— Да, чуть не забыл. — Он вынул из кармана комбинезона кассету и, вернувшись, положил ее на телевизор. — Когда заскучаете — посмотрите. Развивает.
В это время в дверях комнаты показался второй парень. И тоже протянул Пафнутьеву квитанцию для подписи. В этой квитанции список был достаточно длинный, но, поскольку почерк оказался совершенно неразборчивым, Пафнутьев подписал, не вчитываясь.
— Приятного аппетита, — произнес парень и, подняв руку, приветственно потряс кулаком.
— Кого благодарить? — Пафнутьев сделал еще одну попытку разобраться в происходящем.
Видимо, его слова показались парням забавными — оба обернулись уже от входной двери, удивленно посмотрели на Пафнутьева, потом друг на друга.
— Ну, ты даешь, мужик, — озадаченно сказал один из них, и дверь за ними закрылась.
Постояв в растерянности в прихожей, Пафнутьев прошел в комнату, отодвинул штору от окна и выглянул во двор. Парни, которые только что были в квартире, усаживались в машину. Все бы ничего, все было бы нормально и естественно, но Пафнутьев озадачился некоторыми подробностями, которые успел рассмотреть. Во-первых, синие комбинезоны, в которых были парни, они теперь держали в руках, небрежно свернув их в бесформенные комки. И еще одно — они садились в роскошный лимузин, не то «Мерседес», не то «Ауди»... Грузчики в таких машинах не ездят, грузчики обычно доставляют свои коробки грузовыми «Газелями», да и то в лучшем случае.
— Ни фига себе, — пробормотал Пафнутьев и направился на кухню. Распахнув дверцу холодильника, он от удивления ахнул и сел на подвернувшуюся табуретку. Холодильник был попросту забит — виски с какими-то диковинными этикетками, банки с красной и черной икрой, осетрина горячего копчения, пакеты, свертки, и не из газет, нет, свертки были из промасленной бумаги, которую можно встретить разве что в Елисеевском магазине. Прокуратура, даже Генеральная, на подобные щедрости не способна. Пафнутьев вынул из гнезда бутылку виски с черной этикеткой, свинтил пробку, понюхал.
— В самом деле виски, — пробормотал озадаченно. — Вот так, Паша, гибнут лучшие люди... А ты, Олег Иванович, говоришь, чтоб я меньше болтал... Кому-то у вас там действительно надо меньше болтать.
Пафнутьев прошел в комнату, остановился взглядом на телевизоре, заметил оставленную парнями кассету. Поколебавшись, взял ее, осмотрел со всех сторон. На ней не было никаких опознавательных знаков. Все так же замедленно, словно сомневаясь, что поступает правильно, Пафнутьев вставил кассету в гнездо, включил телевизор, перевел программу на видеомагнитофон. На экране замелькали черно-белые полосы, потом они исчезли, и возникла улыбающаяся физиономия Лубовского. Некоторое время он молча смотрел на Пафнутьева, словно давая ему возможность привыкнуть к происходящему, а может быть, смириться с происходящим.
— Здравствуйте, Павел Николаевич, — сказал он.
— Привет, — ответил Пафнутьев, воспользовавшись паузой.
— Поздравляю с новосельем! Вы хорошо устроились?
— Неплохо, — пробормотал Пафнутьев, пытаясь справиться с растерянностью.
— Мои ребята кое-что сделали, чтобы обустроить ваше новое жилье. Надеюсь, они вели себя пристойно и не перегнули палку. Павел Николаевич, хочу сказать вам несколько слов...
— Слушаю вас внимательно, — не удержавшись, ответил Пафнутьев.
— Видимо, о вашем задании мне известно больше, чем вам. Это естественно. О ваших успехах и неудачах я тоже буду узнавать раньше вас. Вам придется с этим смириться. Вы не первый и не второй, кто получает подобные задания. Ваши предшественники были не слишком удачливы, может быть, им просто не везло. Не исключаю, что им не хватило профессионализма или же они были недостаточно осторожны. Мне говорили о вас много добрых слов...
— Интересно, кто? — пробормотал Пафнутьев.
— Кто? Отвечу... Ваши сослуживцы. Когда мне доложили о выборе прокуратуры, я поручил своим ребятам собрать сведения о вас. Можно назвать это близким вам словом — досье. Вот оно. — Лубовский на экране телевизора взял со стола и показал Пафнутьеву красивую папочку, в которой, как заметил Пафнутьев, было не менее пятидесяти страниц. — Вы можете добиться успеха. Но не советую. Я сегодня разговаривал по телефону с президентом, и он заверил меня, что волноваться не стоит. Нет оснований. Поэтому ваша миссия слегка... Как бы это выразиться... Нелегитимна. Прокуратура решила посвоевольничать. Согласитесь, это и мне дает право на ответные действия. Сразу говорю — мой ответ может вам не понравиться. Знаете, усердие — не лучшее качество, хотя позволяет продвинуться по службе. Вы продвинулись. Ваши предшественники тоже были весьма усердны. Не знаю их дальнейшей судьбы, да это мне и неинтересно. Я предлагаю договориться. Вы проявляете усердие, я проявляю понимание. Понимание во всем. У вас наверняка немало всевозможных жизненных проблем. Так вот, считайте, что их у вас больше нет. Сколько бы их ни было, и в чем бы они ни заключались. Заметьте, я не ставлю условий. Я говорю предельно откровенно — все ваши проблемы я беру на себя. Имущественные, квартирные, служебные... Да и о вашей карьере могу позаботиться. Что касается этой пленки — можете ее уничтожить. Чтобы не оставлять следов. — Лубовский усмехнулся. — А можете оставить себе на добрую и долгую память. Ну как? Согласны? Подумайте, я вас не тороплю. Понимаю, что подобное решение требует времени.
— Разумеется, — кивнул Пафнутьев.
— Какое бы решение вы ни приняли — позвоните... Вот телефоны, по которым можно связаться со мной. — На экране возникли три номера, и Пафнутьев, достав блокнот, быстро переписал их. — Успели записать? — улыбнулся Лубовский.
— Успел, — сказал Пафнутьев.
— Вот и хорошо. Я вас не тороплю, Павел Николаевич, но думать слишком долго тоже не стоит — в ближайшее время я уезжаю. По делам, разумеется. Тогда нам связаться будет гораздо труднее. Всего доброго, Павел Николаевич. — Лубовский игриво подмигнул одним глазом, приветственно махнул рукой и пропал.
Пафнутьев подождал еще некоторое время, но на экране снова пошли черно-белые полосы, и он выключил телевизор.
— Что-то ты засуетился, любезный, что-то ты засуетился. Ну ладно, — тяжко вздохнул Пафнутьев. — Разберемся. — Он прошел на кухню, вынул из холодильника вскрытую уже бутылку виски, плеснул себе в граненый стакан и, не торопясь, выпил. — Ваше здоровье, Юрий Яковлевич. Удачи вам... До скорой встречи.
* * *
Наутро точно к девяти Пафнутьев пришел в свой новый кабинет, где ему предстояло изучать жизнь и деятельность Лубовского. Кабинет оказался небольшим, здесь было все, что нужно для работы, — зарешеченное окно, сейф, письменный стол, в углу стоял затертый диванчик, на котором можно было при желании прилечь на часок-другой.
— Спасибо, — сказал Пафнутьев в пространство, ни к кому не обращаясь. — Все очень мило.
Он сел за пустой стол и, подперев щеки кулаками, некоторое время сидел неподвижно, привыкая к новому месту. На стене висел неизменный в последнее время портрет президента. Хорошо, что хоть без Лубовского за спиной, усмехнулся Пафнутьев и, подойдя к окну, отдернул штору.
Окно выходило на автомобильную стоянку прямо перед входом в здание. Это хорошо, одобрил Пафнутьев. Третий этаж позволял видеть всю стоянку и даже различать номера машин. Да и жизнь этого странного заведения в стороне от центра тоже была видна — кто приехал, с кем уехал, на какой машине. В общем, знающий человек многое может увидеть из окна третьего этажа.
Кто-то заглянул в дверь. Пафнутьев обернулся, но увидел лишь исчезающую физиономию какого-то чиновника.
— Извините, — пробормотал тот. — Немного заблудился.
— Бывает, — откликнулся Пафнутьев. — В жизни столько всего бывает, — бормотал он, когда дверь за незнакомцем уже закрылась. Открыв стоявший в углу старомодный сейф, он вынул все десять томов и сложил их в две стопки на письменном столе. Причем сознательно укладывал их на стол чуть с размаху, как бы бросая на полированную поверхность. Из толстых томов уголовного дела выползала пыль. — «Видно, долго никто к ним не притрагивался», — подумал Пафнутьев. — Пыль может заводиться в таких томах только при условии, что они в архиве, — пробормотал он. — А в архиве они могут появиться после суда, когда вынесен приговор и герой этих произведений окажется там, где ему и положено быть. А мой герой по президентским кабинетам расхаживает...
Пафнутьев наугад взял верхний том и, не торопясь, пролистнул его. Ему не нужно было вчитываться, всматриваться, сличать, чтобы даже по общему виду этой прошитой шпагатом папки понять и характер дела, и общее его состояние. После шестьдесят четвертой страницы шла шестьдесят седьмая. Развернув том посильнее, он увидел остатки вырванных страниц.
— Суду все ясно, — пробормотал он озадаченно. Просмотрев том уже повнимательнее, Пафнутьев еще в нескольких местах нашел клочки удаленных документов — показаний, признаний, протоколов. — Суду все ясно, — повторил он, захлопывая том.
— Разрешите? — снова приоткрылась дверь, и в кабинет заглянул все тот же незнакомец.
— Всегда вам рад, — ответил Пафнутьев. — Давно жду.
— Мы знакомы? — удивился гость.
— Вряд ли.
— А как же понимать...
— Шутка.
— О! — восхитился тот. — Здесь так редко встретишь человека, способного...
— Да, я такой, — кивнул Пафнутьев.
— Игорь Александрович Шумаков, — незнакомец протянул руку. — А вас, простите?
— Сейчас вспомню... Ах, да... Пафнутьев моя фамилия. А зовут Павел Николаевич.
Шумаков быстрым, наметанным взглядом скользнул по обложкам томов уголовного дела и в ужасе закатил глаза:
— Значит, на вас это дело повесили!
— Это хорошо или плохо?
— Смотря для кого!
— Для меня, конечно!
— Плохо.
— Почему?
— Ну что тут говорить... Я закурю?
— Конечно.
Шумаков сел на стул, закинул ногу на ногу, щелкнул сверкающей зажигалкой, пустил дым к потолку.
— Павел Николаевич... Вас, видимо, должны были просветить... Вы же не первый беретесь за это дело.
— Просветили.
— Вы, наверно, догадались, что дело это не столько экономическое или уголовное, сколько политическое.
— Догадался.
— Вот видите... У нас любое дело, как только переваливает за десять миллионов, становится политическим. Украдете миллион долларов — посадят быстро и надолго. Украдете десять миллионов — начинаются проблемы. Многочисленные, убедительные, но все в вашу пользу. Украдете сто миллионов долларов — все! Вы надежда нации, опора государства, лицо, приближенное к императору. Как говорили классики — надежда русской демократии.
Пафнутьев помолчал, взяв верхний том, с силой бросил его на стопку, склонив голову, посмотрел на выползавшую из страниц пыль.
— Пыль, — сказал он.
— Не понял?
— Пыль, говорю, вылезает из томов.
— Да, — кивнул Шумаков, — я вас понимаю. С этими томами надо обращаться осторожнее. В них столько пыли, столько пыли, что она становится взрывоопасной. Знаете, это как в шахтах, где темно, сыро и ничего не видно... Так вот, есть шахты, которым присвоена специальная категория — опасные по пыли.
— Там темно и сыро? — Пафнутьев кивнул на тома уголовного дела.
— Да, там темно и сыро. Впрочем, сырость можно назвать мокрухой. В наших с вами кругах чаще употребляется именно это слово. Я немного занимался этим делом... И знаю, о чем говорю.
— Этот человек... Я имею в виду Лубовского... Надежда русской демократии?
— Конечно! — воскликнул Шумаков. — Он содержит партии, фонды, у него своя пресса... Вы читаете утреннюю газету и даже не догадываетесь, кто ее владелец, кто именно в это утро пудрит вам мозги, кто в этот вечер учит вас жить. Его принимает не только наш, не менее охотно с ним беседует и тот президент.
— Заокеанский? — ужаснулся Пафнутьев.
— На той стороне Атлантики, — осторожно поправил Шумаков.
— Надо же!
— Скажу больше... Мне известен случай, когда заокеанский, как вы выражаетесь, звонил нашему и справлялся о здоровье Лубовского, о его делах и успехах. — Шумаков постучал указательным пальцем по стопке уголовного дела, чтобы у Пафнутьева не осталось никаких сомнений, о ком идет речь.
— Надо же! — повторил Пафнутьев. — Простите, Игорь Александрович... Вы говорили о темноте и сырости... Если я правильно понял, это дело не просто безнадежное, а... опасное?
— Да, так можно сказать.
— Мне кто-то говорил, что мой предшественник, который оказался слишком уж азартным... Попросту исчез! Это правда?
— Исчез, — кивнул Шумаков, как бы что-то преодолевая в себе, будто Пафнутьев затронул тему, о которой здесь говорить не принято, его вопрос прозвучал дурным тоном.
— Но человек не может вот так просто исчезнуть!
— Почему? — Шумаков пожал плечами, будто услышал слова не просто наивные, а даже глуповатые. — Очень даже может. В России каждый год исчезают около тридцати тысяч человек, вам это известно?
— Но некоторые потом находятся? Сбежавшие мужья, отбившиеся дети, загулявшие девочки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
В это время в дверях комнаты показался второй парень. И тоже протянул Пафнутьеву квитанцию для подписи. В этой квитанции список был достаточно длинный, но, поскольку почерк оказался совершенно неразборчивым, Пафнутьев подписал, не вчитываясь.
— Приятного аппетита, — произнес парень и, подняв руку, приветственно потряс кулаком.
— Кого благодарить? — Пафнутьев сделал еще одну попытку разобраться в происходящем.
Видимо, его слова показались парням забавными — оба обернулись уже от входной двери, удивленно посмотрели на Пафнутьева, потом друг на друга.
— Ну, ты даешь, мужик, — озадаченно сказал один из них, и дверь за ними закрылась.
Постояв в растерянности в прихожей, Пафнутьев прошел в комнату, отодвинул штору от окна и выглянул во двор. Парни, которые только что были в квартире, усаживались в машину. Все бы ничего, все было бы нормально и естественно, но Пафнутьев озадачился некоторыми подробностями, которые успел рассмотреть. Во-первых, синие комбинезоны, в которых были парни, они теперь держали в руках, небрежно свернув их в бесформенные комки. И еще одно — они садились в роскошный лимузин, не то «Мерседес», не то «Ауди»... Грузчики в таких машинах не ездят, грузчики обычно доставляют свои коробки грузовыми «Газелями», да и то в лучшем случае.
— Ни фига себе, — пробормотал Пафнутьев и направился на кухню. Распахнув дверцу холодильника, он от удивления ахнул и сел на подвернувшуюся табуретку. Холодильник был попросту забит — виски с какими-то диковинными этикетками, банки с красной и черной икрой, осетрина горячего копчения, пакеты, свертки, и не из газет, нет, свертки были из промасленной бумаги, которую можно встретить разве что в Елисеевском магазине. Прокуратура, даже Генеральная, на подобные щедрости не способна. Пафнутьев вынул из гнезда бутылку виски с черной этикеткой, свинтил пробку, понюхал.
— В самом деле виски, — пробормотал озадаченно. — Вот так, Паша, гибнут лучшие люди... А ты, Олег Иванович, говоришь, чтоб я меньше болтал... Кому-то у вас там действительно надо меньше болтать.
Пафнутьев прошел в комнату, остановился взглядом на телевизоре, заметил оставленную парнями кассету. Поколебавшись, взял ее, осмотрел со всех сторон. На ней не было никаких опознавательных знаков. Все так же замедленно, словно сомневаясь, что поступает правильно, Пафнутьев вставил кассету в гнездо, включил телевизор, перевел программу на видеомагнитофон. На экране замелькали черно-белые полосы, потом они исчезли, и возникла улыбающаяся физиономия Лубовского. Некоторое время он молча смотрел на Пафнутьева, словно давая ему возможность привыкнуть к происходящему, а может быть, смириться с происходящим.
— Здравствуйте, Павел Николаевич, — сказал он.
— Привет, — ответил Пафнутьев, воспользовавшись паузой.
— Поздравляю с новосельем! Вы хорошо устроились?
— Неплохо, — пробормотал Пафнутьев, пытаясь справиться с растерянностью.
— Мои ребята кое-что сделали, чтобы обустроить ваше новое жилье. Надеюсь, они вели себя пристойно и не перегнули палку. Павел Николаевич, хочу сказать вам несколько слов...
— Слушаю вас внимательно, — не удержавшись, ответил Пафнутьев.
— Видимо, о вашем задании мне известно больше, чем вам. Это естественно. О ваших успехах и неудачах я тоже буду узнавать раньше вас. Вам придется с этим смириться. Вы не первый и не второй, кто получает подобные задания. Ваши предшественники были не слишком удачливы, может быть, им просто не везло. Не исключаю, что им не хватило профессионализма или же они были недостаточно осторожны. Мне говорили о вас много добрых слов...
— Интересно, кто? — пробормотал Пафнутьев.
— Кто? Отвечу... Ваши сослуживцы. Когда мне доложили о выборе прокуратуры, я поручил своим ребятам собрать сведения о вас. Можно назвать это близким вам словом — досье. Вот оно. — Лубовский на экране телевизора взял со стола и показал Пафнутьеву красивую папочку, в которой, как заметил Пафнутьев, было не менее пятидесяти страниц. — Вы можете добиться успеха. Но не советую. Я сегодня разговаривал по телефону с президентом, и он заверил меня, что волноваться не стоит. Нет оснований. Поэтому ваша миссия слегка... Как бы это выразиться... Нелегитимна. Прокуратура решила посвоевольничать. Согласитесь, это и мне дает право на ответные действия. Сразу говорю — мой ответ может вам не понравиться. Знаете, усердие — не лучшее качество, хотя позволяет продвинуться по службе. Вы продвинулись. Ваши предшественники тоже были весьма усердны. Не знаю их дальнейшей судьбы, да это мне и неинтересно. Я предлагаю договориться. Вы проявляете усердие, я проявляю понимание. Понимание во всем. У вас наверняка немало всевозможных жизненных проблем. Так вот, считайте, что их у вас больше нет. Сколько бы их ни было, и в чем бы они ни заключались. Заметьте, я не ставлю условий. Я говорю предельно откровенно — все ваши проблемы я беру на себя. Имущественные, квартирные, служебные... Да и о вашей карьере могу позаботиться. Что касается этой пленки — можете ее уничтожить. Чтобы не оставлять следов. — Лубовский усмехнулся. — А можете оставить себе на добрую и долгую память. Ну как? Согласны? Подумайте, я вас не тороплю. Понимаю, что подобное решение требует времени.
— Разумеется, — кивнул Пафнутьев.
— Какое бы решение вы ни приняли — позвоните... Вот телефоны, по которым можно связаться со мной. — На экране возникли три номера, и Пафнутьев, достав блокнот, быстро переписал их. — Успели записать? — улыбнулся Лубовский.
— Успел, — сказал Пафнутьев.
— Вот и хорошо. Я вас не тороплю, Павел Николаевич, но думать слишком долго тоже не стоит — в ближайшее время я уезжаю. По делам, разумеется. Тогда нам связаться будет гораздо труднее. Всего доброго, Павел Николаевич. — Лубовский игриво подмигнул одним глазом, приветственно махнул рукой и пропал.
Пафнутьев подождал еще некоторое время, но на экране снова пошли черно-белые полосы, и он выключил телевизор.
— Что-то ты засуетился, любезный, что-то ты засуетился. Ну ладно, — тяжко вздохнул Пафнутьев. — Разберемся. — Он прошел на кухню, вынул из холодильника вскрытую уже бутылку виски, плеснул себе в граненый стакан и, не торопясь, выпил. — Ваше здоровье, Юрий Яковлевич. Удачи вам... До скорой встречи.
* * *
Наутро точно к девяти Пафнутьев пришел в свой новый кабинет, где ему предстояло изучать жизнь и деятельность Лубовского. Кабинет оказался небольшим, здесь было все, что нужно для работы, — зарешеченное окно, сейф, письменный стол, в углу стоял затертый диванчик, на котором можно было при желании прилечь на часок-другой.
— Спасибо, — сказал Пафнутьев в пространство, ни к кому не обращаясь. — Все очень мило.
Он сел за пустой стол и, подперев щеки кулаками, некоторое время сидел неподвижно, привыкая к новому месту. На стене висел неизменный в последнее время портрет президента. Хорошо, что хоть без Лубовского за спиной, усмехнулся Пафнутьев и, подойдя к окну, отдернул штору.
Окно выходило на автомобильную стоянку прямо перед входом в здание. Это хорошо, одобрил Пафнутьев. Третий этаж позволял видеть всю стоянку и даже различать номера машин. Да и жизнь этого странного заведения в стороне от центра тоже была видна — кто приехал, с кем уехал, на какой машине. В общем, знающий человек многое может увидеть из окна третьего этажа.
Кто-то заглянул в дверь. Пафнутьев обернулся, но увидел лишь исчезающую физиономию какого-то чиновника.
— Извините, — пробормотал тот. — Немного заблудился.
— Бывает, — откликнулся Пафнутьев. — В жизни столько всего бывает, — бормотал он, когда дверь за незнакомцем уже закрылась. Открыв стоявший в углу старомодный сейф, он вынул все десять томов и сложил их в две стопки на письменном столе. Причем сознательно укладывал их на стол чуть с размаху, как бы бросая на полированную поверхность. Из толстых томов уголовного дела выползала пыль. — «Видно, долго никто к ним не притрагивался», — подумал Пафнутьев. — Пыль может заводиться в таких томах только при условии, что они в архиве, — пробормотал он. — А в архиве они могут появиться после суда, когда вынесен приговор и герой этих произведений окажется там, где ему и положено быть. А мой герой по президентским кабинетам расхаживает...
Пафнутьев наугад взял верхний том и, не торопясь, пролистнул его. Ему не нужно было вчитываться, всматриваться, сличать, чтобы даже по общему виду этой прошитой шпагатом папки понять и характер дела, и общее его состояние. После шестьдесят четвертой страницы шла шестьдесят седьмая. Развернув том посильнее, он увидел остатки вырванных страниц.
— Суду все ясно, — пробормотал он озадаченно. Просмотрев том уже повнимательнее, Пафнутьев еще в нескольких местах нашел клочки удаленных документов — показаний, признаний, протоколов. — Суду все ясно, — повторил он, захлопывая том.
— Разрешите? — снова приоткрылась дверь, и в кабинет заглянул все тот же незнакомец.
— Всегда вам рад, — ответил Пафнутьев. — Давно жду.
— Мы знакомы? — удивился гость.
— Вряд ли.
— А как же понимать...
— Шутка.
— О! — восхитился тот. — Здесь так редко встретишь человека, способного...
— Да, я такой, — кивнул Пафнутьев.
— Игорь Александрович Шумаков, — незнакомец протянул руку. — А вас, простите?
— Сейчас вспомню... Ах, да... Пафнутьев моя фамилия. А зовут Павел Николаевич.
Шумаков быстрым, наметанным взглядом скользнул по обложкам томов уголовного дела и в ужасе закатил глаза:
— Значит, на вас это дело повесили!
— Это хорошо или плохо?
— Смотря для кого!
— Для меня, конечно!
— Плохо.
— Почему?
— Ну что тут говорить... Я закурю?
— Конечно.
Шумаков сел на стул, закинул ногу на ногу, щелкнул сверкающей зажигалкой, пустил дым к потолку.
— Павел Николаевич... Вас, видимо, должны были просветить... Вы же не первый беретесь за это дело.
— Просветили.
— Вы, наверно, догадались, что дело это не столько экономическое или уголовное, сколько политическое.
— Догадался.
— Вот видите... У нас любое дело, как только переваливает за десять миллионов, становится политическим. Украдете миллион долларов — посадят быстро и надолго. Украдете десять миллионов — начинаются проблемы. Многочисленные, убедительные, но все в вашу пользу. Украдете сто миллионов долларов — все! Вы надежда нации, опора государства, лицо, приближенное к императору. Как говорили классики — надежда русской демократии.
Пафнутьев помолчал, взяв верхний том, с силой бросил его на стопку, склонив голову, посмотрел на выползавшую из страниц пыль.
— Пыль, — сказал он.
— Не понял?
— Пыль, говорю, вылезает из томов.
— Да, — кивнул Шумаков, — я вас понимаю. С этими томами надо обращаться осторожнее. В них столько пыли, столько пыли, что она становится взрывоопасной. Знаете, это как в шахтах, где темно, сыро и ничего не видно... Так вот, есть шахты, которым присвоена специальная категория — опасные по пыли.
— Там темно и сыро? — Пафнутьев кивнул на тома уголовного дела.
— Да, там темно и сыро. Впрочем, сырость можно назвать мокрухой. В наших с вами кругах чаще употребляется именно это слово. Я немного занимался этим делом... И знаю, о чем говорю.
— Этот человек... Я имею в виду Лубовского... Надежда русской демократии?
— Конечно! — воскликнул Шумаков. — Он содержит партии, фонды, у него своя пресса... Вы читаете утреннюю газету и даже не догадываетесь, кто ее владелец, кто именно в это утро пудрит вам мозги, кто в этот вечер учит вас жить. Его принимает не только наш, не менее охотно с ним беседует и тот президент.
— Заокеанский? — ужаснулся Пафнутьев.
— На той стороне Атлантики, — осторожно поправил Шумаков.
— Надо же!
— Скажу больше... Мне известен случай, когда заокеанский, как вы выражаетесь, звонил нашему и справлялся о здоровье Лубовского, о его делах и успехах. — Шумаков постучал указательным пальцем по стопке уголовного дела, чтобы у Пафнутьева не осталось никаких сомнений, о ком идет речь.
— Надо же! — повторил Пафнутьев. — Простите, Игорь Александрович... Вы говорили о темноте и сырости... Если я правильно понял, это дело не просто безнадежное, а... опасное?
— Да, так можно сказать.
— Мне кто-то говорил, что мой предшественник, который оказался слишком уж азартным... Попросту исчез! Это правда?
— Исчез, — кивнул Шумаков, как бы что-то преодолевая в себе, будто Пафнутьев затронул тему, о которой здесь говорить не принято, его вопрос прозвучал дурным тоном.
— Но человек не может вот так просто исчезнуть!
— Почему? — Шумаков пожал плечами, будто услышал слова не просто наивные, а даже глуповатые. — Очень даже может. В России каждый год исчезают около тридцати тысяч человек, вам это известно?
— Но некоторые потом находятся? Сбежавшие мужья, отбившиеся дети, загулявшие девочки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39