Как это можно, чтобы одни люди сажали других людей в тюрьму? У каждого есть право на жизнь и свободу.
– В обществе нельзя без законов, – объяснил Мартин Бек. – И законы необходимо соблюдать.
– Может быть. Ну а те, что законы выдумывают, – они так уж лучше и умнее других? Что-то мне не верится. Вот ведь Джима взяли и обманули. Он ничего дурного не сделал. Ничегошеньки. А его все равно наказали. С таким же успехом могли приговорить его к смерти.
– Джиму вынесли приговор по законам его страны~
– Ему вынесли приговор здесь, – перебила Ребекка, наклоняясь вперед. – Когда уговорили ехать домой и заверили, что он не будет наказан, тогда и вынесли приговор. И не убеждайте меня, что это не так, я вам все равно не поверю.
Мартин Бек и не стал ее ни в чем убеждать. Ребекка снова откинулась на спинку стула и убрала рукой прядь волос, упавшую на щеку. Он ждал, что она скажет дальше, не хотел перебивать ход ее мыслей вопросами или назидательными замечаниями. Немного погодя она снова заговорила:
– Я сказала, что решилась убить премьер-министра, когда узнала о смерти Джима. Это в самом деле так, но вообще-то я, наверно, подумывала об этом раньше. Теперь уже и не знаю точно.
– Но ведь ты говоришь, что только вчера вспомнила про револьвер?
Ребекка наморщила лоб:
– Правильно. Только вчера вспомнила.
– Если бы ты раньше надумала застрелить его, то и про револьвер, наверно, вспомнила бы раньше.
Она кивнула.
– Пожалуй. Не знаю. Я знаю только, что теперь, когда Джим умер, остальное не играет роли. Мне все равно, что будет со мной. У меня во всем мире есть только Камилла. Я ее люблю, но что я могу ей дать, кроме любви? Если ей суждено вырасти и жить в этом обществе, очевидно, надо приноравливаться к такой жизни. Я не могу научить ее этому. Я говорила себе, что она будет счастливее, если сумеет приспособиться к правилам, взглядам и законам, которые действуют в этой стране. Вообще я никогда не воображала, что ребенок принадлежит матери оттого, что она его родила. Хорошо бы, она оказалась достаточно сильной, чтобы самой определиться в жизни, когда станет постарше. – Ребекка поглядела с вызовом на Мартина Бека и добавила: – Вы, конечно, считаете, что все это безответственное ребячество, но я об этом очень много думала, правда.
– А я и не сомневаюсь. И ничего безответственного или ребяческого в тебе нет. Напротив. У тебя больше чувства ответственности, чем у большинства твоих сверстниц. К тому же ты правдива, а это тоже довольно необычно.
– Верно, – сказала Ребекка. – Все врут. Ужасно жить в таком мире, где люди врут друг другу. И думают, что так надо, чтобы устроиться в жизни. Да и разве может быть иначе, если даже те, кто всем заправляет и предписывает остальным, что делать и чего не делать, врут пуще всех. Как это можно, чтобы жулик и обманщик заправлял целой страной. Иначе его ведь не назовешь. Подлый обманщик. Я вовсе не рассчитываю, что руководитель, который его сменит, будет лучше, не такая я дура, но мне хотелось показать всем тем, кто нами правит и распоряжается, что нельзя без конца обманывать людей. Мне кажется, очень многие отлично понимают, что им морочат голову, но большинство слишком трусливы или равнодушны, чтобы рот открыть. Да и что толку протестовать или жаловаться, правителям-то наплевать. Им нет дела до простых людей, они только своей важной персоной заняты. Вот почему я его застрелила. Может, испугаются и поймут, что люди не такие уж тупые, как им представляется. Им плевать, если кто-то нуждается в помощи, плевать, если кто-то жалуется и шумит, оттого что не получает помощи, но на свою-то жизнь им не плевать. Но я~
Телефонный звонок перебил ее. Мартин Бек пожалел, что не предупредил, чтобы его пока ни с кем не соединяли. Наверно, Ребекка не часто бывала такая словоохотливая; когда он видел ее в прошлый раз, она показалась ему застенчивой и молчаливой.
Он взял трубку. Дежурная сообщила, что поиски адвоката Роксена продолжаются, но пока безуспешно.
Мартин Бек положил трубку, в ту же минуту раздался стук в дверь, и в кабинет вошел Гедобальд Роксен.
– Добрый день, – бросил он Мартину Беку, подходя к Ребекке. – Вот ты где, Роберта. Я услышал по радио, что премьера застрелили, понял по описанию так называемого злоумышленника, о ком речь, и поспешил сюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Против чего?
– Что я прочел твое письмо.
– Нет, почему же мне быть против. Значит, вы и про ответ знаете?
Она сумрачно поглядела на Мартина Бека.
– Да. Не очень-то ободряющий ответ. И что же ты сделала, когда его получила?
Ребекка пожала плечами, посмотрела на свои руки. Посидела молча, потом сказала:
– Ничего. Я не знала, что делать. Больше ведь не к кому было обратиться. Я думала, главный руководитель страны что-нибудь сделает, но ему было наплевать и~ – Она безнадежно развела руками и продолжала почти шепотом: – Теперь это не играет никакой роли. Теперь уже все.
Она выглядела такой маленькой, одинокой, покинутой, что Мартину Беку захотелось подойти и погладить ее блестящие волосы или взять ее на руки и пожалеть. Он спросил:
– Где ты жила всю осень? Пока не устроилась у подруги?
– Где попало. Одно время мы жили на даче в Ваксхольме. Один мой приятель пустил нас туда, пока его родители ездили за границу. Потом, когда они вернулись, он сказал, что поживет у своей девушки, а нам уступил свою комнату. Но через несколько дней его хозяйка стала ругаться, пришлось нам опять уходить. Так и жили у разных друзей.
– Ты не обращалась в социальное бюро? Может быть, они помогли бы тебе с жильем.
Ребекка покачала головой.
– Не думаю. Они бы только напустили на меня детский надзор, и у меня отняли бы Камиллу. Мне кажется, в этой стране ни на какие власти нельзя положиться. Им плевать на простых людей, не знаменитых и не богатых, а то, что они называют помощью, по-моему, совсем не помощь. Сплошной обман.
Ее голос был полон горечи, и Мартин Бек понимал, что возражать не стоит. Да и с какой стати? В основном она права.
– М-м-м, – промычал он.
Зазвонил телефон. Дежурная сообщила, что ей не удалось найти Роксена ни в конторе, ни в суде. Домашний телефон в справочнике не указан.
Видимо, Рокотун жил там же, где помещалась его контора, и не завел второго телефона. Или же у него секретный номер. Мартин Бек попросил дежурную продолжать поиски.
– Не так уж важно, если вы не найдете его, – сказала Ребекка, когда он положил трубку. – Все равно на этот раз он мне не поможет.
– Не скажи, – ответил Мартин Бек. – Ты не спеши отчаиваться, Ребекка. Как бы то ни было, тебе необходим защитник, а Роксен хороший адвокат. Лучший, какого ты можешь получить. А пока со мной поговоришь. Можно попросить тебя, чтобы ты рассказала, что произошло?
– Вы же знаете, что произошло.
– Я подразумеваю то, что произошло до этого. Ты ведь не сегодня это задумала.
– Убить его, что ли?
– Ну да.
Ребекка некоторое время молча глядела себе под ноги. Потом подняла на Мартина Бека глаза, полные такого отчаяния, что он приготовился: сейчас заплачет.
– Джим умер, – глухо произнесла она.
– Как~ – Мартин Бек осекся.
Ребекка нагнулась за сумкой, стоявшей на полу рядом со стулом, и принялась рыться в ней. Он достал из кармана пиджака чистый, хотя и несколько мятый носовой платок и протянул ей через стол. Она посмотрела на него сухими глазами и покачала головой. Он убрал платок обратно в карман и стал ждать, пока она найдет то, что искала в сумке.
– Он покончил с собой, – сказала Ребекка, кладя на стол перед ним конверт авиапочты с сине-бело-красной каймой. – Можете прочесть письмо от его матери.
Мартин Бек вынул из конверта шуршащий тонкий листок. Письмо было написано на машинке, тон – сухой и деловитый; из текста вовсе не видно, чтобы мать Джима сочувствовала Ребекке или скорбела о смерти сына. Вообще, письмо было свободно от каких-либо эмоций и потому казалось особенно жестоким.
Джим умер в тюрьме двадцать второго октября, сообщала мать. Сделал из одеяла веревку, привязал за верхнюю койку и повесился. Насколько было известно матери, он не оставил никаких объяснений, извинений или прощальных записок, адресованных родителям, Ребекке или кому-либо другому. Она решила известить Ребекку, поскольку знала, что та беспокоится за Джима и растит дитя, отцом которого считает его. Теперь Ребекке нечего больше ждать известий от Джима. В заключение миссис Косгрейв писала, что обстоятельства смерти Джима – судя по всему, не сама смерть, а именно ее обстоятельства – явились тяжелым потрясением для отца и еще больше усугубили его болезнь. Подпись: Грейс У. Косгрейв.
Мартин Бек сложил листок и сунул его обратно в конверт. Дата отправления на штемпеле – одиннадцатое ноября.
– Когда ты его получила? – спросил он.
– Вчера утром, – ответила Ребекка. – У нее был только адрес моих друзей, у которых я жила летом, так что оно пролежало у них несколько дней, прежде чем они нашли меня.
– Не очень-то ласковое письмо.
– Да уж.
Ребекка молча смотрела на лежавший на столе конверт.
– Не думала я, что мать Джима такая, – продолжала она. – Такая бессердечная. Джим часто вспоминал родителей, и мне казалось, что он их очень любит. Но, может быть, он больше любил отца. – Она снова пожала плечами и добавила: – Вообще-то не все родители любят своих детей.
Мартин Бек понимал, что она намекает на собственных родителей, но часть укора принял на свой счет. У него самого не ладились отношения с сыном, Рольфом, которому шел двадцатый год. Лишь после развода, а вернее, уже после знакомства с Реей, которая научила его не бояться быть честным не только с другими, но и с собой, он решился признаться себе, что просто не любит Рольфа. Глядя теперь на суровое, ожесточенное лицо Ребекки, он спрашивал себя, как отражается на душе парня отсутствие отцовской любви.
Мартин Бек прогнал мысли о Рольфе и спросил Ребекку:
– Значит, ты тогда и решилась? Когда письмо получила? Она помешкала с ответом. Мартин Бек чувствовал, что ее тормозит скорее стремление к искренности, чем неуверенность. Он уже составил себе определенное впечатление о Ребекке.
– Да, – произнесла она наконец. – Тогда и решилась.
– Откуда ты взяла револьвер?
– Он у меня давно. Я его получила года два назад, когда умерла мамина тетя. Она любила меня, в детстве я часто у нее бывала, и, когда она умерла, мне по наследству достались разные вещи, которыми я играла у нее. В том числе и этот револьвер. Но я не вспоминала о нем до вчерашнего дня и даже не знала, что у меня есть к нему патроны. Я столько переезжала, и он все время лежал в чемодане.
– Тебе приходилось стрелять из него раньше?
– Нет, никогда. Я даже не была уверена, что он в исправности. Он, наверно, очень старинный.
– Старинный, – подтвердил Мартин Бек. – Ему не меньше восьмидесяти лет.
Мартин Бек не увлекался оружием и знал о нем только самое необходимое. Будь здесь Колльберг, он мог бы рассказать, что револьвер – фирмы "Харрингтон энд Ричардсон", тридцать второго калибра, образца 1885 года. Патрон "Ремингтон", 1905 года, свинцовая пуля без оболочки, латунная гильза с малым вышибным зарядом.
– Как же ты ухитрилась так спрятаться, что тебя не обнаружили? Ведь полиция оцепила весь остров и проверяла каждого, кто туда шел.
– Я знала, что премьер-министр будет в кор~ корт~ забыла, как это называется~
– Кортеж, – подсказал Мартин Бек. – Торжественное шествие, а в данном случае – колонна автомашин.
– Ну, в общем, вместе с этим американцем. Прочла в газете, куда они поедут, что будут делать, и решила, что церковь подходит лучше всего. Пришла туда вчера вечером и спряталась. И ждала всю ночь и день. Там нетрудно спрятаться, и у меня была с собой простокваша на случай, если проголодаюсь или захочу пить. В церковь заходили люди, наверно полицейские, но они меня не заметили.
Команда обалдуев, подумал Мартин Бек. Где им было ее заметить.
– И это все, что ты ела целые сутки? Может быть, все-таки поешь?
– Нет, спасибо. Мне не хочется есть. Мне ведь совсем немного надо. Большинство людей у нас едят слишком много. Да у меня есть в сумке кунжут и финики.
– Ну смотри, скажешь сама, когда еще чего-нибудь захочешь.
– Спасибо, – вежливо произнесла Ребекка.
– Наверно, тебе и спать-то не пришлось как следует эти сутки.
– Не пришлось. Ночью в церкви я немного поспала. Не больше часа. Очень уж холодно было.
– Нам не обязательно долго говорить сегодня, – сказал Мартин Бек. – Можем продолжить завтра, когда ты отдохнешь. Если хочешь, тебе дадут снотворного.
– Я не принимаю никаких таблеток, – ответила Ребекка.
– Наверно, тебе там в церкви было тоскливо. Что ты делала, пока ждала?
– Думала. Все больше о Джиме. Никак не привыкну к мысли, что он мертв. Хотя вообще-то я знала, что он не вынесет тюрьмы. Ему всегда становилось не по себе в закрытом помещении.
Помолчав, она продолжала с негодованием:
– Это ужасное, унизительное, бесчеловечное наказание. Как это можно, чтобы одни люди сажали других людей в тюрьму? У каждого есть право на жизнь и свободу.
– В обществе нельзя без законов, – объяснил Мартин Бек. – И законы необходимо соблюдать.
– Может быть. Ну а те, что законы выдумывают, – они так уж лучше и умнее других? Что-то мне не верится. Вот ведь Джима взяли и обманули. Он ничего дурного не сделал. Ничегошеньки. А его все равно наказали. С таким же успехом могли приговорить его к смерти.
– Джиму вынесли приговор по законам его страны~
– Ему вынесли приговор здесь, – перебила Ребекка, наклоняясь вперед. – Когда уговорили ехать домой и заверили, что он не будет наказан, тогда и вынесли приговор. И не убеждайте меня, что это не так, я вам все равно не поверю.
Мартин Бек и не стал ее ни в чем убеждать. Ребекка снова откинулась на спинку стула и убрала рукой прядь волос, упавшую на щеку. Он ждал, что она скажет дальше, не хотел перебивать ход ее мыслей вопросами или назидательными замечаниями. Немного погодя она снова заговорила:
– Я сказала, что решилась убить премьер-министра, когда узнала о смерти Джима. Это в самом деле так, но вообще-то я, наверно, подумывала об этом раньше. Теперь уже и не знаю точно.
– Но ведь ты говоришь, что только вчера вспомнила про револьвер?
Ребекка наморщила лоб:
– Правильно. Только вчера вспомнила.
– Если бы ты раньше надумала застрелить его, то и про револьвер, наверно, вспомнила бы раньше.
Она кивнула.
– Пожалуй. Не знаю. Я знаю только, что теперь, когда Джим умер, остальное не играет роли. Мне все равно, что будет со мной. У меня во всем мире есть только Камилла. Я ее люблю, но что я могу ей дать, кроме любви? Если ей суждено вырасти и жить в этом обществе, очевидно, надо приноравливаться к такой жизни. Я не могу научить ее этому. Я говорила себе, что она будет счастливее, если сумеет приспособиться к правилам, взглядам и законам, которые действуют в этой стране. Вообще я никогда не воображала, что ребенок принадлежит матери оттого, что она его родила. Хорошо бы, она оказалась достаточно сильной, чтобы самой определиться в жизни, когда станет постарше. – Ребекка поглядела с вызовом на Мартина Бека и добавила: – Вы, конечно, считаете, что все это безответственное ребячество, но я об этом очень много думала, правда.
– А я и не сомневаюсь. И ничего безответственного или ребяческого в тебе нет. Напротив. У тебя больше чувства ответственности, чем у большинства твоих сверстниц. К тому же ты правдива, а это тоже довольно необычно.
– Верно, – сказала Ребекка. – Все врут. Ужасно жить в таком мире, где люди врут друг другу. И думают, что так надо, чтобы устроиться в жизни. Да и разве может быть иначе, если даже те, кто всем заправляет и предписывает остальным, что делать и чего не делать, врут пуще всех. Как это можно, чтобы жулик и обманщик заправлял целой страной. Иначе его ведь не назовешь. Подлый обманщик. Я вовсе не рассчитываю, что руководитель, который его сменит, будет лучше, не такая я дура, но мне хотелось показать всем тем, кто нами правит и распоряжается, что нельзя без конца обманывать людей. Мне кажется, очень многие отлично понимают, что им морочат голову, но большинство слишком трусливы или равнодушны, чтобы рот открыть. Да и что толку протестовать или жаловаться, правителям-то наплевать. Им нет дела до простых людей, они только своей важной персоной заняты. Вот почему я его застрелила. Может, испугаются и поймут, что люди не такие уж тупые, как им представляется. Им плевать, если кто-то нуждается в помощи, плевать, если кто-то жалуется и шумит, оттого что не получает помощи, но на свою-то жизнь им не плевать. Но я~
Телефонный звонок перебил ее. Мартин Бек пожалел, что не предупредил, чтобы его пока ни с кем не соединяли. Наверно, Ребекка не часто бывала такая словоохотливая; когда он видел ее в прошлый раз, она показалась ему застенчивой и молчаливой.
Он взял трубку. Дежурная сообщила, что поиски адвоката Роксена продолжаются, но пока безуспешно.
Мартин Бек положил трубку, в ту же минуту раздался стук в дверь, и в кабинет вошел Гедобальд Роксен.
– Добрый день, – бросил он Мартину Беку, подходя к Ребекке. – Вот ты где, Роберта. Я услышал по радио, что премьера застрелили, понял по описанию так называемого злоумышленника, о ком речь, и поспешил сюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50