.. Разотру.
Тут и начальство подоспело, Бабай с Даней.
– Зачем они его везли, как думаешь? – вполголоса спросил Бабай.
Даня пожал плечами:
– Черт их знает. Чужая душа – потемки, а уж гоблинская... или что там у них вместо души.
– Смрад у них там, больше ничего. – Бабай сплюнул зло. – Ну не сожрать же они его хотели?
– Ну, это вряд ли. Хотели бы – сожрали. Тут другое что-то... Кстати, Очкарик ваш был совершенно прав. У них есть высшие ранги.
– Маги?
– Они.
– Ты их сам видел?
– Видел. И мочил тоже, друг. Много еще чего у них есть. Здесь их верховное правительство проживает. Каганат Раш, неужто не слыхал?
– Не-а.
– Ну и что там наш освобожденный пленник?
– Идет! – радостно крикнул Шуруп.
– Иду, – подтвердил спасенный, ступил на край борта и ловко спрыгнул. – Спасибо, парни!
– И девчонки, – ввернул Костя.
– И девчонки тоже. – Парень рассмеялся, и засмеялись все.
3
Даня с удовольствием разглядывал юношу. Всегда приятно смотреть на человека, которого ты спас.
А тот отряхивался, сбивал с рукавов и бортов куртки всякий мусор так беззаботно, словно бы не из лап погибели вырвали его только что.
– Силен ты брат, – заметил ему Даня.
– Чем же? – Паренек вскинул ярко-голубые глаза.
Он был совершенный блондин, волосы густые, вьющиеся, – правда, грязные, видно, что очень давно не мыл. Сам невысок и щупловат. Черты лица правильные, чуть мелковатые. Как-то сразу он располагал к себе – Даня это почувствовал, а он в таких делах не ошибался.
– Да тем, что на волосок от смерти был – а хоть бы хны. Другой бы на ногах не стоял.
– Э! – с великолепной небрежностью отмахнулся белокурый. – Что такое смерть? Пока мы живем, ее нет, а пришла она – нас уже нет. Вот и все!
Этой фразой он заставил остолбенеть всех, даже Шурупа. Такое никому прежде не приходило в голову.
Даня стряхнул столбняк первым.
– Силе-он... – повторил он с изумлением. – Ловко придумано!
– Ну, это не я, – заскромничал белокурый. – Это Эпикур придумал.
– Кто такой?
– Философ древний.
Бабай смотрел на паренька с симпатией – здорово напомнил ему он Очкарика, хотя внешне сходства никакого. Напомнил, и все тут... Однако, несмотря на сантименты, командир уфимцев головы не потерял.
– Вот что, философы, – сказал он, – мы здесь и так уж лишнего торчим. У вас база есть? – обратился он к Дане.
Тот лишь усмехнулся.
– Не глупее вас, господа пришельцы!.. Но поспешать надо, это ты верно сказал. Ты с нами? – спросил новенького.
– Если не возражаете.
– Ничуть. Звать тебя как?
– Сергей.
– Ладно. Ну, братцы, взялись поживее!
4
Через час все – москвичи, уфимцы и Сергей – сидели в логове Гвоздя и с аппетитом трескали варево из трофейной пшенки и тушенки. Светили два фонаря, сделанные Гвоздем, – они бросали резкий, грубый свет, где тени все перемешались в беспорядке: у кого, казалось, пол-лица нет, у другого вообще были видны рука и кусок туловища, и походило это на робота-миноискателя... Никто, впрочем, не замечал ничего, все были поглощены едой. Лишь Костя, наглотавшись месива, сунулся было к Бабаю.
– Слушай, – шепнул на ухо, – а наши-то там, Снежанка и малышня... С ними-то что будет?!
Бабая это слегка обозлило.
– Твою мать! Ты, Гром, сам, что ли, маленький? – сердито прошипел он в ответ. – Откуда я знаю! Нас кинуло хрен знает куда, за полмира!.. Что мы можем сделать, как ты думаешь?!
– Не знаю. – Костя поник.
– Ну вот. А я знаю, да? Волшебник, твою мать! Сердитое перешептывание от зорких глаз Дани не укрылось, но виду он не подал. Подождал, пока дожуют кашу, догрызут сухари.
– Ну что, воинство, наелись?..
Довольный смех, отрыжка и хлопанье по пузу были ответом.
– И отлично. А теперь... – Даня сделал эффектную паузу, – чай со сгущенкой!
Подвал дрогнул от восторгов. Кто-то зааплодировал, и подхватили все – только криков «бис» не хватало... Здравомыслящий Бабай, однако, не упустил спросить:
– А чай у вас откуда?
Даня заговорщически подмигнул:
– Умеем жить!
Чай, признаться, был плохонький, залежалый, но пили со смаком, с кряхтеньем, уханьем. Потели, утирались, смеялись... Один Немо был невозмутим. Ни малейшего чувства нельзя было прочесть на его лице.
Когда эмоции малость поутихли и чаепитие стало рутиной – прихлебывали, отдуваясь, кто третью, кто четвертую кружку, – Даня, как бы внезапно вспомнив, воскликнул:
– Да! Муха, послушай-ка. Муха оробел.
– Я, генерал... То есть это, слушаю.
– Ты стрельнул в тот предмет на асфальте – темный, скверный такой?
Федор оробел пуще.
– То есть... Что, не надо было?
Даня успокаивающе повел рукой:
– Все нормально. Все правильно сделал. Как ты в него долбанул! Прямо чемпион.
Пацан так и просиял.
– Так я смотрю – лежит, гад! Меня прям колбасить стало от него, такая гнида. Ну, навел, да ка-ак грохну!..
Бабай с Даней обменялись быстрыми взглядами.
– Понимаешь? – спросил москвич.
– Вроде того, – ответил гость. Любознательный Костя был тут как тут.
– Чего – понимаешь?
Бабай нахмурился было, готовясь отсечь любопытство, но Даня сказал:
– Да уж чего тут секретить. По-моему, дело ясное. Ну, конечно, не до конца, но в целом – да.
Гвоздь по натуре был исследователь. И слух у него был острый. Он мигом услышал:
– Это что ясно? Насчет перемещения?
Даня кивнул. Гром торопливо отхлебнул из кружки и завопил:
– Тихо все! Генерал говорить будет!
Все стихли. Даня усмехнулся:
– Ну я сам только в общем представляю...
И изложил свое понимание дела. Выходило так: проникновение в срединный мир не просто исторгло оттуда взрыв нечисти. Оно стало бомбой замедленного действия. С годами измерения пространства-времени нарастают. Появляются такие... ну, как бы их назвать...
– ... как их назвать... – Даня мучительно сморщился и зашевелил пальцами...
– Пространственные концентрации, – очень спокойно подсказал Сергей.
Честно сказать, Данину речь не все из присутствующих понимали. Шурупу там или Мухе такое было как по барабану. Но серьезность темы дошла и до них. И когда Сергей сказал, все выпучились на него – кто с удивлением, кто рот раззявив, а кто с острым любопытством. И Гвоздь в том числе.
– Да, – произнес он. – Именно так. Как ты так определение подобрал?
– Привычка, – ответил новичок.
– Откуда?!
– От отца. Он у меня философ был...
5
Да, Алексей Владимирович Лавров закончил философский факультет МГУ. Однако защищать диссертацию или преподавать он не пожелал, а пристроился в пресс-службу крупной финансовой корпорации, отчего и зажил безбедно, и философию не забыл. Совершенствовался, писал. У него завелись обширные связи в мире прессы – благодаря им он активно публиковался и стал довольно заметной фигурой в интеллектуальных сферах. Писал, кстати, здорово – хлестко, образно, и печатали его охотно.
Но не только стиль у молодого философа был хорош. Это счастливо сочеталось и с глубиной мысли. Он умел смотреть в корень. И в своих статьях много раз предупреждал, что игры с потусторонними измерениями опасны для людей.
Он не призывал прекратить исследования, боже упаси! Это было бы просто глупо. Он лишь говорил, что надо быть как можно осмотрительнее, что прежде, чем отрезать, надо семь раз отмерить, что неизученное – всегда большой риск...
Но давно замечено, что главный урок истории в том, что люди не учат уроков истории. Так было, так случилось и на сей раз. Правду сказать, Алексей Владимирович в известном смысле это напророчил. По легкомысленным повадкам современников он предчувствовал: гром может грянуть такой, что перекреститься и не успеешь.
На редкость для философа, Лавров был человек практичный. Предвидя беду, он озаботился проблемой выживания в условиях дикой природы. Занялся экстремальным туризмом – инструктора там обучали сутками блуждать по лесам, обходясь самым минимальным. Добился успехов! Через какое-то время он мог сам совершенно свободно уходить за десятки километров в лес, дневать и ночевать там, и это ему стало даже нравиться. Летом, разумеется, – зимой, сами понимаете, в таких прогулках кайфу немного. И вот как-то в июле, в самый летний цвет, бродя в чащобах в Подольском районе, он неожиданно наткнулся на заброшенную, но вполне крепкую избушку, рядом с которой наблюдались явные следы давно не паханого огорода.
Мыслитель все дотошно исследовал. Нашел, что крыша цела, стекла целы, печка действует. Жить можно! А он был не только практичен, но и хваток. Мигом узнал, на чьей земле находится пустая заимка, прибыл в тот сельсовет. Там выяснил, что это лесной кордон, который за неимением желающих прозябать в медвежьем углу давным-давно пустует.
И Лавров принял решение. Он легко договорился с местным начальством – и лесная хижина стала его собственностью. Алексей Владимирович нашел время привести ее в порядок, сделать запасы. В сухом прохладном погребе складировал мешки с крупами, горохом, фасолью, консервы, сухари. Закупил побольше армейских полевых пайков со всякими там причиндалами: комплектами охотничьих спичек, таблетками сухого спирта, пластиковыми ложками и вилками... Впрочем, не то чтоб он уж был такой ясновидящий или готовился к скорому концу света; скорее, ему нравилось возиться так, устраивать свое хозяйство, чувствовать себя не зависимым ни от кого, нравилось ощущать себя своим в лесу. Хотя потом, после того, как катастрофа раскатилась по миру, он философски расценил те собственные действия как знак судьбы.
Знак судьбы! Лавров оказался ко всему готов, и морально и материально. Его лишь удивляло, что люди, в том числе и умные, и образованные, будто слепы, будто не видят, что бросают камни, живя в стеклянном доме. Он писал об этом, взывал, умолял... нет, все как о стену горох.
Что ж делать! Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. И когда полыхнуло адским огнем, смертно опалило мир, когда из неведомых дыр полезла нечисть, когда пылала факелом обезумевшая Москва – философ и робинзон Алексей Лавров, взяв как можно больше соли, спичек, специй, перьев и чернил, навсегда покинул свой родной город... В огненном кошмаре этого никто не заметил.
Так Алексей Владимирович и зажил в лесу. С тревогой он ожидал первой зимы, но ничего, осилил ее. И инструмент у него оказался наготове: топор, лопата, пила, точильный камень; все было припасено, и все пригодилось. Философ без устали рубил, пилил дрова, топил печку. С запасом дров он даже перестарался, истопил их на две трети, за что себя и похвалил: на следующую зиму заготавливать придется меньше.
В общем, не так страшен оказался черт. Вообще-то Лавров готовился к худшему... Дальше пошло легче.
Никакие гоблины сюда не добрались. Что творилось в Москве, Алексей Владимирович не ведал. В Подольске – тоже. Желания выбраться, посмотреть не было. Вообще, к некоторому удивлению своему, интеллектуал обнаружил, что к житию отшельника привык быстро. Справлялся со своим небольшим хозяйством, успевал и философией заниматься. Правда, не читал ничего, книг у него не было, да и не нуждался он в них. Труды великих – вещь, безусловно, замечательная, интересная и все такое, но что они, труды, могли сказать мыслителю, пережившему всемирную бурю?! Разве что Апокалипсис мог что-то сказать, но эту книгу Алексей Владимирович знал наизусть.
Так что оставалось писать самому. Осмысливать произошедшее, делать выводы и искать выход – если он, конечно, есть.
Должен быть! – убежден был наш философ. Он считал, что безвыходных положений не бывает. И он искал. Думал, писал ночами. Потрескивали дрова в печке – если то были зимние ночи мудрости... Много думал. Одиночество располагало к тому.
Правда, помимо этой благородной стороны одиночества, проявилась и другая, земная. Даже философам хочется женщин – тут уж ничего не поделаешь... Алексей Владимирович не был исключением. Он затомился.
Сны стали такие сниться, что хоть в лес беги. А кроме того, размышления о будущем человечества предполагали само это будущее, а его, ясное дело, нужно создавать. И не головой, не руками, а сами знаете чем...
Шли месяцы, тянулись годы. Мыслитель изнемогал в борьбе с плотью. И все-таки судьба улыбнулась ему. Определенно она присматривала за ним! До поры до времени, правда, как выяснилось – но об этом позже.
А тогда то ли судьба наткнулась на него, то ли он на нее – в образе голодной, истощенной и почти отчаявшейся девушки, бродившей по лесу вот уже несколько дней. Когда они случайно увидали друг друга, она, себя не помня, кинулась ему на шею и разрыдалась так, что он не мог ее успокоить добрых часа два. Лишь потом смог завязаться более или менее внятный разговор.
Выяснилось, что девушка Анастасия вместе с группой уцелевших жила в Подольске. Жили недружно. Совсем. Даже и гоблинов не понадобилось – сами один другого пережрали. Сначала их было семеро, потом трое сбежали, сперев едва ли не половину припасов. Четверо обокраденных разругались в хлам; то бишь Настя-то не ругалась, она была девушка смирная, а вот те – два парня и одна вздорная, вредная баба – сцепились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Тут и начальство подоспело, Бабай с Даней.
– Зачем они его везли, как думаешь? – вполголоса спросил Бабай.
Даня пожал плечами:
– Черт их знает. Чужая душа – потемки, а уж гоблинская... или что там у них вместо души.
– Смрад у них там, больше ничего. – Бабай сплюнул зло. – Ну не сожрать же они его хотели?
– Ну, это вряд ли. Хотели бы – сожрали. Тут другое что-то... Кстати, Очкарик ваш был совершенно прав. У них есть высшие ранги.
– Маги?
– Они.
– Ты их сам видел?
– Видел. И мочил тоже, друг. Много еще чего у них есть. Здесь их верховное правительство проживает. Каганат Раш, неужто не слыхал?
– Не-а.
– Ну и что там наш освобожденный пленник?
– Идет! – радостно крикнул Шуруп.
– Иду, – подтвердил спасенный, ступил на край борта и ловко спрыгнул. – Спасибо, парни!
– И девчонки, – ввернул Костя.
– И девчонки тоже. – Парень рассмеялся, и засмеялись все.
3
Даня с удовольствием разглядывал юношу. Всегда приятно смотреть на человека, которого ты спас.
А тот отряхивался, сбивал с рукавов и бортов куртки всякий мусор так беззаботно, словно бы не из лап погибели вырвали его только что.
– Силен ты брат, – заметил ему Даня.
– Чем же? – Паренек вскинул ярко-голубые глаза.
Он был совершенный блондин, волосы густые, вьющиеся, – правда, грязные, видно, что очень давно не мыл. Сам невысок и щупловат. Черты лица правильные, чуть мелковатые. Как-то сразу он располагал к себе – Даня это почувствовал, а он в таких делах не ошибался.
– Да тем, что на волосок от смерти был – а хоть бы хны. Другой бы на ногах не стоял.
– Э! – с великолепной небрежностью отмахнулся белокурый. – Что такое смерть? Пока мы живем, ее нет, а пришла она – нас уже нет. Вот и все!
Этой фразой он заставил остолбенеть всех, даже Шурупа. Такое никому прежде не приходило в голову.
Даня стряхнул столбняк первым.
– Силе-он... – повторил он с изумлением. – Ловко придумано!
– Ну, это не я, – заскромничал белокурый. – Это Эпикур придумал.
– Кто такой?
– Философ древний.
Бабай смотрел на паренька с симпатией – здорово напомнил ему он Очкарика, хотя внешне сходства никакого. Напомнил, и все тут... Однако, несмотря на сантименты, командир уфимцев головы не потерял.
– Вот что, философы, – сказал он, – мы здесь и так уж лишнего торчим. У вас база есть? – обратился он к Дане.
Тот лишь усмехнулся.
– Не глупее вас, господа пришельцы!.. Но поспешать надо, это ты верно сказал. Ты с нами? – спросил новенького.
– Если не возражаете.
– Ничуть. Звать тебя как?
– Сергей.
– Ладно. Ну, братцы, взялись поживее!
4
Через час все – москвичи, уфимцы и Сергей – сидели в логове Гвоздя и с аппетитом трескали варево из трофейной пшенки и тушенки. Светили два фонаря, сделанные Гвоздем, – они бросали резкий, грубый свет, где тени все перемешались в беспорядке: у кого, казалось, пол-лица нет, у другого вообще были видны рука и кусок туловища, и походило это на робота-миноискателя... Никто, впрочем, не замечал ничего, все были поглощены едой. Лишь Костя, наглотавшись месива, сунулся было к Бабаю.
– Слушай, – шепнул на ухо, – а наши-то там, Снежанка и малышня... С ними-то что будет?!
Бабая это слегка обозлило.
– Твою мать! Ты, Гром, сам, что ли, маленький? – сердито прошипел он в ответ. – Откуда я знаю! Нас кинуло хрен знает куда, за полмира!.. Что мы можем сделать, как ты думаешь?!
– Не знаю. – Костя поник.
– Ну вот. А я знаю, да? Волшебник, твою мать! Сердитое перешептывание от зорких глаз Дани не укрылось, но виду он не подал. Подождал, пока дожуют кашу, догрызут сухари.
– Ну что, воинство, наелись?..
Довольный смех, отрыжка и хлопанье по пузу были ответом.
– И отлично. А теперь... – Даня сделал эффектную паузу, – чай со сгущенкой!
Подвал дрогнул от восторгов. Кто-то зааплодировал, и подхватили все – только криков «бис» не хватало... Здравомыслящий Бабай, однако, не упустил спросить:
– А чай у вас откуда?
Даня заговорщически подмигнул:
– Умеем жить!
Чай, признаться, был плохонький, залежалый, но пили со смаком, с кряхтеньем, уханьем. Потели, утирались, смеялись... Один Немо был невозмутим. Ни малейшего чувства нельзя было прочесть на его лице.
Когда эмоции малость поутихли и чаепитие стало рутиной – прихлебывали, отдуваясь, кто третью, кто четвертую кружку, – Даня, как бы внезапно вспомнив, воскликнул:
– Да! Муха, послушай-ка. Муха оробел.
– Я, генерал... То есть это, слушаю.
– Ты стрельнул в тот предмет на асфальте – темный, скверный такой?
Федор оробел пуще.
– То есть... Что, не надо было?
Даня успокаивающе повел рукой:
– Все нормально. Все правильно сделал. Как ты в него долбанул! Прямо чемпион.
Пацан так и просиял.
– Так я смотрю – лежит, гад! Меня прям колбасить стало от него, такая гнида. Ну, навел, да ка-ак грохну!..
Бабай с Даней обменялись быстрыми взглядами.
– Понимаешь? – спросил москвич.
– Вроде того, – ответил гость. Любознательный Костя был тут как тут.
– Чего – понимаешь?
Бабай нахмурился было, готовясь отсечь любопытство, но Даня сказал:
– Да уж чего тут секретить. По-моему, дело ясное. Ну, конечно, не до конца, но в целом – да.
Гвоздь по натуре был исследователь. И слух у него был острый. Он мигом услышал:
– Это что ясно? Насчет перемещения?
Даня кивнул. Гром торопливо отхлебнул из кружки и завопил:
– Тихо все! Генерал говорить будет!
Все стихли. Даня усмехнулся:
– Ну я сам только в общем представляю...
И изложил свое понимание дела. Выходило так: проникновение в срединный мир не просто исторгло оттуда взрыв нечисти. Оно стало бомбой замедленного действия. С годами измерения пространства-времени нарастают. Появляются такие... ну, как бы их назвать...
– ... как их назвать... – Даня мучительно сморщился и зашевелил пальцами...
– Пространственные концентрации, – очень спокойно подсказал Сергей.
Честно сказать, Данину речь не все из присутствующих понимали. Шурупу там или Мухе такое было как по барабану. Но серьезность темы дошла и до них. И когда Сергей сказал, все выпучились на него – кто с удивлением, кто рот раззявив, а кто с острым любопытством. И Гвоздь в том числе.
– Да, – произнес он. – Именно так. Как ты так определение подобрал?
– Привычка, – ответил новичок.
– Откуда?!
– От отца. Он у меня философ был...
5
Да, Алексей Владимирович Лавров закончил философский факультет МГУ. Однако защищать диссертацию или преподавать он не пожелал, а пристроился в пресс-службу крупной финансовой корпорации, отчего и зажил безбедно, и философию не забыл. Совершенствовался, писал. У него завелись обширные связи в мире прессы – благодаря им он активно публиковался и стал довольно заметной фигурой в интеллектуальных сферах. Писал, кстати, здорово – хлестко, образно, и печатали его охотно.
Но не только стиль у молодого философа был хорош. Это счастливо сочеталось и с глубиной мысли. Он умел смотреть в корень. И в своих статьях много раз предупреждал, что игры с потусторонними измерениями опасны для людей.
Он не призывал прекратить исследования, боже упаси! Это было бы просто глупо. Он лишь говорил, что надо быть как можно осмотрительнее, что прежде, чем отрезать, надо семь раз отмерить, что неизученное – всегда большой риск...
Но давно замечено, что главный урок истории в том, что люди не учат уроков истории. Так было, так случилось и на сей раз. Правду сказать, Алексей Владимирович в известном смысле это напророчил. По легкомысленным повадкам современников он предчувствовал: гром может грянуть такой, что перекреститься и не успеешь.
На редкость для философа, Лавров был человек практичный. Предвидя беду, он озаботился проблемой выживания в условиях дикой природы. Занялся экстремальным туризмом – инструктора там обучали сутками блуждать по лесам, обходясь самым минимальным. Добился успехов! Через какое-то время он мог сам совершенно свободно уходить за десятки километров в лес, дневать и ночевать там, и это ему стало даже нравиться. Летом, разумеется, – зимой, сами понимаете, в таких прогулках кайфу немного. И вот как-то в июле, в самый летний цвет, бродя в чащобах в Подольском районе, он неожиданно наткнулся на заброшенную, но вполне крепкую избушку, рядом с которой наблюдались явные следы давно не паханого огорода.
Мыслитель все дотошно исследовал. Нашел, что крыша цела, стекла целы, печка действует. Жить можно! А он был не только практичен, но и хваток. Мигом узнал, на чьей земле находится пустая заимка, прибыл в тот сельсовет. Там выяснил, что это лесной кордон, который за неимением желающих прозябать в медвежьем углу давным-давно пустует.
И Лавров принял решение. Он легко договорился с местным начальством – и лесная хижина стала его собственностью. Алексей Владимирович нашел время привести ее в порядок, сделать запасы. В сухом прохладном погребе складировал мешки с крупами, горохом, фасолью, консервы, сухари. Закупил побольше армейских полевых пайков со всякими там причиндалами: комплектами охотничьих спичек, таблетками сухого спирта, пластиковыми ложками и вилками... Впрочем, не то чтоб он уж был такой ясновидящий или готовился к скорому концу света; скорее, ему нравилось возиться так, устраивать свое хозяйство, чувствовать себя не зависимым ни от кого, нравилось ощущать себя своим в лесу. Хотя потом, после того, как катастрофа раскатилась по миру, он философски расценил те собственные действия как знак судьбы.
Знак судьбы! Лавров оказался ко всему готов, и морально и материально. Его лишь удивляло, что люди, в том числе и умные, и образованные, будто слепы, будто не видят, что бросают камни, живя в стеклянном доме. Он писал об этом, взывал, умолял... нет, все как о стену горох.
Что ж делать! Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. И когда полыхнуло адским огнем, смертно опалило мир, когда из неведомых дыр полезла нечисть, когда пылала факелом обезумевшая Москва – философ и робинзон Алексей Лавров, взяв как можно больше соли, спичек, специй, перьев и чернил, навсегда покинул свой родной город... В огненном кошмаре этого никто не заметил.
Так Алексей Владимирович и зажил в лесу. С тревогой он ожидал первой зимы, но ничего, осилил ее. И инструмент у него оказался наготове: топор, лопата, пила, точильный камень; все было припасено, и все пригодилось. Философ без устали рубил, пилил дрова, топил печку. С запасом дров он даже перестарался, истопил их на две трети, за что себя и похвалил: на следующую зиму заготавливать придется меньше.
В общем, не так страшен оказался черт. Вообще-то Лавров готовился к худшему... Дальше пошло легче.
Никакие гоблины сюда не добрались. Что творилось в Москве, Алексей Владимирович не ведал. В Подольске – тоже. Желания выбраться, посмотреть не было. Вообще, к некоторому удивлению своему, интеллектуал обнаружил, что к житию отшельника привык быстро. Справлялся со своим небольшим хозяйством, успевал и философией заниматься. Правда, не читал ничего, книг у него не было, да и не нуждался он в них. Труды великих – вещь, безусловно, замечательная, интересная и все такое, но что они, труды, могли сказать мыслителю, пережившему всемирную бурю?! Разве что Апокалипсис мог что-то сказать, но эту книгу Алексей Владимирович знал наизусть.
Так что оставалось писать самому. Осмысливать произошедшее, делать выводы и искать выход – если он, конечно, есть.
Должен быть! – убежден был наш философ. Он считал, что безвыходных положений не бывает. И он искал. Думал, писал ночами. Потрескивали дрова в печке – если то были зимние ночи мудрости... Много думал. Одиночество располагало к тому.
Правда, помимо этой благородной стороны одиночества, проявилась и другая, земная. Даже философам хочется женщин – тут уж ничего не поделаешь... Алексей Владимирович не был исключением. Он затомился.
Сны стали такие сниться, что хоть в лес беги. А кроме того, размышления о будущем человечества предполагали само это будущее, а его, ясное дело, нужно создавать. И не головой, не руками, а сами знаете чем...
Шли месяцы, тянулись годы. Мыслитель изнемогал в борьбе с плотью. И все-таки судьба улыбнулась ему. Определенно она присматривала за ним! До поры до времени, правда, как выяснилось – но об этом позже.
А тогда то ли судьба наткнулась на него, то ли он на нее – в образе голодной, истощенной и почти отчаявшейся девушки, бродившей по лесу вот уже несколько дней. Когда они случайно увидали друг друга, она, себя не помня, кинулась ему на шею и разрыдалась так, что он не мог ее успокоить добрых часа два. Лишь потом смог завязаться более или менее внятный разговор.
Выяснилось, что девушка Анастасия вместе с группой уцелевших жила в Подольске. Жили недружно. Совсем. Даже и гоблинов не понадобилось – сами один другого пережрали. Сначала их было семеро, потом трое сбежали, сперев едва ли не половину припасов. Четверо обокраденных разругались в хлам; то бишь Настя-то не ругалась, она была девушка смирная, а вот те – два парня и одна вздорная, вредная баба – сцепились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44