Один из стоящих у двери вдруг обернулся, мазнул по Назарову взглядом и отвернулся. Через секунду после этого повернулся и Федор. И зашагал обратной дорогой.
«Вот это да! Вот почему меня преследовал этот спецвагон. Знакомые рожи „ездють" в этих вагонах. Интересные дела складываются», — ему приходилось продираться сквозь разгуливающий народ, а это отвлекало. Необходимо было осмыслить увиденное. Федор свернул на соседние пути, пошел по ним.
«Итак, тогда в Монастырске с подножки я увидел в окне спецвагона голову, узнать не узнал, но показавшаяся знакомой физиономия вызвала тревогу.
Одно из двух: или этот человек чекист, или уголовник. Может, и чекист. Скажем, до того работавший в воровской среде, выдавая себя за бандита. Человек выполнил задание ЧК — следил за бандой, работавшей в „Красном кабачке". Теперь, когда его задание окончено не без моей помощи, его послали с охраной спецвагона. Все вроде сходится. Хотя, честно признаться, рожей он — вылитый мазурик. А если, чего доброго, уголовник? Что тогда он делает в чекистской охране после того, как его упекли в каталажку? Сбежал оттуда? И что это тогда за спецвагон, где беглый мазурик в охране?
Надо, думаю; остановиться на том, что у них, кто б они ни были, своя дорога, свое задание, а у меня — своя тропинка. Светиться перед ними я больше не буду, разбежимся кому куда надобно и забудем, кто есть кто».
Федор не заметил, как добрел до станционных построек, похожих на большие и маленькие бараки. Человек в форме телеграфиста возле покосившейся будки, откуда доносился стук работающего телеграфа, кормил лохматую дворнягу. Его и спросил Назаров, когда отправят их состав.
— Часа полтора простоите. Точно, — ответил телеграфист, глядя на собаку, а не на спрашивающего.
«Можно и погулять еще», — сделал вывод Федор, хотя особого интереса для прогулок случившиеся места не представляли. Но поезд успеет еще надоесть, поэтому Назаров продолжил обход станционных построек.
Из-за угла одного сарая послышался голос, заставивший Федора подойти поближе. Вот уже можно разобрать речь говорившего мужчины:
— Упоительнее, прельстительнее вашего, Лидия, я женщин не встречал. Богом клянусь! С вас бы Рембрандту портреты писать. С вашей красотой в старой Москве непременно гранд-мадамой бы стали, графья с князьями проходу бы не давали. Всю Сухаревку бы околдовали. Говорю я с вами, и удовольствия от того прямо ангельские. Голосом вашим вы для меня хрустальную дорожку на небеса выстеливаете…
«Неплохо загнул, стервец», — подумал Федор.
— Вы даже сами не подозреваете, насколько вы, Лидия, умнее всех прочих пустых мамзелек. Чтоб вы ни сказали, все так верно, все так точно. Давайте, Лидия Петровна, по глоточку за знакомство-с. За наше счастливое рандеву!
«А вот это уже лишнее», — решил Назаров и вышел из-за угла.
— Кипяточек не остынет, товарищи молодежь? Марсель Прохорович и Лидия Петровна сидели на бревне, прислоненном к подветренной, к тому же нагретой солнцем стене непонятного сарая. Сидели, пока не свалился как снег на голову товарищ Назаров. Завидев командира, боец Раков вскочил и с перепугу проорал:
— Здравия желаю, ваше благородие!
Из оставшегося лежать у его ног мешка выглядывало знакомое зеленоватое горлышко с бумажной пробкой. С бревна поднялась следом за ухажером и барышня Лида. Хлопая большими ресницами, прижавшись к вытянувшемуся в струнку новому своему приятелю, тоже испуганно глядела на грозного красного командира.
— Ты, Марсель Прохорович, насчет благородиев во всю ивановскую не орал бы. Матросы сбегутся. И вообще…
Федор собирался задать взбучку недисциплинированному бойцу, но смотрел на эту смешную и чем-то трогательную парочку, смотрел, и на смену желанию произвести разнос приходило желание оставить в покое и своего непутевого подчиненного, и его раскрасавицу, и вагоны всех возможных назначений. «Устал я, устал, — промелькнуло в мозгу. — Отдохнуть хочется».
— Кипятком-то хоть разжился, Марсель Прохорович? — подобревшим голосом спросил Назаров.
— Не извольте сомневаться! Кипяточек — пальчики оближете, — боец Раков приободрился, почувствовав, что гроза миновала.
— Ну, тогда марш бегом его заваривать! Через десять минут приду на место, чай и завтрак не на столе — в Москве пять суток ареста. И окромя чая чтоб ничего у меня! Выполнять!
Когда молодые упорхнули, Федор присел на опустевшее бревно, закурил. Солнце грело, ветер не дул, птички чирикали — но среди всего этого благолепия Назарову вдруг показалось, что за ним наблюдают. С окопно-фронтовых времен знакомый неуют в теле, давление в висках обычно не обманывали. Кто-то откуда-то пялится на него. Федор обвел взглядом окрестности. Люди, которые попали в поле его зрения, занимались кто чем, только не следили за ним. Но если действительно засел поблизости некто, интересующийся им, товарищем Назаровым, то почему бы ему не прятаться, скажем, в тех кустах, или, забравшись в одну из построек, не подсматривать сквозь щели, или не подглядывать из-за стоящих невдалеке в отстое грузовых вагонов? С другой стороны, подумал Федор, возможно, от переутомления напала беспричинная мнительность. Может быть, и так…
Назаров поднялся, собираясь вернуться в свой вагон. Мнительность или нет, теперь он будет настороже. Если бы он не придавал значения подсказкам своих безотчетных побуждений, то давно был бы обглодан могильными червями.
Федор двинулся в сторону скучающих около тупикового упора трех грузовых вагонов, намереваясь обогнуть их и по наикратчайшей добраться до состава.
Оказавшись вблизи этого тройника, Назаров взял левее, двигаясь к крайнему слева вагону.
Отчего он наклонился и посмотрел под вагоном? Да оттого, не иначе, что старый, матерый, битый-перебитый волк он, тертый калач. И действие у него давно уже опережает мысль о необходимости этого действия.
С той стороны вагона параллельно Назарову перемещались ноги, обутые в яловые сапоги, очень уж осторожно ступавшие. Человек наступал только на шпалы, а не на щебень, хруст которого мог бы выдать идущего.
«Допустимо и такое, что это прогуливается выставленный тут часовой», — подумал Федор, перешагнув через первую рельсовую нитку. Неизвестный притаился за углом вагона у первой отсюда колесной пары. Еще два шага, и он окажется в двух аршинах от неведомого обладателя яловых сапог.
Фёдор подобрался, успокоил дыхание и сердцебиение. И сделал шаг.
Левой ногой он переступил вторую рельсовую нить. Наклонился вперед, показывая себя затаившемуся человеку. Если у того преступные намерения — ждать он не будет. Сейчас напасть ему удобнее всего.
То, чего ждал Назаров — произошло. Он уловил движение справа, от вагона. И сразу, готовый к этому, втолкнул себя внутрь колеи.
Место, где он за мгновение до того находился, рассекла рука, сжимавшая увесистый кастет. Вслед за рукой вылетел из своего укрытия и ее хозяин. Явно ошарашенный необъяснимой неудачей.
Нападавший оказался невысоким, но широким в плечах человеком с длинными руками. Обезьянья комплекция. Да и физиономия под стать: тяжелый подбородок, сломанный нос, пустые глазки, злобно сверкающие из-под кустистых бровей. Уголовная рожа.
Бандит заметил жертву в двух шагах от себя. Жертва, то есть товарищ Назаров, не спасалась бегством, а спокойно поджидала его. Обезьяноподобный осклабился, не приметив в руках противника никакого оружия. Видимо, он не сомневался в успехе повторного удара кастетом. И не стал медлить. Зарычав, бросился вперед. Взрезая воздух, понесся к голове Назарова кулак, утяжеленный свинцом.
Чего-то подобного Федор и ждал. Вот если бы смахивающий на обезьяну бандит сделал сальто-мортале или из рукава ему в ладонь выскочил бы браунинг, тогда он поставил бы перед Назаровым тяжелую задачку. А так… Многократно пройдено. Обыденщина, можно сказать.
Шаг в сторону, поворот туловища с отклонением назад. Кастет пролетает мимо. А он, Назаров, вбивает свой кулак точно в незащищенные ребра врага.
Коренастый охнул, скособочился, потерял на миг ориентацию — и этого хватило Федору для подкашивающего удара по ногам. Бандит очутился на земле. По-прежнему сжимая кастет, он непроизвольно оперся о шпалу. Безжалостный солдатский каблук обрушился сверху ему на руку. Уголовник заорал истошно, как, наверное, голосила во время родов его мамаша, давая жизнь будущему убийце, вскочил, припадочно запрыгал по шпалам, прижимая к животу поврежденную руку.
Федор нагнулся, поднял оброненный кастет, вдел пальцы в отверстия. Обезьяноподобный налетчик, между прыжками углядев, кто теперь вооружен, а кто — нет, вдруг с резвостью, достойной хорошего зайца, бросился наутек, тряся на ходу отдавленнной кистью. Помчался он почему-то к темнеющей невдалеке полосе леса.
Назаров проводил его взглядом. Не догнать. Да и нужно ли?
Интересные дела происходят, интересные… Федор, сунув трофей — опасную свинчатку — в карман штанов, направился по прежнему маршруту. «Сдается мне, отоспаться в поезде не удастся», — подумал он.
* * *
Назаров забрался на свою верхнюю полку. Лежал, поглядывая сверху на открытую его взору часть прохода по вагону, обдумывал случившееся.
«Ограбить его хотели? Маловероятно. Для грабежа выбрали бы другую фигуру: увешанную добром и менее способную к сопротивлению, чем солдат. Что же тогда? Выходит, убить хотели. Просто убить. Кому же я помешал? Обезьяноподобного видел впервые в жизни, такого не запомнить невозможно. Получается, урода этого подослали. Кто? Чекисты из спецвагона? А зачем им прибегать к услугам уголовника, разве у них своих способов расправиться с кем угодно мало? И притом это верно лишь в том случае, если я себя перед ними обнаружил. Стоп, стоп».
Его увидеть и опознать мог только один из чекистов, который другим, может быть, не сказал ничего. А почему не сказал бы? Вот… Уже вырисовывается что-то похожее на правду.
Итак, если человек из охраны спецвагона, в котором он узнал уголовника, задержанного вчера в «Красном кабачке», каким-то образом ушел из-под ареста и, прикидываясь чекистом, затесался в караульное сопровождение вагона специального назначения, скажем, для того, чтобы смыться из Монастырска — этот человек должен бояться разоблачения. И вот он замечает солдата, которого видел в ЧК, и то, что этот солдат интересуется им. Он встревожен и подговаривает уголовного дружка, также едущего в поезде, убить беспокойного солдата. Концы в воду, и можно продолжать дальше спокойно работать под чекиста. Но покушение срывается. И это значит, что ему, Назарову, надо ждать следующего.
Правда, много неясного, нескладного в получившейся истории. Как, например, за одну ночь человек может уйти из-под ареста, превратиться из уголовника в чекиста, да еще попасть в охрану вагона? Если… Если ему кто-то не помог из самого же ЧК. Что ж, не исключено… Тогда он, Назаров, тем более опасный свидетель, который создает угрозу разоблачения еще и окопавшемуся в ЧК уголовному элементу.
В общем, опять он кому-то как кость в горле, опять находятся желающие лишить его жизни, и, похоже, опять ему придется поумерить пыл этих желающих. Несколько минут назад поезд тронулся с места и сейчас покидал территорию Рузовки.
«Та обезьяна забежала в лес, — продолжал размышлять Федор. — Потом бандит десять раз мог вернуться к дружку, рассказать, что все сорвалось. И если я не напридумывал с три короба, меня постараются кокнуть как можно скорее. Я ж могу в любой момент поднять шум. К охранникам вагона, ясное дело, я не попрусь, мол, хватайте вашего человека, он — уголовник и контра. Мне не поверят и, в лучшем случае, просто отгонят подальше. Тем более нельзя исключать, что все там заодно. Вряд ли, конечно, но чем черт не шутит… Значит, такой бестолковости с моей стороны опасаться не должны. Но вдруг я обращусь на одной из станций, хоть на следующей, в местное, привокзальное ЧК, попрошу проверить, запросить Монастырск, дать знать в Москву. Короче говоря, я могу, как у них говорят, настоящий кипеж поднять. Стал бы я что-то из этого проделывать — вопрос, но меня должны бояться. Уже боятся, раз подослали убийцу. И не замедлят — будем исходить из худшего — подослать второго.
Убийца попытается напасть на одной из остановок, если его нет в трех наших классных вагонах. Если есть — то он, вполне вероятно, не станет дожидаться остановки. Опять берем худшее. Убийца уже сейчас в одном из классных вагонов. Что он будет делать? В первую очередь, должен отыскать меня. То есть рано или поздно он пройдет мимо. Значит, я обязан распознать его и… И что дальше? А дальше нужно придумать, как заставить его выдать себя, потом обезвредить и допросить. Всего ничего… Ну, а сейчас следует слезть, сесть с краю на нижней полке и просматривать вагон».
Так Назаров и поступил. Пускай он не очень-то верил в свои умозрительные построения, вернее, надеялся, что ошибается, но, как говорят, лучше дизентерия, чем недоед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55