Дан понимал, что иначе и быть не могло – именно так они мыслят – и все же на миг сжался от ничем вроде бы не оправданного стыда. Эти беспримерно отважные существа, эти идеальные воины верили – слепо, не рассуждая, – верили Румилу, решившемуся на сговор с куратором, верили куратору, который втемную играл их жизнями, а теперь еще и ему, Дану, за которым готовы были идти против второго, если не против обоих.
Рассуждать, однако, было некогда. Засидевшиеся в магической западне бойцы рвались в дело, да и Дан едва справлялся с непонятной взвинченностью, жаждой немедленного действия. Он не знал, в чем тут дело, просто безотказный инстинкт кричал и бесновался внутри: медлить нельзя! Мирон, все оттягивающий окончательное расставание, вдруг надумал проводить группу часть пути по пещере, хотя бы до первой развилки. Через какую-то пару десятков шагов их охватило ощущение, будто они в центре земли – так далеко, бесконечно далеко было отсюда и до срединного, и до Первого, до любого обитаемого мира, включая демонический Третий. Нечто, казавшееся подземельем, но не бывшее им, охватывало путников, как исполинская ладонь – букашку, и казалось, еще шаг, и пальцы сожмутся в кулак. Такого Перехода у Дана еще не случалось. Нервы были напряжены до предела, когда шагавший впереди Мирон вдруг сбился, заметался, сдавленно застонал сквозь стиснутые зубы совершенно чужим голосом, голосом зверя. Державшийся рядом Дан схватил друга за плечи, развернул к себе.
– Уб-бивают, – с натугой выговорил Мирон, и Дан уловил, как волна драконьего обличья пробежала по его перекошенному лицу, словно грозная тень.
– Что?
Что-то искало Дана, пыталось пробиться к нему извне, издалека – пыталось и не могло, придавленное чуждой магией этого места. Ловчие скомкали строй и сгрудились у него за спиной, настороженно принюхиваясь. Они тоже чуяли что-то, но не могли уловить.
– Там. Убивают. Долго. Медленно. Такого, как я, – беззвучно выкрикивал Мирон. – Такую, как я?
Дан крепко встряхнул его.
– Это не она! Слышишь? Это не может быть твоя сестра. Вслушайся, Мирон, успокойся! Ты бы знал!
Зов усилился. Да, это был Зов, теперь Дан не сомневался. Зов – и звучал он так, будто издававшее эти жуткие, надрывавшие душу стоны существо действительно звало, взывало о помощи. Слабое, давно похороненное под гнетом пережитого воспоминание-догадка зашевелилось не в голове даже, а в душе, на самом донышке. Выкарабкалось, незваное, на волю, оформилось в понимание.
– Это какой-то древний ритуал, – убежденно сказал Дан. – Кто-то питает Силу жизненной энергией умирающего демона. И, кто бы это ни был, ничего хорошего он в виду не имеет. Скорее!
– Скорее, скорее! – лихорадочно подхватил Мирон и кинулся в черный провал впереди, то ли желая спасти сородича, то ли все-таки боясь (или веря?), что спешит вызволять потерянную сестру.
Ловчие устремились следом. Никто не заметил, как ход колдовской пещеры сменился подземным ходом, выбитым не в Междумирье, а в самой обычной скале. Просто вывалилась откуда-то сбоку тень, и Дан, шедший первым из воинов, смахнул ее, отводя от друга, приложил об стену и выпустил из пальцев, уже налившуюся тяжестью оглушенного человеческого тела. Едва ход расширился, ловчие обтекли предводителей, прикрыв их спереди и сзади, – да так чисто, что Дан и слова не успел сказать, – и те, что оказались впереди, уже рубились с кем-то, рубились мастерски, скупо и точно. Дан слушал, как намертво, без клацанья, входят друг в друга клинки, и ему не надо было видеть цвета одежд нападавших, чтобы понять: это Орден схлестнулся с Орденом. Целью был куратор. И цель была близка. Вступив в бой, изо всех сил стараясь не убить – разоружить, вырубить, отшвырнуть в сторону, – он не заметил, как Мирон, пригнувшись, лавируя в тесноте между сражающимися людьми, с отчаянной храбростью кинулся вперед и исчез в темноте.
Запредельное напряжение стиснуло Тэмма смертной хваткой – той, что выжимает воду из камня. Невообразимая мощь заклятия, словно приливная волна, подхватила и понесла чудотворца, вызвавшего ее из ниоткуда. И он, Тэмма, вдруг ощутил себя не великим магом, повелителем разбуженных стихий, но крошечной щепкой где-то там, в пене, среди поднятой со дна мути, водорослей и прочего сора. Тело, разум, сознание – все плавилось, распадалось, теряло форму. Куратор заметил собственную свою руку, воздетую над головой в повелевающем жесте, так похожем на жест мольбы. Рука была скрюченная, оплетенная вздувшимися жилами и, отсеченная от владельца чернотой рукава, казалась чужой. Куратор удивился краем сознания, что рука осталась рукой, пальцы – пальцами. Но времени размышлять не было, поток грубо тащил его дальше, и постепенно льющая сквозь Тэмма Сила преображала его. Он пульсировал вместе с ней, он уже не чувствовал себя щепкой, становясь частью могущества. Могущество пронизывало его, изливалось из него, так что искры потрескивали на кончиках пальцев. Волны истинной Власти обрушивались на реальность, как шторм на скалы. И реальность отступала, раздвигалась в стороны, оставляя окруженную зыбким маревом пустоту. Ничто. Проход.
Демон, выскользнув из благого забытья, принялся биться на алтаре с удесятеренной силой. В глубоких разрезах запузырилась, вскипела коричневая кровь. Страшные судороги сводили тело гигантской ящерицы, вопли раздирали горло, и ясно было, что это не отчаянная попытка освободиться, что тело жертвы конвульсивно сотрясается в потоках Силы. Темнота над алтарем изменила цвет и пошла отваливаться ломтями, будто некто невидимый пластал ее ножом. И Тэмма увидел – то, чего видеть не мог, потому что пробитый им Проход открывался не здесь, в подземной пещере, а где-то там, наверху, в дворцовых покоях прямо над алтарем, но сейчас ему было подвластно даже невероятное: тускло мерцающий коридор с влажными дышащими стенками, сокращающийся, будто исполинский кишечник. Кто-то уже был там, в коридоре, втянутый его неодолимой мощью, кто-то стремительно двигался, но мутные стенки скрадывали детали, проступали только темные контуры. И Тэмма сделал то, чего не позволял себе ни разу в жизни, – ликующе выкрикнул что-то нечленораздельное.
В этот самый миг, подтверждая верность присловья «дуракам счастье», на пороге зала возник невредимый, разве что малость взмокший Мирон. Увиденное оглушило его. Впечатление было такое, будто черные стены и своды пещеры рушатся под собственной тяжестью, рушатся, вопреки всякой логике, не вниз, а словно бы вверх. Пространство взрывалось, вот как это виделось Мирону – потомку третьемирцев из рода Драконов Истинных. А Мирон-дознаватель увидел другое: плоский камень, бьющееся в агонии тело (рук у тела было что-то многовато, но это дела не меняло) и рядом человечек в театральном плаще, потрясающий окровавленным ножом. И Мирон-дознаватель очнулся первым. Он никогда не занимался оперативной работой, не ездил на задержания, не выхватывал табельное оружие ни с бедра, ни из-под мышки – да и не было у него оружия, если честно. Наверное, поэтому он выдал стереотипную реакцию киношного героя – заорал: «Бросай оружие!» Человечек дернулся как подстреленный, уронил руки и дико заозирался, будто не вполне понимая, что происходит.
Опьяненный, торжествующий Тэмма давно уже не видел и не слышал ничего вокруг. Ни звуки близкого сражения, ни даже душераздирающие вопли жертвы на алтаре не нарушали его экстаза. Все это было частью мизансцены, все вливалось в могучий хор, в котором слышалось ему славословие собственному величию. Короткое заклинание на неведомом языке диссонансом вторглось в музыку сфер, смяло, нарушило гармонию гибели и разрушения. Сияющий нимб вокруг него замигал, будто водой плеснули в костер, и в особенно широкую прореху Тэмма узрел совершенно незнакомого мальчишку-мага. Уже чуя необъяснимую катастрофу, он успел с бессильной злобой отметить невыразительное, хотя и гневное лицо незнакомца, чудную, если не сказать непристойную, одежонку, когда тот вновь выкрикнул свою тарабарщину, и Тэмма, отвлекшись, потерял контакт с Проходом.
Он потерял контакт с Проходом! Тэмма не знал, что это означает, чем грозит. Он просто чувствовал, что это непоправимо, хотя истово верил в иное. Он избранный! Он сумеет вернуть невозвратимое, восстановить контроль над ритуалом. Но сейчас он должен расправиться с дерзким чужаком – просто чтобы выжить, потому что ненависть разрывала его изнутри. И всю высвободившуюся Силу, всю свою страсть, всю ярость вложил в магический удар.
Дважды выкрикнув свое глупое требование, Мирон бросился вперед. Последнее, что он видел, была перекошенная дикой злобой мордочка ряженого. Потом что-то, чего на самом деле не было, страшно ударило его в грудь. «Как пушечное ядро», – книжно подумал он и упал.
Дан знал, что не успеет. Каким-то проклятым инстинктом – проклятым, потому что бесполезным, – угадал, что опоздает, угадал в ту самую секунду, когда понял, что не видит Мирона. Нападение отвлекло его, на мгновение он потерял друга в толчее. Вход в пещеру пылал, как дыра в преисподнюю. Дан прорвался, нырнул в угрюмые сполохи – и подоспел как раз вовремя, чтобы увидеть спину Мирона, которая вдруг исчезла. Взгляду открылось мрачное приспособление на расстоянии броска ножа и некто, обряженный в орденские цвета, в окружении вянущих багровых протуберанцев. Только Мирона не было. Ничего не понимая, Дан сделал шаг, другой и наткнулся на тело. Сразу стало оглушительно тихо, будто невидимый доброхот напихал ему полные уши ваты. Он брякнулся на колени, сгреб Мирона, развернул. Он не хотел ничего видеть, но черных очков у доброхота не нашлось, а отворачиваться от неотвратимости Дан как-то не научился. Поэтому он посмотрел на друга.
А тот – на него, с диковатой смесью детской обиды, изумления и восторга.
– Жжется…
Дан сморгнул – и увидел. Не с мертвой покорностью оглушенного животного, с какой только что опускал на тело друга неподвижный взгляд, а по-настоящему, живо и горячо, и, черт возьми, как же это было здорово – видеть, слышать и чувствовать, как нормальное живое существо!
– Чего?
– Жжется, ч-черт!
Оба уставились Мирону на грудь, где еще недавно был вполне целый, пусть и старенький, джемпер корректного цвета. Теперь же зияло нечто вроде миниатюрной копии пшеничного поля после посадки НЛО: круг, лиловый с краев и темнеющий до черноты к центру, вспухшая короста, напоминающая о своем происхождении от обычного трикотажа лишь уцелевшими клочками ниток. В самой середке и вовсе красовалась дырка, маленькая дырочка с обугленными краями, в которой отливало металлом нечто явно неживое. Дан ужаснулся. И думать было нечего пытаться отделить от тела вплавившуюся в него ткань. По всем понятиям Мирон должен прямо сейчас загибаться от болевого шока!
Мирон, однако, загибаться не спешил и даже признаков особых страданий не выказывал. Поморщился, ругнулся, бестрепетно ухватился за край круга – и содрал переродившуюся материю с жалобным стоном. Потрясенный Дан уловил и слова:
– Джемпер… мать… любимый, блин…
Под содранным лоскутом мелькнули («нет, не верю!») чешуи – крупные, выпуклые, отменно отполированные, уложенные тщательно, как пригнанная черепица. Мелькнули – и пропали, будто растворились в чистой бледной коже. И только в одном месте виднелось на коже красное пятнышко, а на нем лежал себе старенький, вытертый крестик. Какие бабки носят. Мирон коснулся крестика.
– Ух ты! Горячий еще.
Перехватил взгляд Дана и почему-то смутился.
– Это бабушка… Нам с Таськой обоим надела, когда мама с папой… В общем, боялась очень за нас. Я ведь толком и не верю, ношу по привычке…
– Елки, что здесь было-то?
Оба вернулись к реальности и заозирались. Бой почти окончился, на подступах к пещере уже звенели сдаваемым оружием пленные, и только кое-где в огромном полутемном зале еще догорали последние сполохи схватки. Истерзанный ящер на алтаре затих, и в бессильно запрокинувшейся голове, в обвисших лапах уже не видно было жизни. Тишина, конечно, не была полной, в ней лязгали клинки, гудели голоса, но после недавнего адского шума и такая оглушала. Наверное, потому что только она и была настоящей, а прочее, все эти поверх нее наброшенные звуки, казалось пустой игрой. И в ней, в этой грозной тишине, вращалась над алтарем могучая воронка. Она раскручивалась тяжело, но неудержимо, как громадный маховик, и напоминала бы смерч, если бы не полное ее безмолвие и не четкая отграниченность от окружающего пространства. Ни свиста, ни рева, ни ураганного ветра, чистая форма, неживая, но до странности жизнеподобная. Она пульсировала и сотрясалась, вытянув книзу жадный хобот, откуда торчала пара подергивающихся ног. Хобот втягивался, все выше утаскивая жертву, воронка раскручивалась и, набрав полную мощь, вдруг исчезла, будто захлопнули дверь.
Человечка в фиолетовой одежде больше не было.
Дан вспоминал, бредя вслед за Мироном по каменистой тропе, в нигде между мирами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Рассуждать, однако, было некогда. Засидевшиеся в магической западне бойцы рвались в дело, да и Дан едва справлялся с непонятной взвинченностью, жаждой немедленного действия. Он не знал, в чем тут дело, просто безотказный инстинкт кричал и бесновался внутри: медлить нельзя! Мирон, все оттягивающий окончательное расставание, вдруг надумал проводить группу часть пути по пещере, хотя бы до первой развилки. Через какую-то пару десятков шагов их охватило ощущение, будто они в центре земли – так далеко, бесконечно далеко было отсюда и до срединного, и до Первого, до любого обитаемого мира, включая демонический Третий. Нечто, казавшееся подземельем, но не бывшее им, охватывало путников, как исполинская ладонь – букашку, и казалось, еще шаг, и пальцы сожмутся в кулак. Такого Перехода у Дана еще не случалось. Нервы были напряжены до предела, когда шагавший впереди Мирон вдруг сбился, заметался, сдавленно застонал сквозь стиснутые зубы совершенно чужим голосом, голосом зверя. Державшийся рядом Дан схватил друга за плечи, развернул к себе.
– Уб-бивают, – с натугой выговорил Мирон, и Дан уловил, как волна драконьего обличья пробежала по его перекошенному лицу, словно грозная тень.
– Что?
Что-то искало Дана, пыталось пробиться к нему извне, издалека – пыталось и не могло, придавленное чуждой магией этого места. Ловчие скомкали строй и сгрудились у него за спиной, настороженно принюхиваясь. Они тоже чуяли что-то, но не могли уловить.
– Там. Убивают. Долго. Медленно. Такого, как я, – беззвучно выкрикивал Мирон. – Такую, как я?
Дан крепко встряхнул его.
– Это не она! Слышишь? Это не может быть твоя сестра. Вслушайся, Мирон, успокойся! Ты бы знал!
Зов усилился. Да, это был Зов, теперь Дан не сомневался. Зов – и звучал он так, будто издававшее эти жуткие, надрывавшие душу стоны существо действительно звало, взывало о помощи. Слабое, давно похороненное под гнетом пережитого воспоминание-догадка зашевелилось не в голове даже, а в душе, на самом донышке. Выкарабкалось, незваное, на волю, оформилось в понимание.
– Это какой-то древний ритуал, – убежденно сказал Дан. – Кто-то питает Силу жизненной энергией умирающего демона. И, кто бы это ни был, ничего хорошего он в виду не имеет. Скорее!
– Скорее, скорее! – лихорадочно подхватил Мирон и кинулся в черный провал впереди, то ли желая спасти сородича, то ли все-таки боясь (или веря?), что спешит вызволять потерянную сестру.
Ловчие устремились следом. Никто не заметил, как ход колдовской пещеры сменился подземным ходом, выбитым не в Междумирье, а в самой обычной скале. Просто вывалилась откуда-то сбоку тень, и Дан, шедший первым из воинов, смахнул ее, отводя от друга, приложил об стену и выпустил из пальцев, уже налившуюся тяжестью оглушенного человеческого тела. Едва ход расширился, ловчие обтекли предводителей, прикрыв их спереди и сзади, – да так чисто, что Дан и слова не успел сказать, – и те, что оказались впереди, уже рубились с кем-то, рубились мастерски, скупо и точно. Дан слушал, как намертво, без клацанья, входят друг в друга клинки, и ему не надо было видеть цвета одежд нападавших, чтобы понять: это Орден схлестнулся с Орденом. Целью был куратор. И цель была близка. Вступив в бой, изо всех сил стараясь не убить – разоружить, вырубить, отшвырнуть в сторону, – он не заметил, как Мирон, пригнувшись, лавируя в тесноте между сражающимися людьми, с отчаянной храбростью кинулся вперед и исчез в темноте.
Запредельное напряжение стиснуло Тэмма смертной хваткой – той, что выжимает воду из камня. Невообразимая мощь заклятия, словно приливная волна, подхватила и понесла чудотворца, вызвавшего ее из ниоткуда. И он, Тэмма, вдруг ощутил себя не великим магом, повелителем разбуженных стихий, но крошечной щепкой где-то там, в пене, среди поднятой со дна мути, водорослей и прочего сора. Тело, разум, сознание – все плавилось, распадалось, теряло форму. Куратор заметил собственную свою руку, воздетую над головой в повелевающем жесте, так похожем на жест мольбы. Рука была скрюченная, оплетенная вздувшимися жилами и, отсеченная от владельца чернотой рукава, казалась чужой. Куратор удивился краем сознания, что рука осталась рукой, пальцы – пальцами. Но времени размышлять не было, поток грубо тащил его дальше, и постепенно льющая сквозь Тэмма Сила преображала его. Он пульсировал вместе с ней, он уже не чувствовал себя щепкой, становясь частью могущества. Могущество пронизывало его, изливалось из него, так что искры потрескивали на кончиках пальцев. Волны истинной Власти обрушивались на реальность, как шторм на скалы. И реальность отступала, раздвигалась в стороны, оставляя окруженную зыбким маревом пустоту. Ничто. Проход.
Демон, выскользнув из благого забытья, принялся биться на алтаре с удесятеренной силой. В глубоких разрезах запузырилась, вскипела коричневая кровь. Страшные судороги сводили тело гигантской ящерицы, вопли раздирали горло, и ясно было, что это не отчаянная попытка освободиться, что тело жертвы конвульсивно сотрясается в потоках Силы. Темнота над алтарем изменила цвет и пошла отваливаться ломтями, будто некто невидимый пластал ее ножом. И Тэмма увидел – то, чего видеть не мог, потому что пробитый им Проход открывался не здесь, в подземной пещере, а где-то там, наверху, в дворцовых покоях прямо над алтарем, но сейчас ему было подвластно даже невероятное: тускло мерцающий коридор с влажными дышащими стенками, сокращающийся, будто исполинский кишечник. Кто-то уже был там, в коридоре, втянутый его неодолимой мощью, кто-то стремительно двигался, но мутные стенки скрадывали детали, проступали только темные контуры. И Тэмма сделал то, чего не позволял себе ни разу в жизни, – ликующе выкрикнул что-то нечленораздельное.
В этот самый миг, подтверждая верность присловья «дуракам счастье», на пороге зала возник невредимый, разве что малость взмокший Мирон. Увиденное оглушило его. Впечатление было такое, будто черные стены и своды пещеры рушатся под собственной тяжестью, рушатся, вопреки всякой логике, не вниз, а словно бы вверх. Пространство взрывалось, вот как это виделось Мирону – потомку третьемирцев из рода Драконов Истинных. А Мирон-дознаватель увидел другое: плоский камень, бьющееся в агонии тело (рук у тела было что-то многовато, но это дела не меняло) и рядом человечек в театральном плаще, потрясающий окровавленным ножом. И Мирон-дознаватель очнулся первым. Он никогда не занимался оперативной работой, не ездил на задержания, не выхватывал табельное оружие ни с бедра, ни из-под мышки – да и не было у него оружия, если честно. Наверное, поэтому он выдал стереотипную реакцию киношного героя – заорал: «Бросай оружие!» Человечек дернулся как подстреленный, уронил руки и дико заозирался, будто не вполне понимая, что происходит.
Опьяненный, торжествующий Тэмма давно уже не видел и не слышал ничего вокруг. Ни звуки близкого сражения, ни даже душераздирающие вопли жертвы на алтаре не нарушали его экстаза. Все это было частью мизансцены, все вливалось в могучий хор, в котором слышалось ему славословие собственному величию. Короткое заклинание на неведомом языке диссонансом вторглось в музыку сфер, смяло, нарушило гармонию гибели и разрушения. Сияющий нимб вокруг него замигал, будто водой плеснули в костер, и в особенно широкую прореху Тэмма узрел совершенно незнакомого мальчишку-мага. Уже чуя необъяснимую катастрофу, он успел с бессильной злобой отметить невыразительное, хотя и гневное лицо незнакомца, чудную, если не сказать непристойную, одежонку, когда тот вновь выкрикнул свою тарабарщину, и Тэмма, отвлекшись, потерял контакт с Проходом.
Он потерял контакт с Проходом! Тэмма не знал, что это означает, чем грозит. Он просто чувствовал, что это непоправимо, хотя истово верил в иное. Он избранный! Он сумеет вернуть невозвратимое, восстановить контроль над ритуалом. Но сейчас он должен расправиться с дерзким чужаком – просто чтобы выжить, потому что ненависть разрывала его изнутри. И всю высвободившуюся Силу, всю свою страсть, всю ярость вложил в магический удар.
Дважды выкрикнув свое глупое требование, Мирон бросился вперед. Последнее, что он видел, была перекошенная дикой злобой мордочка ряженого. Потом что-то, чего на самом деле не было, страшно ударило его в грудь. «Как пушечное ядро», – книжно подумал он и упал.
Дан знал, что не успеет. Каким-то проклятым инстинктом – проклятым, потому что бесполезным, – угадал, что опоздает, угадал в ту самую секунду, когда понял, что не видит Мирона. Нападение отвлекло его, на мгновение он потерял друга в толчее. Вход в пещеру пылал, как дыра в преисподнюю. Дан прорвался, нырнул в угрюмые сполохи – и подоспел как раз вовремя, чтобы увидеть спину Мирона, которая вдруг исчезла. Взгляду открылось мрачное приспособление на расстоянии броска ножа и некто, обряженный в орденские цвета, в окружении вянущих багровых протуберанцев. Только Мирона не было. Ничего не понимая, Дан сделал шаг, другой и наткнулся на тело. Сразу стало оглушительно тихо, будто невидимый доброхот напихал ему полные уши ваты. Он брякнулся на колени, сгреб Мирона, развернул. Он не хотел ничего видеть, но черных очков у доброхота не нашлось, а отворачиваться от неотвратимости Дан как-то не научился. Поэтому он посмотрел на друга.
А тот – на него, с диковатой смесью детской обиды, изумления и восторга.
– Жжется…
Дан сморгнул – и увидел. Не с мертвой покорностью оглушенного животного, с какой только что опускал на тело друга неподвижный взгляд, а по-настоящему, живо и горячо, и, черт возьми, как же это было здорово – видеть, слышать и чувствовать, как нормальное живое существо!
– Чего?
– Жжется, ч-черт!
Оба уставились Мирону на грудь, где еще недавно был вполне целый, пусть и старенький, джемпер корректного цвета. Теперь же зияло нечто вроде миниатюрной копии пшеничного поля после посадки НЛО: круг, лиловый с краев и темнеющий до черноты к центру, вспухшая короста, напоминающая о своем происхождении от обычного трикотажа лишь уцелевшими клочками ниток. В самой середке и вовсе красовалась дырка, маленькая дырочка с обугленными краями, в которой отливало металлом нечто явно неживое. Дан ужаснулся. И думать было нечего пытаться отделить от тела вплавившуюся в него ткань. По всем понятиям Мирон должен прямо сейчас загибаться от болевого шока!
Мирон, однако, загибаться не спешил и даже признаков особых страданий не выказывал. Поморщился, ругнулся, бестрепетно ухватился за край круга – и содрал переродившуюся материю с жалобным стоном. Потрясенный Дан уловил и слова:
– Джемпер… мать… любимый, блин…
Под содранным лоскутом мелькнули («нет, не верю!») чешуи – крупные, выпуклые, отменно отполированные, уложенные тщательно, как пригнанная черепица. Мелькнули – и пропали, будто растворились в чистой бледной коже. И только в одном месте виднелось на коже красное пятнышко, а на нем лежал себе старенький, вытертый крестик. Какие бабки носят. Мирон коснулся крестика.
– Ух ты! Горячий еще.
Перехватил взгляд Дана и почему-то смутился.
– Это бабушка… Нам с Таськой обоим надела, когда мама с папой… В общем, боялась очень за нас. Я ведь толком и не верю, ношу по привычке…
– Елки, что здесь было-то?
Оба вернулись к реальности и заозирались. Бой почти окончился, на подступах к пещере уже звенели сдаваемым оружием пленные, и только кое-где в огромном полутемном зале еще догорали последние сполохи схватки. Истерзанный ящер на алтаре затих, и в бессильно запрокинувшейся голове, в обвисших лапах уже не видно было жизни. Тишина, конечно, не была полной, в ней лязгали клинки, гудели голоса, но после недавнего адского шума и такая оглушала. Наверное, потому что только она и была настоящей, а прочее, все эти поверх нее наброшенные звуки, казалось пустой игрой. И в ней, в этой грозной тишине, вращалась над алтарем могучая воронка. Она раскручивалась тяжело, но неудержимо, как громадный маховик, и напоминала бы смерч, если бы не полное ее безмолвие и не четкая отграниченность от окружающего пространства. Ни свиста, ни рева, ни ураганного ветра, чистая форма, неживая, но до странности жизнеподобная. Она пульсировала и сотрясалась, вытянув книзу жадный хобот, откуда торчала пара подергивающихся ног. Хобот втягивался, все выше утаскивая жертву, воронка раскручивалась и, набрав полную мощь, вдруг исчезла, будто захлопнули дверь.
Человечка в фиолетовой одежде больше не было.
Дан вспоминал, бредя вслед за Мироном по каменистой тропе, в нигде между мирами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35