– Глядите-ка, он светится!
И тут же по залу пронесся набирающий силу ропот:
– Светится, светится! Смотрите, избранница среди нас! Рубин разгорается!
Цепочка рабынь сделала еще десяток шагов, а потом остановилась. Послышались восклицания изумления, восторга, радости, взгляды всех присутствующих устремились ввысь – туда, где подобно разгорающемуся костру пульсировал таинственным багряным светом чудесный рубин.
– Перекрыть вход! Выводите всех лишних! Надо определить, кто же из них избранница! – разнесся по залу приказ, отданный командиром стражников. А следом за ним недружный шум голосов прорезал истерический вопль: – Богиня! Богиня, милости и милосердия!
Вопль этот, исторгнутый божественным светом чудесного рубина из исстрадавшейся души какой-то рабыни, послужил сигналом всем остальным. Женщины и девушки валились на каменные плиты пола, что то бормоча и выкрикивая. Кто-то затянул гимн Богине, кто-то обращался к ней с бессвязными мольбами, просьбами и жалобами… К рабыням присоединились их хозяева и стражники: одни, упав на колени, молились; другие каялись в грехах; третьи превозносили ту, что, подарив им некогда жизнь, оберегала и хранила, а теперь удостоила зреть дивное диво, призванное посрамить заморских Богов-Близнецов…
Известие о чуде достигло собравшихся на площади людей, и охваченная жаждой видеть его толпа ринулась ко входу в храм. Часть сохранивших присутствие духа и надлежащее спокойствие стражников, обнажив мечи, перекрыла коридор; другие принялись выволакивать из зала рабынь, взашей выгонять их упирающихся хозяев.
Потрясенная, оглохшая от криков Ниилит, шепча молитвы, дико озиралась по сторонам, чувствуя, что куда бы она ни смотрела, взор ее постоянно возвращается к ровно пламенеющему в диадеме Богини рубину. Огромный драгоценный камень сиял дивным чарующим светом, и озаренное им лицо Богини казалось полным жизни. Еще мгновение, другое – и гигантская фигура с простертыми к молящимся руками завершит благословляющий жест, а уста разомкнутся, чтобы произнести нечто божественное, тайно ожидаемое многими поколениями ее почитателей.
Но ожидания, как всегда, не оправдались. Статуя осталась безмолвной и недвижимой, умноженные гулким эхом, многократно отраженные стенами крики стали стихать. Сильные руки стражников подхватили Ниилит и вместе с дюжиной других рабынь повлекли к выходу из зала. И тут же кто-то взволнованно крикнул:
– Стойте! Стойте, во имя всего святого! Он гаснет! Рубин гаснет, верните их назад!
Ниилит и ее товарок потащили к статуе Богини, и снова девушка не могла оторвать глаз от начавшего разгораться при ее приближении рубина.
– Эта! Нет, эта! Она! Да нет же, другая! – спорили и переругивались перед ликом Богини стражники и хозяева нескольких оставшихся в зале рабынь. – Тащите их к выходу по одной, а мы посмотрим, когда рубин начнет меркнуть!
– Я, я избранница! Я чувствую, пустите меня к Богине! – вопила усатая рабыня, вырываясь из рук стражников и размазывая по щекам слезы и краску. Но ее, а потом и еще одну девицу решительно оттащили от постамента статуи. Рядом с Ниилит остались всего две девушки: щуплая, похожая на мальчишку, и та самая, что говорила про сладость надклеванной птицами ягоды.
– Это она, она, я знаю! – подталкивала костлявая саккаремка вперед свою маленькую рабыню. – Разве вы не видите на ее лице мету избранницы?
Ниилит видела лишь худенькую шею в обрамлении черных завитков жестких, взмокших от пота волос и пестрый халат, сползавший с покатых плеч. Неужели эта малышка и есть избранница? Что избранницей может быть она сама, Ниилит даже в голову не пришло. Подумав, что, быть может, это самый значительный в ее жизни день, о котором она, спустя годы, станет рассказывать своим детям и внукам, если, конечно, они у нее будут, девушка подалась вперед, чтобы успеть взглянуть в лицо избранницы. Она боялась, что ее вот-вот уволокут вслед за размалеванной девицей, и не сразу поняла, что же это так мерзко и страшно свистнуло над ухом. И лишь спустя мгновение увидела тяжелый арбалетный болт, вонзившийся под лопатку избранницы Богини. Окружавшая древко ткань халата начала на глазах пропитываться кровью, девчонка качнулась и, не издав ни звука, стала оседать на каменные плиты пола.
Кто-то гневно вскрикнул, зазвенела сталь, стражники кинулись в разные стороны, костлявая саккаремка взвыла дурным голосом, а Ниилит, плохо соображая, что вокруг нее происходит, опустилась на колени подле раненой избранницы. Дернула рукой, веревка, которой было обмотано ее запястье, ослабла, и девушка, ощупав края раны, попыталась перевернуть несчастную девчонку на бок... Рана не была, точнее, не должна была быть смертельной, но по тому, как дернулось под ее руками тело избранницы, как запузырилась в уголках бледного рта розовая пена, Ниилит вдруг с ужасом поняла, что здесь уроки, полученные у многомудрого Зелхата, не помогут. Девчонка умирала, и объяснение этому могло быть лишь одно – наконечник болта был смазан сильнейшим быстродействующим ядом.
Распахнув халат избранницы, девушка попыталась отыскать чудодейственные точки, нажатием на которые можно было разбудить спящие в человеческом теле силы, хотя подсознательно уже понимала – даже это последнее средство не спасет умирающую. Чьи-то руки ласково опустились на плечи Ниилит, и тихий голос, явно не принадлежащий стражнику, мягко произнес:
– Оставь ее, не трать силы зря. Яд уже сделал свое дело, она мертва.
Ниилит подняла голову и встретилась глазами с храмовым лекарем, которого нетрудно было признать по перетягивавшей волосы холщовой повязке, исписанной исцеляющими заклинаниями.
– Да, Лан Лама уже беседует с душой этой девочки, готовясь вознести ее на Праведные небеса, – утешающе пробормотал он, а торжествующий голос краснолицего гаркнул в самое ухо Ниилит: – Но рубин-то сияет по-прежнему!
– Она избранница! Она обладает даром! Богиня уберегла ее от стрелы убийцы! – загремели вокруг голоса стражников. Кто-то подхватил девушку, поставил на ноги, и глаза ее сами собой обратились к сияющему в диадеме Богини рубину, кровавый свет которого был теперь неестественно ярок и обжигал подобно попавшему в глаза песку.
Все дальнейшее Ниилит помнила плохо. Ее подводили и отводили от статуи, пламя в глубине рубина вспыхивало, гасло и опять разгоралось, как будто в костер подкладывали сухую траву. Стражники обшаривали тянущиеся вдоль стен галереи в поисках убийцы, краснолицый требовал у какого-то очень важного вельможи обещанное вознаграждение, но тот не соглашался выдать его без ярлыка, свидетельствующего, что рабыня его, оказавшаяся избранницей, была приобретена законным путем…
Ниилит ни на чем не могла сосредоточиться, мысль о том, что она и есть избранница, не укладывалась в сознании, перед внутренним взором вновь и вновь вставало искаженное болью лицо умирающей девчонки, а чей-то настойчивый голос все твердил о милосердии Богини, уберегшей чадо свое от убийцы… Ниилит хотела спросить, какое же это милосердие, если, спасая ее, Богиня подставила под стрелу девчонку, которой от силы десять лет исполнилось, но задавать подобные вопросы стражникам или вертевшемуся под ногами Шаруху было глупо. А когда перед ней снова появился храмовый лекарь, и она уже открыла рот, тот ловко кинул в него крохотный желтый шарик. Раскусив его, Ниилит бездумно отметила вкус книса – растения, из которого Зелхат приготавливал успокаивающие снадобья – и, разом утратив остатки интереса ко всему происходящему, позволила стражникам увлечь себя в какие-то пыльные коридоры, которыми те намеревались вывести ее из храма, дабы избежать встречи с запрудившей площадь толпой.
13
Прикрыв глаза, Ракобс пытался представить, как выглядел Цурсог-Разрушитель, двести лет назад явившийся из Вечной Степи и прошедший по Саккарему, огнем и мечом расширяя пределы своей огромной, но недолговечной империи. Нашествие это, в отличие от многих других набегов кочевников, было поистине опустошительным. Орды, вторгавшиеся прежде в Саккарем и земли, граничащие с Вечной Степью, жгли и грабили города и села, уводили в рабство многочисленных пленников и возвращались на бескрайние просторы своей родины. Многотысячное войско Цурсога, состоящее из кочевников и породнившихся с некоторыми кланами степняков меорэ, не только не ограничилось дюжиной захваченных городов, но, пересекши Саккарем с востока на запад, вторглось в Халисун и, опустошив его северо-восточные области, обрушилось на южные границы Нарлака. Закованные в сталь северные витязи дали захватчикам достойный отпор, а сам Цурсог бесславно погиб при осаде одного из неприступных пограничных замков.
Подобно империи Гурцаты Великого, чье войско лесным пожаром прокатилось по землям вельхов и веннов и сгинуло где-то в легендарных Кайеранских топях, держава Цурсога начала разваливаться сразу же после гибели ее создателя. Стремительное возвышение и столь же стремительное падение во прах этих империй привело к тому, что о них сохранились лишь предания и почти полностью отсутствовали мало-мальски достоверные сведения. Кочевники не утруждали себя описанием своих походов, разоряли храмы и святилища, жгли свитки и редкие тогда еще книги, используя летописцев при осаде непокорных городов точно так же, как и всех прочих пленников. Императоры Вечной Степи не чеканили монеты, не устанавливали стел с надписями, восхвалявшими их подвиги, и потому известно о них крайне мало.
Работая над "Историей Саккарема", Ракобс часто возвращался к немногочисленным записям, уцелевшим со времен Последней войны, поскольку именно она, а точнее, целая череда длившихся около полувека войн привели к появлению нынешних держав, пришедших на смену множеству мелких городов-государств, располагавшихся прежде на территориях Саккарема и Халисуна. Независимым остался только Нардар, да и то лишь благодаря тому, что, будучи расположенным в труднопроходимых предгорьях, оказался еще и на границе двух больших держав, и мудрые правители его сумели, пользуясь поддержкой то одного, то другого сильного соседа, не допустить захвата среброносных земель. Немало способствовало этому и то обстоятельство, что на территории Нардара находились Северные Врата в Велимор, торговые отношения с которым стремились сохранять и халисунские, и саккаремские владыки.
Сравнивая старую, начертанную на тщательно выделанной телячьей коже карту древнего Саккарема с нынешней, нарисованной на толстой желтоватой бумаге, Ракобс в который уже раз думал, что, хотя Цурсога и называли Разрушителем, равно как и многими другими нелестными прозвищами, вторжение его, помимо очевидного зла, принесло и немалую пользу. Ведь и Саккарем, и Халисун некогда были небольшими приморскими странами, от северных границ которых до отрогов Самоцветных гор простирались земли полутора, а то и двух десятков мелких государств, ведших между собой нескончаемые войны. Кровопролитным усобицам, как и существованию самих этих государств, положило конец нашествие Цурсога, воины которого, несмотря на их жестокость, не могли истребить больше народу, чем из года в год гибло в пограничных стычках за тот или иной клочок земли…
Размышляя над этим, Ракобс порой склонялся к мысли, что Цурсог в глазах саккаремцев должен был выглядеть не столько Разрушителем, сколько создателем Нового Саккарема, посланным самой Богиней ради объединения земель, племен и народов, живших южнее Самоцветных гор. Но можно ли называть безжалостного убийцу божественным посланником? И был ли Цурсог в действительности безжалостным убийцей? Или умиротворителем, сознававшим, что жестокость его даст в недалеком будущем добрые всходы?.. В то, что предводителем кочевников двигали благие побуждения, Ракобсу верилось с трудом, и все же ему хотелось бы взглянуть на прижизненный портрет Цурсога. Ведь лицо порой может рассказать о характере человека больше, чем полуистлевшие свитки хроник…
– Отец! Отец-настоятель! – Вбежавший в келью служка низко поклонился старцу и единым духом выпалил: – Богиня признала носительницей дара одну из приведенных в храм рабынь, чудесный лал загорелся в ее диадеме, а стрелок, затаившийся в зале, убил стоявшую перед ней девчонку, которую все принимали за избранницу!
– Лекарь осмотрел ее? Она и правда убита?
– Мертвее мертвого! Но кровь! Кровь на плитах храма, отец настоятель! Что делать?
– Смыть кровь и приготовиться к службе. На ней мы помянем безвинно убиенную и возблагодарим Богиню за то, что она явила нам носительницу дара, – тихо произнес старик, складывая ладони в знак скорби.
– И это все, что мы можем сделать? – спросил неслышно появившийся в келье вслед за служкой Бейраф.
– Да. Ты помнишь наш разговор?
– Помню, отец мой. Помню и твое предостережение и поражаюсь твоей прозорливости!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90