— Это правильно... Обычно перед сном людей посещают самые правильные мысли, можно даже сказать — прозрения.
— Что делать... Видимо, время упущено.
— Вовсе нет! — быстро ответил Халандовский.
— Тебе это известно точно?
— Конечно! Мы перезваниваемся. Он постоянно передает тебе приветы. Видимо, любит тебя.
— И ему поклон, — вздохнул Пафнутьев. — Я его тоже люблю. Если опять позвонит, передай, что я постоянно о нем помню.
— Он тоже тебя не забывает, — жестковато сказал Халандовский. — Хочешь, поделюсь умными мыслями?
— Хочу.
— Мне кажется, у тебя нет выбора. Подожди, не перебивай. — Халандовский выставил вперед тяжелую ладонь. — У Лубовского прямой выход на президента. Совсем недавно в этом могла убедиться вся страна. Их милая беседа была много раз показана по всем каналам телевидения. Мои ребята по их губам восстановили содержание этой беседы.
— Это возможно? — удивился Пафнутьев.
— Не задавай глупых вопросов. Вот текст их беседы... Когда они во время приема олигархов мило обменивались любезностями. — Халандовский вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги и протянул его Пафнутьеву.
Тот взял лист, медленно, будто опасаясь, развернул его и не торопясь вчитался в машинописной текст. Потом так же медленно свернул и сунул себе в карман.
— Я могу это взять? — спросил он.
— Для тебя текст и сделан.
— Спасибо. Ему можно доверять?
— Ровно на сто процентов.
— Хорошие у тебя ребята, — пробормотал Пафнутьев.
— Я, Паша, тоже ничего.
— Знаю. Так в чем там дело, какое такое мошенничество сотворил наш общий с тобой друг Лубовский?
— Хорошо... Скажу. Но в общих чертах, потому что подробно говорить об этих бумагах, об их содержании... Нам с тобой не хватит и трех бутылок хорошей водки.
— Неплохое предложение.
— Чуть попозже, Паша, чуть попозже, как говорит один мой друг. Одно время Лубовский стоял во главе не самого большого банка, так себе, банк средней руки, каких в стране тысячи... У него появились фирмы-должники, которые взяли деньги и не смогли их вернуть. Но руководство фирм знало, что с Лубовским шутки плохи, мы с тобой это тоже знаем. Чтобы как-то с ним рассчитаться, они предложили Лубовскому некоторое свое имущество. Ресторан, казино, кафе, неплохой такой домишко на Рублевском шоссе, совсем неплохой...
— На миллион тянет?
— Тянет, Паша, тянет. Эти объекты потянули где-то на десять миллионов долларов. Но потом начали происходить странные вещи. Вроде бумаги на эти объекты передали, а вот что касается самих объектов... их переоформили на других людей. Я не буду тебе говорить, что это были люди Лубовского. Так что банк, которым руководил наш друг, вообще не получил ни единого рубля, не говоря уже о долларах. Все осело на его личном счете.
— Неплохо, — вынужден был согласиться Пафнутьев.
— Эти операции или очень похожие проворачивались им не единожды.
— По-моему, у тебя что-то должно быть в холодильнике?
— Паша! — восторженно вскричал Халандовский. — А как ты догадался?
— Я тоже умный и проницательный, — скромно проговорил Пафнутьев, отодвигая портфель Лубовского в сторону, чтобы он не мешал Халандовскому подняться из кресла и пройти к холодильнику.
Через несколько минут на журнальном столике между креслами стола тарелка с холодным мясом, в блюдечке лежала горка хрена, вилки сверкали, как хирургические инструменты, в рюмках играло утреннее московское солнце, которое на этот раз было нарядно розовым. Да, и водка, конечно, на столе стояла бутылка водки, на заиндевевшем боку которой жизнеутверждающе отпечаталась мощная халандовская ладонь.
— До того, как мы пригубим по глоточку, Паша, — Халандовский с хрустом свинтил пробку, — я расскажу тебе про одну авантюру нашего друга, авантюру, которая даже у меня вызывает искреннее восхищение. Да-да-да!
— Что она у тебя вызывает? Я не ослышался?
— Восторг и зависть, Паша! Восторг и зависть! Ты знаешь, что он владеет одним из каналов телевидения? Знаешь. Так вот, однажды в ночных последних известиях этот канал сообщает: на севере нашей необъятной родины взорвался котел атомной электростанции. Ядовитое, смертоносное, радиоактивнее облако северными ветрами понесло в сторону Скандинавии, и нет никаких сил остановить его, повернуть, подправить направление. Мировые информационные агентства мгновенно распространили потрясающую новость на всю планету. И планета замерла в ужасе. Заметь, была ночь. Наутро финские и прочие северные компании подешевели в два раза, и люди Лубовского за бесценок скупали их пачками.
— Потрясающе! — воскликнул Пафнутьев, разливая холодную тяжелую водку в бочоночки рюмок.
— Вскоре выяснилось, что информация была ошибочной. Случается, вышла накладка, сонный редактор телевидения, не разобравшись, подсунул листок с текстом сонному диктору. Через неделю снова компании выросли в цене, а на счетах Лубовского осели новые миллионы долларов. Да что там говорить — десятки миллионов.
— Потрясающе! — повторил Пафнутьев. — И все это есть в портфеле?
— Я рассказал тебе десятую часть. Но предупреждаю — подобная информация требует долгого и кропотливого следствия, да что там следствия... Суд может растянуться на годы. Да, у тебя есть бумаги, записки, расписки, дописки... Но победа далека так же, как и раньше, до появления этого несчастного портфеля.
— Тогда наливай! — сказал Пафнутьев безмятежно и даже с каким-то вызывающим легкомыслием.
— Паша! — простонал Халандовский, приложив большие свои мохнатые руки к груди. — Отступись! Прошу тебя!
— Как? — весело спросил Пафнутьев.
— Заболей! Подверни ногу! Пожалуйся на сердце! Потеряй документы! Влюбись и сойди с ума!
— Я уже влюбился. — Пафнутьев пожал плечами. — И сошел с ума. Да, Аркаша, да, я влюбился.
— В кого?!
— В это дело.
— Два следователя исчезли! Правда, от одного нашли голову. Без тела. Ты думаешь, он убрал только двух директоров комбината железобетонных изделий? Его киллеры снимали всех, кто осмеливался с ним поссориться. Был комбинат автотранспортный, был комбинат медицинский, был комбинат по пошиву швейных изделий... Где все их директора? Может быть, они были нехорошие люди, может быть, они нарушали законы, изменяли своим женам... Но их всех настигли пули киллеров! И в голову, только в голову.
— Надо же, — пробормотал Пафнутьев соболезнующе и, выпив рюмку, отставил ее подальше от себя, давая понять, что больше пить не намерен. — Видимо, я уже не смогу им помочь.
— Ты становишься циником, Паша!
— А я всегда им был... Циники отличаются от прочих людей тем, что называют вещи своими именами. На моей работе трудно удержаться от такого недостатка... Если, конечно, это недостаток. Мне так кажется.
— Назови это достоинством, — недовольно проворчал Халандовский и тоже выпил свою рюмку, отставив ее подальше от себя.
— Ты как хочешь это назови, — пропел Пафнутьев. — Может, для кого-то летная погода, может, это проводы любви. Пойми, Аркаша... Я никогда не смогу заниматься своим делом, если сейчас слиняю... Я тебе это уже говорил. У меня есть один человек... Когда-то мы с ним неплохо сотрудничали...
— Кто? — спросил Халандовский.
— Его фамилия Фырнин.
— А... журналист?
— Да.
— Ему тогда крепко досталось.
— Выжил, — заметил Пафнутьев спокойно.
— И что он может сделать?
— Он возьмет у меня интервью. Или у тебя, если хочешь. Это не имеет большого значения.
— Лучше уж у тебя, — быстро уточнил Халандовский.
— Я же говорю — не имеет значения. Он не назовет ни твоей фамилии, ни моей.
— А если ему пальцы в дверь? Или еще что-нибудь... В дверь? Ведь расколется, а, Паша?
— А это уже не будет иметь значения... Кстати, и свою фамилию он тоже может не называть. Он просто воспользуется газетным каналом. И только мы трое будем знать автора этого интервью.
— Сейчас за интервью платить надо. И немало.
— Заплати, — Пафнутьев беззаботно передернул плечами, — за мной не заржавеет.
— Обижаешь, Паша.
— Нет, просто называю вещи своими именами. Циник потому что. Старый, прожженный циник. Как и все мы... Разве нет?
Друзья еще некоторое время сидели молча, каждый думал о своем, вернее, оба думали об одном и том же, но каждый со своей колокольни. Солнце передвинулось в сторону, и журнальный столик оказался в тени. Рюмки уже не сверкали праздничными гранями, да и настроение у Пафнутьева и Халандовского слегка потускнело. Разговор как бы угас, пора было приниматься за дело.
Перед каждым серьезным делом Вася-Курок впадал в странное полусонное состояние — движения его становились замедленными, взгляд тускнел, и глаза были полуприкрытыми. Казалось, все ему давалось с трудом, до всего надо было додумываться, и даже простые слова в разговоре он подбирал не сразу, а как бы вспоминал: что же он хотел сказать, с кем же он в данный момент разговаривает? Впрочем, надо уточнить, что в такие периоды своей жизни он старался ни с кем и не разговаривать, поскольку то, что его волновало и тревожило, он не имел права обсуждать ни с единой живой душой. Ни с кем он не делился задуманным, ни с кем не советовался и ничьей помощи не то что не просил, а даже не желал и избегал.
Может быть, благодаря этому своему качеству он выжил, до сих пор уцелел, хотя удалось это не каждому в его профессии, далеко не каждому. Только однажды он решился позвонить Пафнутьеву, да и то разговор получился настолько бестолков и бессвязен, что, даже если бы кто-то чрезвычайно хитрый и подслушал его, все равно ничего бы не понял, тем более что Пафнутьев, прекрасно понимая Васю и строение его души, отвечал в том же духе.
— Слушаю вас внимательно, — сказал Пафнутьев, когда прозвучал телефонный звонок.
— Васей меня зовут.
— А, привет, Вася! — Пафнутьев сразу понял, кто звонит и что нужно отвечать. — Как поживаешь?
— По-разному...
— Но жизнь радует?
— Когда как... Бывает, что и порадует, но тут же по затылку получаешь... Как и у всех, наверно.
— Совершенно с тобой согласен.
— Как служба?
— Идет, — безутешно протянул Пафнутьев.
— Ордена светят?
— Светят, но не мне... А у тебя как с орденами?
— Надеюсь.
— Есть успехи? — Пафнутьев насторожился, наконец-то уловив в разговоре смысл. Вася почти открытым текстом сказал, что у него все готово, что он, как прежде, тверд в суровом своем решении и ничто его не остановит.
— Предварительные, — сонно протянул Вася, но Пафнутьева эта его замедленность ничуть не ввела в заблуждение.
— А ты не торопись, — попробовал было он отговорить киллера.
— Да чего там... Жизнь на исходе, некоторые вообще ушли в другой мир... Один мой приятель, старикашка, между прочим, так он вместе с домом сгорел.
— Замыкание, наверно? — предположил Пафнутьев.
— И очень короткое. Короче не бывает. Ну, ладно, покалякали, и хватит... В случае чего позвоню... И ты звони — может, машина понадобится, — я сейчас извозом занялся... Подвезу куда угодно и недорого возьму... Я не жадный. Может, выйдешь на десять минут раньше, а? Покалякаем.
— Есть о чем?
— Найдется.
— А ты в каких районах шустришь?
— В центре стараюсь не появляться... Ментов больно много... Ждут новых взрывов... А когда чего-то ждут, оно обязательно случается. — Вася повторил, что он тверд в своем намерении... — Как это сказано в святых книгах... Ищущий да обрящет, стучите, и вам откроют, ждущий дождется... Значит, говоришь, и медалька не светит?
— Разве что за выслугу лет, — горько рассмеялся Пафнутьев.
— Тогда долгой тебе жизни, — сказал Вася и повесил трубку в каком-то автомате — он опасался слишком долго говорить и был прав, ребята, он был прав — не надо слишком долго говорить даже из автомата, тем более если вам предстоит дело серьезное, а то и рисковое.
После этого Вася, ссутулившись и как бы весь углубленный в себя, заворачивая носки туфель внутрь, направился к небольшому грузовичку «Газель». Хороший такой грузовичок, а в городских условиях просто незаменимый. Если говорить всерьез, он даже лучше всяких там «Мерседесов» и прочих уважаемых и красивых марок, мощных и удобных, вместительных и бесшумных, гораздо лучше.
А знаете почему?
А потому что возле этих уважаемых и красивых обязательно кто-нибудь потопчется минуту-вторую, обязательно полюбуется совершенными формами, изысканными красками, оценит и бампер, и фонари, отметит про себя марку этого потрясающего создания рук и ума человеческих, а некоторые даже и к номеру присмотрятся — номера-то у нас делают не столь хорошими, не столь изысканными, вываливаются номера, как бы вступают в противоречие с безукоризненностью самой машины.
А вот этого как раз и не надо, вот это как раз и плохо для того дела, которое задумал Вася-Курок. Для его справедливого дела требовалась такая машина, чтобы на нее не то что бы никто внимания не обратил, а чтобы даже с отвращением отвернулся, если она невзначай попадется на глаза. Вот городской грузовичок «Газель», в меру грязный, в меру бестолковый и совершенно неприметный, для его затеи был просто незаменим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39