— Петрович поводил узловатым указательным пальцем из стороны в сторону. — Не надо, Илья, мне пудрить мозги. Мы решили о Коле Афганце.
— Пусть так.
Высоко подняв брови, Петрович некоторое время смотрел на Огородникова в полнейшем недоумении.
— Что-то не так? — спросил тот.
— Да нет, ничего, все путем. — Петрович опустил голову, спрятал глаза.
Он вдруг понял, что видит перед собой совсем не того человека, с которым садился за стол. В начале их беседы Огородников был гневен, напорист, все норовил в чем-то уличить его, обвинить, прижать. И вдруг Петрович обнаружил, что перед ним сидит податливый, мягкий, во всем с ним соглашающийся человек. Какая-то даже предупредительность появилась в Огородникове, боязнь сказать что-то такое, что может не понравиться ему, Петровичу. И еще дошло — Огородников попросту поторапливает его, ему не терпится побыстрее выпроводить своего гостя. И сто грамм он предложил не из гостеприимства, а тоже, чтобы поторопить Петровича, это было предложение выпить на посошок.
— Ох-хо-хо, — тяжело, со стоном выдохнул Петрович, но ничего больше не произнес. Понял он, все понял — Огородникова надо опасаться, это враг, который пойдет на что угодно. Что-то он затеял, что-то задумал, и теперь не терпится ему побыстрее провернуть эту свою затею. А что он может затеять такого, чему Петрович является помехой? И опять же ответ прост и ясен. — Пойду я, Илья, — сказал он, поднимаясь. — Будут новости — звони. Я в своем шалаше буду.
— И ты звони, — откликнулся Огородников.
Эти его слова тоже были поторапливающими: иди, дескать, Петрович, иди, не тяни.
— А где сейчас Афганец?
— Пусть об этом Вобла думает, ему нужнее, — усмехнулся Петрович.
— Тоже верно, — согласился Огородников, но при этом оба знали, что Коля Афганец на даче у Петровича. Пробежала трещина между подельниками, пробежала, тонкая, змеистая, почти незаметная, но готовая каждую секунду разверзнуться до пропасти.
Выйдя на улицу, Петрович размеренно зашагал вдоль домов, глядя себе под ноги, — сутулый, до смерти уставший человек. Он знал, что Огородников некоторое время будет наблюдать за ним — расположение окон в квартире позволяло еще около ста метров видеть уходящего от него человека.
Потом Петрович свернул в переулок, пересек заросший кленовым кустарником двор и неожиданно оказался на трамвайной остановке. Дождавшись громыхающего, скрежещущего трамвая, он поднялся в вагон, а через одну остановку сошел и остался стоять на бетонных плитах. Никто, кроме него с трамвая не сошел.
И лишь тогда, успокоившись, Петрович направился к телефонной будке с выбитыми стеклами. Бросив жетон, он набрал номер и долго ждал, пока кто-то возьмет трубку. Наконец в телефонном сундуке что-то звякнуло, щелкнуло и трубку кто-то поднял, но голоса не подавал.
— Коля?
— Я.
— Телевизор смотрел?
— Да.
— Ты засветился, Коля.
— Знаю.
— Тебя просчитают к утру.
— Примерно.
— Это... Вобла придет... Ты бойся его, Коля. Он по твою душу придет.
— Спасибо, Петрович.
Плохо поступил Петрович, он это знал. Нельзя ему было вот так себя вести, нарушил он закон и ясно это сознавал. Но ничего не мог с собой поделать. Он даже не пытался как-то оправдать свой поступок, объяснить его самому себе.
— Сделал и сделал, — пробормотал он. — А дальше, Коля, ты уже сам вертись. Я сделал для тебя больше, чем мне было положено.
«Коля молодой, — думал Петрович, удаляясь от телефонной будки тяжелыми шагами пожилого человека. — Он не знает еще, как поступают в таких случаях. — Петрович на его месте и минуты бы не остался в городе, он наверняка бы знал, что если кто из ребят и придет к нему, то с единственной целью — убрать. А Коля этого не знает, Коля из других... — Ну что ж, — подумал Петрович с усмешкой. — Теперь они на равных. Коля и Вобла теперь на равных. Пусть их...»
* * *
Пафнутьев пробегал свой коридор, стараясь не смотреть по сторонам, не видеть десятка корреспондентов, которые совали ему в лицо разноцветные микрофоны, тараторили вопросы, хватали за рукава и спрашивали, спрашивали, спрашивали. А он вырывался, убегал и прятался за своей дверью.
Накануне вечером он сознательно допустил утечку информации, чтобы внести в банду разлад и напряженность. Более того, Пафнутьев явно завысил свои знания о происшедшем, но не из корыстного желания выглядеть умнее и проницательнее, он добивался все того же — чтобы зашевелилась банда, забеспокоилась и поднялась бы из окопов, в которые залегла после кошмарного убийства.
Все оперативные работники Шаланды, все следователи прокуратуры, московские ребята отрабатывали задания Пафнутьева с утра до вечера и с вечера до утра. Такого еще не случалось, и город был взбудоражен. Звонила Москва, звонили какие-то чрезвычайно самолюбивые радиостанции из Кельна и Парижа, из Лондона и Вашингтона. Откуда только телефоны узнали, что есть такой человек на белом свете — Павел Николаевич Пафнутьев...
— Думаю, они всегда это знали, — потупив взор, заметил Худолей, когда Пафнутьев изумился заокеанской осведомленности. — Но, как настоящие журналисты, свои знания скрывали.
— Они и о тебе знают? — весело спросил Пафнутьев.
— Разумеется, Павел Николаевич.
— Ни фига они не знают! Фырнин им выдал наши телефоны! Сам признался, когда я с ним перед передачей разговаривал. Хотел даже мой домашний им дать! Совсем ошалел мужик!
— Весь город ошалел, Павел Николаевич, — заметил Худолей.
— Ладно, что у тебя?
— Слюнка совпала, Паша, — улыбнулся Худолей. — Полностью. И одна слюнка, и вторая принадлежит одному человеку.
— Не понял? О какой слюнке речь? Что ты несешь?
— Вобликовская слюнка, вобликовская, Паша! Когда он в душевном волнении лузгал семечки сначала на лестнице перед убийством, потом при нас в квартире, потом еще и меня угостил по дурости своей...
— А! — хлопнул Пафнутьев себя по лбу. — Значит, совпала?
— На все сто, Паша!
— А нож?
— Я собрал нескольких афганцев, они опознали его!
У некоторых есть точно такие. И даты на рукоятках выцарапывали, и хранят до сих пор, и сталь у этих ножей плохая...
— Так, — крякнул Пафнутьев, усаживаясь за стол. — Так, — повторил он и с силой потер щеки ладонями. На столе у него уже лежал адрес магазина, в котором работала погибшая Валя Суровцева. Оперативники, допросившие продавцов, добавили к портрету неизвестного Коли еще несколько черточек. Оказывается, немногословным он был, можно сказать, даже молчаливым. Достаточно робким выглядел — не всегда решался сразу подойти к Вале, сказать что-то, попросить. А просил он чаще всего бутылку портвейна. Не водку, не сухое вино, а именно портвейн. И Валя ему этот портвейн давала, так же как Коля, со своей стороны, всегда через день-второй возвращал деньги. Провожать он ее не провожал, то ли не решался, то ли к вечеру занят бывал. И еще вспомнила одна продавщица — мизинец на левой руке был у него поврежден. Последняя фаланга торчала в сторону, как бы надломленная.
Андрей всю ночь провел в военкомате и к утру пришел к Пафнутьеву с дюжиной личных дел афганцев, которые побывали в этой стране в годы, указанные на ноже.
— Вот, Павел Николаевич... Все Николаи, все служили в Афганистане, все с руками и ногами... На рост я уж не обращал внимания. На прически тоже — сами понимаете, за последние годы они обросли.
— Как там в военкомате? Помогли ребята?
— Не то слово! Едва узнали, кого ищем... Все на ночь остались! Ни один не ушел. Разве что уж военком нескольких девушек по домам разогнал.
Пафнутьев медленно перекладывал папки с личными делами афганцев, всматривался в мальчишечьи лица, вчитывался в фамилии, имена, но ни одно дело не остановило его взгляда, не привлекло внимания. Да он и не надеялся, что вот так сразу ткнет пальцем в убийцу.
— Значит, говоришь, живыми все вернулись... Матерям на радость, невестам на утеху, — бормотал он, снова и снова перекладывая папки. — То-то друзья веселились, то-то отцы поддавали при встрече...
Андрей молчал. Слова Пафнутьева не требовали ответа, да и понимал он — сам с собой разговаривает начальник.
— Что дальше, Павел Николаевич? — спросил Андрей. — Надо же когда-то одного выбрать...
— А что тут думать... Бери эти папки и топай к девочкам в магазин. Покажи фотки... Они же его видели. Да и мальчик у нас в запасе, у нас же мальчик есть. Хотя он может и не узнать... Здесь стриженые солдатики, а он видел заросшего по плечи матерого бандюгу...
— Да что-то не похож он на матерого, — проговорил Андрей.
— Вспомни ванну, наполненную кишками, печенью и всем добром, которое в человеке только можно найти... Эта девушка, между прочим, не столько его самого узнала, сколько его рубашку — стирала она ему эту рубашку, Андрей!
— С перепугу, Павел Николаевич... Так мне кажется.
— Ладно, дуй в магазин. Жду тебя через час.
Пришел опер и доложил, что в местных газетах не было объявления о продаже Суровцевыми дома. Ни в одной из десятка газет объявление не обнаружилось.
— Подожди, подожди! — забеспокоился Пафнутьев, — У меня же квитанция о том, что за объявление уплачены деньги. И сумма указана, и дата, и подпись... Тебе не нужно было перелистывать все подшивки газет, в квитанции и газета названа... Вечерка. И подпись завотделом рекламы... Мол... — начал было читать Пафнутьев, но дальше шли неразборчивые буквы, заканчивающиеся путаным росчерком. — Мол... Нет, не могу. Но то, что фамилия этого зава начинается с буквы М, это точно.
— Не было объявления, — угрюмо повторил опер. — Ни в вечерке, ни в других газетах.
— Как же тогда нашелся покупатель?
— А он может и без газеты найтись... Знакомый, родственник, сосед... Мало ли... — Опер передернул сильными плечами и отвернулся к окну, словно разговор ему уже наскучил.
— Зачем же тогда давать объявление? Зачем платить лишние деньги? Зачем нестись в редакцию на двух видах транспорта... Вся эта суета — зачем?
— Мало ли в жизни лишней суеты, — заметил опер, и с ним трудно было не согласиться.
— Так, — раздумчиво проговорил Пафнутьев, тяжело нависая над столом. — Объявление оплачено, в газете не помещено, а дом продан. Интересно получается, очень даже интересно. — Пафнутьев продолжал бормотать про себя одни и те же слова, но мысль его в это время совершала самые отчаянные повороты, виражи и петли, то запутываясь окончательно, то вырываясь на свободный простор полного недоумения. — Но ведь это... — Пафнутьев поднял глаза на опера и опять замер в неподвижности. — Продать дом — это не такое простое дело, а?
— А что нынче просто, Павел Николаевич? — вздохнул опер. — В туалет сходить — три тысячи плати. Если еще успеешь найти этот туалет... В трусах мокро, а три тысячи отдай! — воскликнул он с гневом. Пафнутьев понял, что тот делится пережитым.
— Я не об этом... Чтобы продать дом, нужно этому делу посвятить месяц жизни, а? Справки, нотариусы, доверенности, расписки, заключения бюро технической инвентаризации, милиции, домоуправления... Кто-то всем этим должен заниматься, а? А со стороны покупателя — своя суета, а?
— Сами и занимаются. Деньги экономят.
— Ни фига! — Пафнутьев медленно и раздумчиво поводил указательным пальцем в сторону. — Если хозяин обратился в газету, то он должен обратиться и к адвокату, а?
— Обратился. Адвокат ему и помогал.
— Какой адвокат?
— Сейчас скажу. — Опер достал маленький замусоленный блокнотик, долго, яростно листал его и наконец нашел нужную запись. — Вот он... Огородников его фамилия. Илья Ильич Огородников.
— Да? — негромко спросил Пафнутьев.
И больше ни звука не произнес. Опять навис над столом, поставив локти на полированную поверхность и подняв плечи так, что они оказались на уровне ушей.
— Да? — повторил он через некоторое время. И опять замолчал, глядя в стол. — Надо же, — закончил он свои размышления и весело посмотрел на опера. — И Сысцову звонил Огородников... Чьи-то там интересы представлял.
— Адвокат. — Опер развел руками. — Что с него взять?
— Возьмем, — механически пробормотал Пафнутьев и, пошарив глазами по телефонному списку, который лежал на его столе, быстро набрал номер. Ожидая, пока кто-то на другом конце провода возьмет трубку, он заговорщицки подмигнул оперу. Дескать, сейчас мы во всем разберемся. — Алло! Здравствуйте! — громко и радостно произнес Пафнутьев. — Это вечерка?
— Ну? — выжидающе ответил девичий голос.
— Ой, как здорово, что я к вам попал!
— Что вам нужно, гражданин? — Девушка не желала проникнуться хорошим настроением Пафнутьева.
— Дело вот в чем... Мне нужно дать в вашей газете объявление. Хочу дом продать... К кому обратиться?
— Отдел рекламы.
— А телефон? Если это вас не затруднит, если, конечно, это можно... Телефон начальника рекламного отдела. Кстати, как его зовут?
— Григорий Антонович.
— А фамилия?
— Мольский.
— Вы и телефон можете дать? — Пафнутьев взял ручку и на откидном календаре записал несколько цифр. — Скажите, девушка, а когда я могу... — Но из трубки уже неслись короткие гудки, и Пафнутьев огорчено положил трубку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Пусть так.
Высоко подняв брови, Петрович некоторое время смотрел на Огородникова в полнейшем недоумении.
— Что-то не так? — спросил тот.
— Да нет, ничего, все путем. — Петрович опустил голову, спрятал глаза.
Он вдруг понял, что видит перед собой совсем не того человека, с которым садился за стол. В начале их беседы Огородников был гневен, напорист, все норовил в чем-то уличить его, обвинить, прижать. И вдруг Петрович обнаружил, что перед ним сидит податливый, мягкий, во всем с ним соглашающийся человек. Какая-то даже предупредительность появилась в Огородникове, боязнь сказать что-то такое, что может не понравиться ему, Петровичу. И еще дошло — Огородников попросту поторапливает его, ему не терпится побыстрее выпроводить своего гостя. И сто грамм он предложил не из гостеприимства, а тоже, чтобы поторопить Петровича, это было предложение выпить на посошок.
— Ох-хо-хо, — тяжело, со стоном выдохнул Петрович, но ничего больше не произнес. Понял он, все понял — Огородникова надо опасаться, это враг, который пойдет на что угодно. Что-то он затеял, что-то задумал, и теперь не терпится ему побыстрее провернуть эту свою затею. А что он может затеять такого, чему Петрович является помехой? И опять же ответ прост и ясен. — Пойду я, Илья, — сказал он, поднимаясь. — Будут новости — звони. Я в своем шалаше буду.
— И ты звони, — откликнулся Огородников.
Эти его слова тоже были поторапливающими: иди, дескать, Петрович, иди, не тяни.
— А где сейчас Афганец?
— Пусть об этом Вобла думает, ему нужнее, — усмехнулся Петрович.
— Тоже верно, — согласился Огородников, но при этом оба знали, что Коля Афганец на даче у Петровича. Пробежала трещина между подельниками, пробежала, тонкая, змеистая, почти незаметная, но готовая каждую секунду разверзнуться до пропасти.
Выйдя на улицу, Петрович размеренно зашагал вдоль домов, глядя себе под ноги, — сутулый, до смерти уставший человек. Он знал, что Огородников некоторое время будет наблюдать за ним — расположение окон в квартире позволяло еще около ста метров видеть уходящего от него человека.
Потом Петрович свернул в переулок, пересек заросший кленовым кустарником двор и неожиданно оказался на трамвайной остановке. Дождавшись громыхающего, скрежещущего трамвая, он поднялся в вагон, а через одну остановку сошел и остался стоять на бетонных плитах. Никто, кроме него с трамвая не сошел.
И лишь тогда, успокоившись, Петрович направился к телефонной будке с выбитыми стеклами. Бросив жетон, он набрал номер и долго ждал, пока кто-то возьмет трубку. Наконец в телефонном сундуке что-то звякнуло, щелкнуло и трубку кто-то поднял, но голоса не подавал.
— Коля?
— Я.
— Телевизор смотрел?
— Да.
— Ты засветился, Коля.
— Знаю.
— Тебя просчитают к утру.
— Примерно.
— Это... Вобла придет... Ты бойся его, Коля. Он по твою душу придет.
— Спасибо, Петрович.
Плохо поступил Петрович, он это знал. Нельзя ему было вот так себя вести, нарушил он закон и ясно это сознавал. Но ничего не мог с собой поделать. Он даже не пытался как-то оправдать свой поступок, объяснить его самому себе.
— Сделал и сделал, — пробормотал он. — А дальше, Коля, ты уже сам вертись. Я сделал для тебя больше, чем мне было положено.
«Коля молодой, — думал Петрович, удаляясь от телефонной будки тяжелыми шагами пожилого человека. — Он не знает еще, как поступают в таких случаях. — Петрович на его месте и минуты бы не остался в городе, он наверняка бы знал, что если кто из ребят и придет к нему, то с единственной целью — убрать. А Коля этого не знает, Коля из других... — Ну что ж, — подумал Петрович с усмешкой. — Теперь они на равных. Коля и Вобла теперь на равных. Пусть их...»
* * *
Пафнутьев пробегал свой коридор, стараясь не смотреть по сторонам, не видеть десятка корреспондентов, которые совали ему в лицо разноцветные микрофоны, тараторили вопросы, хватали за рукава и спрашивали, спрашивали, спрашивали. А он вырывался, убегал и прятался за своей дверью.
Накануне вечером он сознательно допустил утечку информации, чтобы внести в банду разлад и напряженность. Более того, Пафнутьев явно завысил свои знания о происшедшем, но не из корыстного желания выглядеть умнее и проницательнее, он добивался все того же — чтобы зашевелилась банда, забеспокоилась и поднялась бы из окопов, в которые залегла после кошмарного убийства.
Все оперативные работники Шаланды, все следователи прокуратуры, московские ребята отрабатывали задания Пафнутьева с утра до вечера и с вечера до утра. Такого еще не случалось, и город был взбудоражен. Звонила Москва, звонили какие-то чрезвычайно самолюбивые радиостанции из Кельна и Парижа, из Лондона и Вашингтона. Откуда только телефоны узнали, что есть такой человек на белом свете — Павел Николаевич Пафнутьев...
— Думаю, они всегда это знали, — потупив взор, заметил Худолей, когда Пафнутьев изумился заокеанской осведомленности. — Но, как настоящие журналисты, свои знания скрывали.
— Они и о тебе знают? — весело спросил Пафнутьев.
— Разумеется, Павел Николаевич.
— Ни фига они не знают! Фырнин им выдал наши телефоны! Сам признался, когда я с ним перед передачей разговаривал. Хотел даже мой домашний им дать! Совсем ошалел мужик!
— Весь город ошалел, Павел Николаевич, — заметил Худолей.
— Ладно, что у тебя?
— Слюнка совпала, Паша, — улыбнулся Худолей. — Полностью. И одна слюнка, и вторая принадлежит одному человеку.
— Не понял? О какой слюнке речь? Что ты несешь?
— Вобликовская слюнка, вобликовская, Паша! Когда он в душевном волнении лузгал семечки сначала на лестнице перед убийством, потом при нас в квартире, потом еще и меня угостил по дурости своей...
— А! — хлопнул Пафнутьев себя по лбу. — Значит, совпала?
— На все сто, Паша!
— А нож?
— Я собрал нескольких афганцев, они опознали его!
У некоторых есть точно такие. И даты на рукоятках выцарапывали, и хранят до сих пор, и сталь у этих ножей плохая...
— Так, — крякнул Пафнутьев, усаживаясь за стол. — Так, — повторил он и с силой потер щеки ладонями. На столе у него уже лежал адрес магазина, в котором работала погибшая Валя Суровцева. Оперативники, допросившие продавцов, добавили к портрету неизвестного Коли еще несколько черточек. Оказывается, немногословным он был, можно сказать, даже молчаливым. Достаточно робким выглядел — не всегда решался сразу подойти к Вале, сказать что-то, попросить. А просил он чаще всего бутылку портвейна. Не водку, не сухое вино, а именно портвейн. И Валя ему этот портвейн давала, так же как Коля, со своей стороны, всегда через день-второй возвращал деньги. Провожать он ее не провожал, то ли не решался, то ли к вечеру занят бывал. И еще вспомнила одна продавщица — мизинец на левой руке был у него поврежден. Последняя фаланга торчала в сторону, как бы надломленная.
Андрей всю ночь провел в военкомате и к утру пришел к Пафнутьеву с дюжиной личных дел афганцев, которые побывали в этой стране в годы, указанные на ноже.
— Вот, Павел Николаевич... Все Николаи, все служили в Афганистане, все с руками и ногами... На рост я уж не обращал внимания. На прически тоже — сами понимаете, за последние годы они обросли.
— Как там в военкомате? Помогли ребята?
— Не то слово! Едва узнали, кого ищем... Все на ночь остались! Ни один не ушел. Разве что уж военком нескольких девушек по домам разогнал.
Пафнутьев медленно перекладывал папки с личными делами афганцев, всматривался в мальчишечьи лица, вчитывался в фамилии, имена, но ни одно дело не остановило его взгляда, не привлекло внимания. Да он и не надеялся, что вот так сразу ткнет пальцем в убийцу.
— Значит, говоришь, живыми все вернулись... Матерям на радость, невестам на утеху, — бормотал он, снова и снова перекладывая папки. — То-то друзья веселились, то-то отцы поддавали при встрече...
Андрей молчал. Слова Пафнутьева не требовали ответа, да и понимал он — сам с собой разговаривает начальник.
— Что дальше, Павел Николаевич? — спросил Андрей. — Надо же когда-то одного выбрать...
— А что тут думать... Бери эти папки и топай к девочкам в магазин. Покажи фотки... Они же его видели. Да и мальчик у нас в запасе, у нас же мальчик есть. Хотя он может и не узнать... Здесь стриженые солдатики, а он видел заросшего по плечи матерого бандюгу...
— Да что-то не похож он на матерого, — проговорил Андрей.
— Вспомни ванну, наполненную кишками, печенью и всем добром, которое в человеке только можно найти... Эта девушка, между прочим, не столько его самого узнала, сколько его рубашку — стирала она ему эту рубашку, Андрей!
— С перепугу, Павел Николаевич... Так мне кажется.
— Ладно, дуй в магазин. Жду тебя через час.
Пришел опер и доложил, что в местных газетах не было объявления о продаже Суровцевыми дома. Ни в одной из десятка газет объявление не обнаружилось.
— Подожди, подожди! — забеспокоился Пафнутьев, — У меня же квитанция о том, что за объявление уплачены деньги. И сумма указана, и дата, и подпись... Тебе не нужно было перелистывать все подшивки газет, в квитанции и газета названа... Вечерка. И подпись завотделом рекламы... Мол... — начал было читать Пафнутьев, но дальше шли неразборчивые буквы, заканчивающиеся путаным росчерком. — Мол... Нет, не могу. Но то, что фамилия этого зава начинается с буквы М, это точно.
— Не было объявления, — угрюмо повторил опер. — Ни в вечерке, ни в других газетах.
— Как же тогда нашелся покупатель?
— А он может и без газеты найтись... Знакомый, родственник, сосед... Мало ли... — Опер передернул сильными плечами и отвернулся к окну, словно разговор ему уже наскучил.
— Зачем же тогда давать объявление? Зачем платить лишние деньги? Зачем нестись в редакцию на двух видах транспорта... Вся эта суета — зачем?
— Мало ли в жизни лишней суеты, — заметил опер, и с ним трудно было не согласиться.
— Так, — раздумчиво проговорил Пафнутьев, тяжело нависая над столом. — Объявление оплачено, в газете не помещено, а дом продан. Интересно получается, очень даже интересно. — Пафнутьев продолжал бормотать про себя одни и те же слова, но мысль его в это время совершала самые отчаянные повороты, виражи и петли, то запутываясь окончательно, то вырываясь на свободный простор полного недоумения. — Но ведь это... — Пафнутьев поднял глаза на опера и опять замер в неподвижности. — Продать дом — это не такое простое дело, а?
— А что нынче просто, Павел Николаевич? — вздохнул опер. — В туалет сходить — три тысячи плати. Если еще успеешь найти этот туалет... В трусах мокро, а три тысячи отдай! — воскликнул он с гневом. Пафнутьев понял, что тот делится пережитым.
— Я не об этом... Чтобы продать дом, нужно этому делу посвятить месяц жизни, а? Справки, нотариусы, доверенности, расписки, заключения бюро технической инвентаризации, милиции, домоуправления... Кто-то всем этим должен заниматься, а? А со стороны покупателя — своя суета, а?
— Сами и занимаются. Деньги экономят.
— Ни фига! — Пафнутьев медленно и раздумчиво поводил указательным пальцем в сторону. — Если хозяин обратился в газету, то он должен обратиться и к адвокату, а?
— Обратился. Адвокат ему и помогал.
— Какой адвокат?
— Сейчас скажу. — Опер достал маленький замусоленный блокнотик, долго, яростно листал его и наконец нашел нужную запись. — Вот он... Огородников его фамилия. Илья Ильич Огородников.
— Да? — негромко спросил Пафнутьев.
И больше ни звука не произнес. Опять навис над столом, поставив локти на полированную поверхность и подняв плечи так, что они оказались на уровне ушей.
— Да? — повторил он через некоторое время. И опять замолчал, глядя в стол. — Надо же, — закончил он свои размышления и весело посмотрел на опера. — И Сысцову звонил Огородников... Чьи-то там интересы представлял.
— Адвокат. — Опер развел руками. — Что с него взять?
— Возьмем, — механически пробормотал Пафнутьев и, пошарив глазами по телефонному списку, который лежал на его столе, быстро набрал номер. Ожидая, пока кто-то на другом конце провода возьмет трубку, он заговорщицки подмигнул оперу. Дескать, сейчас мы во всем разберемся. — Алло! Здравствуйте! — громко и радостно произнес Пафнутьев. — Это вечерка?
— Ну? — выжидающе ответил девичий голос.
— Ой, как здорово, что я к вам попал!
— Что вам нужно, гражданин? — Девушка не желала проникнуться хорошим настроением Пафнутьева.
— Дело вот в чем... Мне нужно дать в вашей газете объявление. Хочу дом продать... К кому обратиться?
— Отдел рекламы.
— А телефон? Если это вас не затруднит, если, конечно, это можно... Телефон начальника рекламного отдела. Кстати, как его зовут?
— Григорий Антонович.
— А фамилия?
— Мольский.
— Вы и телефон можете дать? — Пафнутьев взял ручку и на откидном календаре записал несколько цифр. — Скажите, девушка, а когда я могу... — Но из трубки уже неслись короткие гудки, и Пафнутьев огорчено положил трубку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40