– Так вы уверены, мэтр Рембо, что именно эти люди напали на вас в ночь после турнира? – ласково уточнил защитник. – Ночь была темная, могли и обознаться…
– Н-не увверен, – ответил жонглер, дрожа как осиновый лист, – я в тот вечер выпил преизрядно, мог и ошибиться. Уж, право, и не знаю, ваша милость…
– Ну вот, – сказал Ги, обращаясь к барону, – ваш свидетель и пострадавший сам отказывается от обвинения.
– Бог с ним, с обвинением, – пророкотал барон, – если подтвердятся твои слова, законник, то я его безо всякого суда лишу мужских атрибутов.
Смех в зале усилился. Суд медленно, но верно превращался в настоящий фарс. Бальи затравленно оглянулся по сторонам и, не встречая ни у кого поддержки, просительно воззрился на Витторию. Та что-то прошептала на ухо одному из своих слуг и повелительным жестом направила его к председателю. Тот выслушал сбивчивый шепот посланника, немного успокоился и провозгласил:
– Теперь рассмотрим обвинения, выдвинутые сеньором Пьетро по поводу турнира!
– Какого турнира? – искренне изумился Ги.
– Того турнира, который обвиняемые выиграли колдовством, – ответил бейрутский легист. Он успел вернуться на свое место и приосанился, по всей вероятности, считая позиции обвинения в этом вопросе несокрушимыми.
– Обращаюсь прежде всего к его милости архидьякону каноников Тира, – спокойно уточнил адвокат. – Известна ли здешним клирикам булла святейшего апостолика папы Григория Девятого о строжайшем запрещении рыцарских турниров?
При этих словах брови у бальи и обвинителя поползли на лоб, а у архидьякона грозно сошлись у переносицы.
– То есть вы хотите сказать, – продолжил Ги, не обращая особого внимания на мимику судейских, – что эту буллу нарушил и сеньор ди Россиано, близкий родственник Его Святейшества?
В зале повисла гробовая тишина. Местные сеньоры уже почувствовали крутой нрав папы Григория, а особенно его полномочного представителя, легата, и не без основания полагали, что за участие в запрещенном турнире их могут, заодно с Фридрихом, подвергнуть интердикту. На самого же сеньора ди Россиано было страшно смотреть. Он во мгновение ока растерял всю свою напыщенность и теперь стоял бледный как смерть, с дрожащей нижней губой, напоминая школяра, который поставил большую кляксу на уроке каллиграфии и теперь ожидает наказания розгами.
– Но я уверен, что на прямое нарушение подобного запрета власти города Тира пойти никак не могли, – неожиданно заявил адвокат. – Стало быть, это был и не турнир, а рождественский бугурт, то есть игрища на потеху благородным дамам, устроенные отдельными рыцарями в честь святого праздника?
– Бугурт, конечно, бугурт! – радостно отозвался бальи.
Архидьякон при этом одобрительно закивал, по залу пронесся вздох облегчения, а сеньор Пьетро удивленно захлопал глазами, словно не веря в чудесное избавление.
– А это означает, – продолжил Ги, – что сир Робер и сир Пьетро просто сражались в честном несмертельном поединке за честь прекрасной дамы. Вы согласны, сир Пьетро? Или же ваш двоюродный дед, который, кстати, и подарил вам коня, оружие и доспехи на совершеннолетие, обрадуется, узнав о том, что вы, благородный сир, приняли участие в рыцарском турнире? – «Рыцарский турнир» в устах акрского адвоката прозвучало как «ведьминский шабаш».
– Так оно и было, – испуганно пролепетал Пьетро ди Россиано.
– А если это был бугурт, то, стало быть, турнирный кутюм к данному случаю никак неприменим, и о лишении рыцарского звания и титула турнирным судом не может быть и речи! – Последние слова адвокат произносил четко и размеренно, словно вбивая гвозди в несуществующий гроб.
Бальи вцепился в подлокотники кресла. Лицо его побагровело. Казалось, что председателя суда, с треском провалившего процесс, который виделся всем его устроителям совершенно беспроигрышным, сейчас хватит удар. К нему одновременно с противоположных сторон зала подскочили порученцы донны Корлеоне и барона Ибелина. Выслушав и того и другого, бальи почесал переносицу, поднял взгляд, в котором засветилась некоторая надежда, и во всеуслышание объявил:
– Остальные пункты обвинения, а также и заключительную речь Мартина Аквитанского, представителя пострадавшей стороны, суд намерен выслушать завтра. На сегодня, ввиду позднего времени, слушание дела прекращается.
– У защиты нет возражений, ваша милость, – прострекотал адвокат и обернулся к Жаку с Робером, на лицах у которых застыло одинаковое выражение неподдельного восхищения, какое бывает обычно у детей, на глазах у которых фокусник извлекает голубя из пустого колпака.

* * *
По настоянию неугомонного защитника бальи отдал распоряжение не возвращать Жака и Робера в темницу короля Конрада, а оставить на ночь в камере, предназначенной для заключения знати и содержания богатых пленников. Помещение располагалось на первом этаже дворца, и о том, что они находятся под стражей, здесь напоминали только кованые решетки на окне да мощные двери, лишенные внутренних запоров.
После блестящего выступления Ги к приятелям возвратился аппетит, и в предвкушении завтрашнего триумфального освобождения они заказали в любимой таверне роскошный ужин.
– Вы настоящий мастер своего дела, – уважительно говорил Жак, отдавая должное жареной рыбе в апельсиновом соусе. – Видел я суды в самом Лионе, наблюдал, как легисты защиту ведут, но такое!..
– Да говорить не о чем, – отмахнулся от него адвокат наполовину обглоданной гусиной ногой. – Это просто чепуха, а не процесс. Вот, помнится, пару лет назад в Тивериаде тамошний виконт попробовал отсудить у мастера Грига несколько доходных домов, которые тот построил по заказу местного раиса, – тогда пришлось повозиться. Виконт подкупил палату горожан, и те напрочь отказывались принять нашу жалобу к рассмотрению. А здесь, в Тире, не законники, а сущие школяры. Привыкли к тому, что адвокаты, совершенно не знающие законов, просто упражняются в красноречии. Барон вообще там, в своем Бейруте, царь и бог – как он сказал, так и будет.
– Да, кстати, о бароне, уважаемый мэтр, – с трудом оторвавшись от засахаренных смокв, сказал Робер. – Я не понял, что это вы говорили о письме какой-то фрейлины?
– Да в Заморье ни для кого не секрет, – улыбнулся в ответ Ги, – что христианнейший бейрутский нобиль под видом фрейлин своей драгоценной супруги содержит, подобно султану, собственный гарем. Зная похотливую сущность жонглерского племени, я решил навести справки, и сегодня утром, всего за денье, одна из служанок прибывшей на суд вместе с мужем баронессы выболтала мне, что лично передавала любовное признание, написанное этому сладкоголосому воришке одной из наложниц.
– Ловко! – восхитился Робер. – Истину говорил покойный граф Гуго де Ретель: «Перо в ловкой руке законника часто разит сильнее, чем рыцарский меч».
– Но завтра с утра они будут говорить о колдовстве, мэтр Ги, – заметил Жак, – а это ведь очень опасное обвинение.
– Пустое, – ответил юрист, – о колдовстве и ереси вспоминают обычно тогда, когда человека нужно во что бы то ни стало отправить в темницу либо на плаху, а доказательств для этого не хватает. Но с этим мы тоже справимся. Во-первых, вы крестоносцы, принявшие обет. Как известно, таковые находятся под защитой церкви, и только церковь может их обвинять в этом преступлении. Во-вторых, ваша хозяйка Хафиза – никакая не еретичка, а маронитка. Духовные отцы этой раскольнической общины еще до падения Иерусалима были приняты со своей общиной в лоно Римской церкви. Марониты очень богаты, многочисленны и имеют огромное влияние в здешних местах. Поэтому ни легат, ни тем паче архиепископ, получив это дело в свою юрисдикцию, ни за что не рискнут назвать эту женщину колдуньей и еретичкой. Кроме того, о каком колдовстве вообще идет речь? Ладанка при вас, сир рыцарь? Вот и отлично. Найдутся два свидетеля, готовые подтвердить, что это именно ее Хафиза надела вам на шею? Вот и славно. Как мог не победить в поединке рыцарь, носящий с собой щепку от Честного Креста?
– Точно так же, как потерпели поражение при Хаттине войска христиан, которые, как известно, несли с собой весь Честной Крест целиком, – не удержался и съязвил в ответ Робер.
– Не сбивайте меня с настроя, сир, – недовольно поморщился адвокат. – Вот если бы я выступал на стороне обвинения, то тогда, конечно, припомнил бы Хаттин в этой связи.
После того как все принесенное было съедено и выпито, Ги распрощался со своими клиентами и отбыл отдыхать и готовиться к завтрашнему дню. Робер, выпивший между делом два кувшина вина, заснул, положив голову на стол, так что его пришлось долго расталкивать и убеждать, чтобы он перебрался на кровать. После прогнившей соломы королевского подземелья душистый клевер, которым был набит матрас, показался Жаку ароматом райских кущей. Заснул он, еще не успев положить голову на подушку.

* * *
Разбудил их посланный из таверны слуга. По приказу хозяина он поинтересовался, будут ли господа заказывать завтрак. Жак ограничился стаканом холодной воды – он волновался перед началом суда, зато Робер без малейших усилий уплел жареного каплуна, закусил его целой миской оливок и выпил кувшин вина, правда, наполовину разведенного водой.
Они успели завершить завтрак, одеться и привести себя в порядок, когда в коридоре послышался топот стражников. Сегодня их конвоировали не менее десятка человек. К удивлению Жака, это были не тевтонцы и не городские копейщики. Примерно половина сержантов, окруживших их со всех сторон, носили гербы императорских солдат, остальные – эмблемы наемников бейрутского барона.
– Похоже, дружище, – кося глазом на конвой, пробормотал Робер, – мы с тобой первые, кто смог объединить войска Ибелинов и Фридриха.
Жак ничего не ответил. Он заглядывал через головы охранников в надежде высмотреть адвоката Ги, который с утра еще не появлялся. Отгороженные живым заслоном, они миновали галерею и вошли в зал, на глазах заполнявшийся зрителями и участниками процесса.
На высоком балкончике, откуда во время балов и торжеств музыканты услаждали слух городской знати, не по-зимнему шумно разорялся воробей. Солнце, пробиваясь сквозь висящую в воздухе пыль, падало на большие гранитные плиты, по которым в ожидании начала суда разгуливали допущенные в зал господа и простолюдины. Вчерашнее выступление акрского адвоката стало известно всему городу, и теперь все, кто имел хоть малейшую возможность, пришли сюда, чтобы увидеть собственными глазами, как будет окончательно развалено белыми нитками шитое обвинение. Бальи был апулийцем, и в Тире, заселенном по большей части ломбардцами, бургундцами и германцами, его не любили, тем более что на сей раз он открыто выступил на стороне «заносчивых чужаков» – сторонников императора, костью сидевших в горле у здешних купцов.
– Ну, и куда запропастился наш Ги? – проворчал недовольно Робер. – Тоже решил на радостях вчера винца попить?
Стража оттеснила к входным дверям толпу простолюдинов, благородные господа заняли место на приготовленных для них стульях, бейрутский легист заметался между рядами, выслушивая последние пожелания своих клиентов, а Ги все не появлялся.
Из галереи вышли судьи во главе с председателем и начали рассаживаться по местам.
– Что-то здесь не так, – недовольно пошевелил усами Робер. – Я, конечно, знаю этого юриста всего один день, но он не произвел впечатления человека, который может вот так, за здорово живешь, опоздать к началу суда.
Глашатай прокричал: «Слушайте! Слушайте! Слушайте!», бальи объявил о продолжении рассмотрения обвинений, а место, предназначенное для защиты, все еще пустовало.
Жак и Робер растерянно вертели головами и ничего не могли понять.
По залу легким лесным ветром пронесся гул – какой-то человек бегом пересек свободное пространство и встал как вкопанный напротив бальи. Жак узнал его – это был десятник городской стражи, тот, который их арестовывал.
– Ну, – спросил его бальи, – так скоро там появится этот столичный законник? Ей-богу, еще немного, и мы начнем без него!
– Да тут дело, стало быть, такое, ваше светлость, – доложил, выкатывая глаза от служебного рвения, десятник. – Этот самый мэтр, за которым вы меня посылали, поселился здесь неподалеку, в доходном доме сеньора Грансини, на шестом этаже. Подошли мы туда, а там… Окна в этом доме высокие, а подоконники, стало быть, низкие. Вот он, видать, с непривычки из окна-то и шмякнулся кулем. Его, поди, кто снизу окликнул, а он возьми да и перегнись. Мы пришли, а он аккурат на мостовой валяется, и голова расколота, словно гнилой арбуз.
Все присутствующие охнули, как один человек, и в зале воцарилась гробовая тишина, которую, впрочем, тут же нарушил воробей, по-видимому, обрадованный тем, что его голос теперь сможет услышать весь зал.
Присутствующие отреагировали на новость по-разному. Председательствующий бальи, не скрывая своих чувств, облегченно вздохнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50