..
Данхофф не уловил иронии.
– Да, – кивнул он одобрительно. – Между прочим, это у них пошло от нас. У вас бинокль тоже не гражданский.
– Хотите сказать, что с царя Петра? Но он, насколько мне известно, предпочитал голландцев...
– Все равно это был порядок по сравнению с тем свинарником, что здесь творился, – возразил Данхофф. – А после Петра был Пауль...
– Павел, – поправил его Эрих. – Но Павел был не сразу, до него прошло почти целых сто лет...
– За эти сто лет Россия только пропитывалась немецким духом. Елизавета, Екатерина Великая...
– Особенно пригодился герр Бирон, – поддразнил Данхоффа тот.
Данхофф недоуменно вскинул брови. Он давал понять, что не настолько хорошо разбирался в российской истории, как могло показаться. Он утверждал, что посещает Россию не в первый раз, но знает ее, в основном, по глянцевым путеводителям и лекциям экскурсоводов, которые всегда записывал с великим старанием и даже высовывал при этом кончик языка.
Фон Кирстов опустил бинокль.
– Их нынешний президент продолжает традицию. Его называют немцем в Кремле. Но толку от этого что-то не видно.
– Разве? По-моему, так порядка стало больше. В самый последний раз, когда я здесь был...
– Вы смотрели по сторонам, пока мы ехали? – перебил его Эрих.
– Разумеется. Я по-прежнему угнетен увиденным, но вижу обнадеживающие ростки цивилизации...
Фон Кирстов внимательно смотрел на него. Замечание, не характерное для гринписовца. Гринписовцев не радуют достижения цивилизации. Они не обнадеживаются этими ростками, они их выпалывают. Он давно обратил внимание на туповатого Данхоффа, и тот чем дальше, тем больше делался для него непонятным.
– Где вы учились, Иоганн? – спросил он неожиданно.
Данхофф просветлел лицом.
– Я закончил Лейпцигский университет, пять лет тому назад.
– О! Альма матер Фехнера и Шеллинга!
– Как вы узнали? Действительно, я закончил философский факультет.
– Поздравляю. Философа видишь издалека.
Данхофф зарделся от удовольствия и скромно потупил глаза.
Эрих фон Кирстов вздохнул. Фехнер – да, он учился в Лейпцигском университете. Чего не скажешь о Шеллинге. Философ из Данхоффа был такой же, как из него самого – добрый христианин.
И конспиратор дерьмовый, не только философ. Переигрывает, прикидываясь провинциальным дурнем, поднахватавшимся знаний в большом городе. Что же это за птица?
– Позволю себе вас поправить, – смущенно произнес Данхофф. – Шеллинг учился в Тюбингенском университете. Он поступил туда, когда ему было всего пятнадцать лет.
«Я – добрый христианин», – подумал фон Кирстов.
– Ужасно, – сказал он с чувством. – Я-то по образованию медик, но все равно непростительно...
Их беседу прервала миловидная девушка – невысокая, курносая, с пышной гривой каштановых волос, перехваченных зеленой лентой.
– Господа, не желаете кофе?
Она вопросительно подняла маленький китайский термос.
Господа желали.
– Фройлейн Ирма, ваша доброта не знает границ, – поклонился Данхофф, принимая пластиковый стаканчик. – Я искренне завидую вашему будущему мужу.
Ирма рассмеялась жемчужным смехом.
– А я – нет, дорогой Иоганн...
Эрих привычно прикинул, вполне ли она искренна. Он проверял людей, даже когда в этом не было очевидной надобности. Оплошность с Данхоффом заставила его усомниться в своей прозорливости.
Но Ирма Золлингер, студентка последнего курса биологического факультета, была совершенно искренна в своем сочувствии к будущему супругу.
Подавая стаканчик фон Кирстову, она чуть нахмурилась.
Ей показалось, что в рукаве ее мешковатой спортивной куртки отстегнулся однозарядный пистолет, выполненный под авторучку. Убедившись, что тревога ложная, она облегченно перевела дыхание.
Со стороны этого никто не заметил.
Глава седьмая
СВОИ И ЧУЖИЕ
«Сирены» покидали вертолет налегке: обычные спортивные сумки с нехитрыми пожитками да рабочими принадлежностями – не теми, что были назначены им звездами, но реставрационным инвентарем.
Кое-какое оружие члены отряда, конечно, оставили при себе, но основной арсенал был заблаговременно приготовлен для них в схроне, оборудованном на отмели, среди камней. Всем своим видом «Сирены» не внушали серьезных подозрений, хотя один из двух иноков, их встречавших, посмотрел на гостей несколько недоверчиво. Зато второй выглядел совершенно безмятежным. Оно было и понятно – инок Артемий объявился в монастыре лишь недавно, буквально на днях, и в действительности не был никаким иноком. Он был штатным сотрудником конторы.
Монастырская братия приняла его сдержанно.
Поначалу руководство обители возроптало, не желая иметь ничего общего с госбезопасностью, но ему быстро напомнили, что на дворе – новая эпоха, которая ознаменуется возрождением России, и этот процесс невозможен без тесного сотрудничества государства и духовенства. Глава обители резко возразил тем, что церковь остается отделенной от государства, на что ему заметили, что сам факт сотрудничества без принуждения как раз и подчеркивает сию отделенность.
– Если бы государство не было светским, то и разговор шел бы совсем другой, – заявил приезжий куратор.
На это можно было, конечно, сказать, что не будь власть светской, то и в госбезопасности заседали бы святые отцы, но диспут получился бы пустым и бесплодным, а кому это нужно?
Всякая власть от Бога, монастырские власти смирились – тем более после разъяснений, полученных от Московской Патриархии.
Братию не поставили в известность об этих договоренностях, но она не ввелась в заблуждение нехитрой легендой, которую преподнес новый инок. Легко было догадаться, что с братом Артемием что-то не так и вряд ли он задержится надолго.
Артемий хорошо ориентировался в монастырском уставе, выказывал искреннюю приверженность православной вере и вообще чувствовал себя как рыба в воде, не замечая косых взглядов. Он ни с кем не сходился специально и держался особняком, но был открыт для общения, приветлив, работящ, не отказывался от работ по хозяйству, которыми его немедленно нагрузили – «для конспирации», как объяснил куратору настоятель. Не без некоторого предосудительного злорадства, в котором он впоследствии раскаивался и долго замаливал грех.
Известие о прибытии реставраторов поначалу наполнило сердца монахов светлой радостью, но когда встречать дорогих гостей отправился загадочный брат Артемий, все приуныли.
Сотрудничество церкви и государства усилилось до такой степени, что чаша весов явно склонилась в пользу последнего.
Настоятель связался с курирующим отделом госбезопасности, где его успокоили, сказав, что принятые меры носят временный характер, и напомнили о работах, начавшихся неподалеку от острова.
Продолжая тягостную беседу, настоятель машинально взглянул в окно.
Он в который раз увидел военно-морские плавсредства, дремавшие на рейде, и мысленно воззвал к Господу с просьбой оградить его монастырь от всякого лиха. Он угадывал, что грядущее сулит монастырю серьезные испытания, настолько серьезные, что теперь оставалось уповать лишь на Господа...
...Улыбаясь в бородку, брат Артемий смотрел, как высаживаются долгожданные мастера.
– Однако удивительные нынче пошли мастера, – пробормотал стоявший рядом брат Зосима. – Не припомню, чтобы кто-то из их братии прибывал по воздуху. Это, видно, какие-то особо ценные специалисты.
Мысленно согласившись с этим, осведомленный Артемий ответил ему:
– Так ведь водное сообщение ограничили. В связи с работами...
– Но иностранцы-то едут.
– По особому повышенному тарифу. Они платят втридорога.
– Неужто для реставраторов нельзя было сделать исключение?
Артемий пожал плечами:
– Думаю, можно. Да везде бюрократия, брат. Реставраторы сейчас нарасхват – сколько их выпускают? Немало, и никто не сидит без работы. Упустим время – они уйдут на другой объект. Вот и подсуетились.
Зосима, полный сомнений, умолк. Повышенные тарифы, на его взгляд, безнадежно съедались арендой вертолета.
«Сирены» по-военному выстроились перед встречающими, и Посейдон оглянулся на свою группу, сделав яростные глаза. Еще бы вытянулись во фрунт, деятели искусства! Что за недоумки...
Реставраторы спохватились и нарушили строй, стараясь выглядеть художественными разгильдяями. Вольность в манерах, свойственная людям искусства, давалась им не особенно хорошо.
Артемий шагнул вперед:
– С прибытием, благослови вас Господь.
Он быстро перекрестился и ненадолго склонил голову.
Каретников чуть замешкался, не зная, можно ли приветствовать духовное лицо рукопожатием. Решил, что художнику можно все, и протянул ладонь. Артемий пожал ее, и то же сделал Зосима.
– Мир вам, спаси вас Христос, – Артемий перекрестил группу.
Зосима сопел и перетаптывался на месте.
Похоже было, что новый инок делал что-то не так и несколько нарушал каноны, но ничего вопиющего в его поведении не усматривалось. Только сердце Зосимы все равно наполнялось тревогой.
– Прошу проследовать в гостиницу – Артемий чуть посторонился и сделал приглашающий жест.
– Спасибо, – отозвался Посейдон и кивнул остальным.
Группа снялась с места и сколь можно непринужденно зашагала за монахами. Артемий чуть отстал, пропуская Зосиму вперед, и дождался, когда командир «Сирен» поравняется с ним.
– Красивые здесь места, – громко сказал Посейдон.
– Божьей милостью, – кивнул инок. И вполголоса добавил: – Этажом ниже.
Тот ничего не ответил, все шло по плану. «Сирены» должны были поселиться этажом ниже немцев, чтобы приобрести дополнительное преимущество благодаря возможности отслеживать их перемещения.
– Хотелось бы сразу ознакомиться с фронтом работ...
– Зосима, – Артемий дернул бородкой, указывая на шедшего впереди монаха, – проведет вам небольшую экскурсию.
Экскурсия была необходима, так как «Сирены» слабо представляли себе специфику реставрационных работ и сам материал, над которым им предстояло трудиться. Они должны были составить хотя бы общее приблизительное впечатление о предмете своей гипотетической деятельности.
– Двое, – сказал Каретников.
Он имел в виду, что в его группе есть два человека со специально натренированными памятными навыками, способные усваивать и с первой подачи запоминать огромные объемы информации. В дальнейшем предполагалось, что в случае непредусмотренных бесед именно они будут якобы легко и свободно оперировать специальными сведениями. Без знания профессиональных деталей легенда «Сирен» грозила лопнуть при малейшем испытании.
* * *
– Битте шен. – Военный, принимавший немецкую группу на катер, чувствовал себя не в своей тарелке и неуклюже раскланялся.
Туристы заулыбались, прозвучали приветственные возгласы.
Циник и язва Клаус Ваффензее, видя, что немецкий встречающего оставляет желать лучшего и вообще, похоже, пребывает в прискорбном зачаточном состоянии, с улыбкой сказал стоявшему рядом Норберту Лангу:
– Услышать нечто подобное от русского моряка – в этом есть особенная прелесть, тонкий шарм... Вообразите, что каких-то шестьдесят с лишним лет назад...
Ланг пожал плечами:
– Шестьдесят лет – солидный срок. Давайте уж углубимся дальше... В начало, скажем, прошлого века. Вполне естественное приветствие.
– Это так, – согласился Ваффензее. – Однако мне кажется, что события середины минувшего столетия навсегда изменили отношения между нашими народами. Бесповоротно. Я слышал, что русских по сей день передергивает, стоит им заслышать немецкую речь.
– Это пройдет, – утешил его Норберт.
– Через тысячу лет.
– Но прошло же у них это с монголами и татарами. А иго длилось триста лет – так, что ли? Оно и сейчас поднимает голову – ненавязчиво...
– С теми – другое. Они ассимилировали их культуру. Они даже ругаются на их языке, а это уже корневое.
– Когда-нибудь станут ругаться и на нашем.
– Вряд ли. Если бы Адольф победил – то да. Лет через триста...
– Если бы Адольф их победил, то через триста лет, поверьте, ругаться было бы уже некому...
– С этим трудно поспорить, вы правы.
Клаус Ваффензее замолчал и стал смотреть на пасмурные волны, лениво стучавшие в борт катера. Было прохладно, он зябко поежился. Чайки разорались, как оглашенные, и крики их начинали ему досаждать. Он услышал команду к отплытию и перешел к другому борту, откуда открывался лучший вид на покидаемый берег. Красоты были последним, что заботило Клауса. Его больше интересовали люди. Их было мало, хотя время приближалось обеденное. Тем любопытнее было устанавливать личности – кое-кто вызывал у Ваффензее нешуточные подозрения.
Например, те, что сидели в неприглядных «Жигулях» с номерами, заляпанными грязью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Данхофф не уловил иронии.
– Да, – кивнул он одобрительно. – Между прочим, это у них пошло от нас. У вас бинокль тоже не гражданский.
– Хотите сказать, что с царя Петра? Но он, насколько мне известно, предпочитал голландцев...
– Все равно это был порядок по сравнению с тем свинарником, что здесь творился, – возразил Данхофф. – А после Петра был Пауль...
– Павел, – поправил его Эрих. – Но Павел был не сразу, до него прошло почти целых сто лет...
– За эти сто лет Россия только пропитывалась немецким духом. Елизавета, Екатерина Великая...
– Особенно пригодился герр Бирон, – поддразнил Данхоффа тот.
Данхофф недоуменно вскинул брови. Он давал понять, что не настолько хорошо разбирался в российской истории, как могло показаться. Он утверждал, что посещает Россию не в первый раз, но знает ее, в основном, по глянцевым путеводителям и лекциям экскурсоводов, которые всегда записывал с великим старанием и даже высовывал при этом кончик языка.
Фон Кирстов опустил бинокль.
– Их нынешний президент продолжает традицию. Его называют немцем в Кремле. Но толку от этого что-то не видно.
– Разве? По-моему, так порядка стало больше. В самый последний раз, когда я здесь был...
– Вы смотрели по сторонам, пока мы ехали? – перебил его Эрих.
– Разумеется. Я по-прежнему угнетен увиденным, но вижу обнадеживающие ростки цивилизации...
Фон Кирстов внимательно смотрел на него. Замечание, не характерное для гринписовца. Гринписовцев не радуют достижения цивилизации. Они не обнадеживаются этими ростками, они их выпалывают. Он давно обратил внимание на туповатого Данхоффа, и тот чем дальше, тем больше делался для него непонятным.
– Где вы учились, Иоганн? – спросил он неожиданно.
Данхофф просветлел лицом.
– Я закончил Лейпцигский университет, пять лет тому назад.
– О! Альма матер Фехнера и Шеллинга!
– Как вы узнали? Действительно, я закончил философский факультет.
– Поздравляю. Философа видишь издалека.
Данхофф зарделся от удовольствия и скромно потупил глаза.
Эрих фон Кирстов вздохнул. Фехнер – да, он учился в Лейпцигском университете. Чего не скажешь о Шеллинге. Философ из Данхоффа был такой же, как из него самого – добрый христианин.
И конспиратор дерьмовый, не только философ. Переигрывает, прикидываясь провинциальным дурнем, поднахватавшимся знаний в большом городе. Что же это за птица?
– Позволю себе вас поправить, – смущенно произнес Данхофф. – Шеллинг учился в Тюбингенском университете. Он поступил туда, когда ему было всего пятнадцать лет.
«Я – добрый христианин», – подумал фон Кирстов.
– Ужасно, – сказал он с чувством. – Я-то по образованию медик, но все равно непростительно...
Их беседу прервала миловидная девушка – невысокая, курносая, с пышной гривой каштановых волос, перехваченных зеленой лентой.
– Господа, не желаете кофе?
Она вопросительно подняла маленький китайский термос.
Господа желали.
– Фройлейн Ирма, ваша доброта не знает границ, – поклонился Данхофф, принимая пластиковый стаканчик. – Я искренне завидую вашему будущему мужу.
Ирма рассмеялась жемчужным смехом.
– А я – нет, дорогой Иоганн...
Эрих привычно прикинул, вполне ли она искренна. Он проверял людей, даже когда в этом не было очевидной надобности. Оплошность с Данхоффом заставила его усомниться в своей прозорливости.
Но Ирма Золлингер, студентка последнего курса биологического факультета, была совершенно искренна в своем сочувствии к будущему супругу.
Подавая стаканчик фон Кирстову, она чуть нахмурилась.
Ей показалось, что в рукаве ее мешковатой спортивной куртки отстегнулся однозарядный пистолет, выполненный под авторучку. Убедившись, что тревога ложная, она облегченно перевела дыхание.
Со стороны этого никто не заметил.
Глава седьмая
СВОИ И ЧУЖИЕ
«Сирены» покидали вертолет налегке: обычные спортивные сумки с нехитрыми пожитками да рабочими принадлежностями – не теми, что были назначены им звездами, но реставрационным инвентарем.
Кое-какое оружие члены отряда, конечно, оставили при себе, но основной арсенал был заблаговременно приготовлен для них в схроне, оборудованном на отмели, среди камней. Всем своим видом «Сирены» не внушали серьезных подозрений, хотя один из двух иноков, их встречавших, посмотрел на гостей несколько недоверчиво. Зато второй выглядел совершенно безмятежным. Оно было и понятно – инок Артемий объявился в монастыре лишь недавно, буквально на днях, и в действительности не был никаким иноком. Он был штатным сотрудником конторы.
Монастырская братия приняла его сдержанно.
Поначалу руководство обители возроптало, не желая иметь ничего общего с госбезопасностью, но ему быстро напомнили, что на дворе – новая эпоха, которая ознаменуется возрождением России, и этот процесс невозможен без тесного сотрудничества государства и духовенства. Глава обители резко возразил тем, что церковь остается отделенной от государства, на что ему заметили, что сам факт сотрудничества без принуждения как раз и подчеркивает сию отделенность.
– Если бы государство не было светским, то и разговор шел бы совсем другой, – заявил приезжий куратор.
На это можно было, конечно, сказать, что не будь власть светской, то и в госбезопасности заседали бы святые отцы, но диспут получился бы пустым и бесплодным, а кому это нужно?
Всякая власть от Бога, монастырские власти смирились – тем более после разъяснений, полученных от Московской Патриархии.
Братию не поставили в известность об этих договоренностях, но она не ввелась в заблуждение нехитрой легендой, которую преподнес новый инок. Легко было догадаться, что с братом Артемием что-то не так и вряд ли он задержится надолго.
Артемий хорошо ориентировался в монастырском уставе, выказывал искреннюю приверженность православной вере и вообще чувствовал себя как рыба в воде, не замечая косых взглядов. Он ни с кем не сходился специально и держался особняком, но был открыт для общения, приветлив, работящ, не отказывался от работ по хозяйству, которыми его немедленно нагрузили – «для конспирации», как объяснил куратору настоятель. Не без некоторого предосудительного злорадства, в котором он впоследствии раскаивался и долго замаливал грех.
Известие о прибытии реставраторов поначалу наполнило сердца монахов светлой радостью, но когда встречать дорогих гостей отправился загадочный брат Артемий, все приуныли.
Сотрудничество церкви и государства усилилось до такой степени, что чаша весов явно склонилась в пользу последнего.
Настоятель связался с курирующим отделом госбезопасности, где его успокоили, сказав, что принятые меры носят временный характер, и напомнили о работах, начавшихся неподалеку от острова.
Продолжая тягостную беседу, настоятель машинально взглянул в окно.
Он в который раз увидел военно-морские плавсредства, дремавшие на рейде, и мысленно воззвал к Господу с просьбой оградить его монастырь от всякого лиха. Он угадывал, что грядущее сулит монастырю серьезные испытания, настолько серьезные, что теперь оставалось уповать лишь на Господа...
...Улыбаясь в бородку, брат Артемий смотрел, как высаживаются долгожданные мастера.
– Однако удивительные нынче пошли мастера, – пробормотал стоявший рядом брат Зосима. – Не припомню, чтобы кто-то из их братии прибывал по воздуху. Это, видно, какие-то особо ценные специалисты.
Мысленно согласившись с этим, осведомленный Артемий ответил ему:
– Так ведь водное сообщение ограничили. В связи с работами...
– Но иностранцы-то едут.
– По особому повышенному тарифу. Они платят втридорога.
– Неужто для реставраторов нельзя было сделать исключение?
Артемий пожал плечами:
– Думаю, можно. Да везде бюрократия, брат. Реставраторы сейчас нарасхват – сколько их выпускают? Немало, и никто не сидит без работы. Упустим время – они уйдут на другой объект. Вот и подсуетились.
Зосима, полный сомнений, умолк. Повышенные тарифы, на его взгляд, безнадежно съедались арендой вертолета.
«Сирены» по-военному выстроились перед встречающими, и Посейдон оглянулся на свою группу, сделав яростные глаза. Еще бы вытянулись во фрунт, деятели искусства! Что за недоумки...
Реставраторы спохватились и нарушили строй, стараясь выглядеть художественными разгильдяями. Вольность в манерах, свойственная людям искусства, давалась им не особенно хорошо.
Артемий шагнул вперед:
– С прибытием, благослови вас Господь.
Он быстро перекрестился и ненадолго склонил голову.
Каретников чуть замешкался, не зная, можно ли приветствовать духовное лицо рукопожатием. Решил, что художнику можно все, и протянул ладонь. Артемий пожал ее, и то же сделал Зосима.
– Мир вам, спаси вас Христос, – Артемий перекрестил группу.
Зосима сопел и перетаптывался на месте.
Похоже было, что новый инок делал что-то не так и несколько нарушал каноны, но ничего вопиющего в его поведении не усматривалось. Только сердце Зосимы все равно наполнялось тревогой.
– Прошу проследовать в гостиницу – Артемий чуть посторонился и сделал приглашающий жест.
– Спасибо, – отозвался Посейдон и кивнул остальным.
Группа снялась с места и сколь можно непринужденно зашагала за монахами. Артемий чуть отстал, пропуская Зосиму вперед, и дождался, когда командир «Сирен» поравняется с ним.
– Красивые здесь места, – громко сказал Посейдон.
– Божьей милостью, – кивнул инок. И вполголоса добавил: – Этажом ниже.
Тот ничего не ответил, все шло по плану. «Сирены» должны были поселиться этажом ниже немцев, чтобы приобрести дополнительное преимущество благодаря возможности отслеживать их перемещения.
– Хотелось бы сразу ознакомиться с фронтом работ...
– Зосима, – Артемий дернул бородкой, указывая на шедшего впереди монаха, – проведет вам небольшую экскурсию.
Экскурсия была необходима, так как «Сирены» слабо представляли себе специфику реставрационных работ и сам материал, над которым им предстояло трудиться. Они должны были составить хотя бы общее приблизительное впечатление о предмете своей гипотетической деятельности.
– Двое, – сказал Каретников.
Он имел в виду, что в его группе есть два человека со специально натренированными памятными навыками, способные усваивать и с первой подачи запоминать огромные объемы информации. В дальнейшем предполагалось, что в случае непредусмотренных бесед именно они будут якобы легко и свободно оперировать специальными сведениями. Без знания профессиональных деталей легенда «Сирен» грозила лопнуть при малейшем испытании.
* * *
– Битте шен. – Военный, принимавший немецкую группу на катер, чувствовал себя не в своей тарелке и неуклюже раскланялся.
Туристы заулыбались, прозвучали приветственные возгласы.
Циник и язва Клаус Ваффензее, видя, что немецкий встречающего оставляет желать лучшего и вообще, похоже, пребывает в прискорбном зачаточном состоянии, с улыбкой сказал стоявшему рядом Норберту Лангу:
– Услышать нечто подобное от русского моряка – в этом есть особенная прелесть, тонкий шарм... Вообразите, что каких-то шестьдесят с лишним лет назад...
Ланг пожал плечами:
– Шестьдесят лет – солидный срок. Давайте уж углубимся дальше... В начало, скажем, прошлого века. Вполне естественное приветствие.
– Это так, – согласился Ваффензее. – Однако мне кажется, что события середины минувшего столетия навсегда изменили отношения между нашими народами. Бесповоротно. Я слышал, что русских по сей день передергивает, стоит им заслышать немецкую речь.
– Это пройдет, – утешил его Норберт.
– Через тысячу лет.
– Но прошло же у них это с монголами и татарами. А иго длилось триста лет – так, что ли? Оно и сейчас поднимает голову – ненавязчиво...
– С теми – другое. Они ассимилировали их культуру. Они даже ругаются на их языке, а это уже корневое.
– Когда-нибудь станут ругаться и на нашем.
– Вряд ли. Если бы Адольф победил – то да. Лет через триста...
– Если бы Адольф их победил, то через триста лет, поверьте, ругаться было бы уже некому...
– С этим трудно поспорить, вы правы.
Клаус Ваффензее замолчал и стал смотреть на пасмурные волны, лениво стучавшие в борт катера. Было прохладно, он зябко поежился. Чайки разорались, как оглашенные, и крики их начинали ему досаждать. Он услышал команду к отплытию и перешел к другому борту, откуда открывался лучший вид на покидаемый берег. Красоты были последним, что заботило Клауса. Его больше интересовали люди. Их было мало, хотя время приближалось обеденное. Тем любопытнее было устанавливать личности – кое-кто вызывал у Ваффензее нешуточные подозрения.
Например, те, что сидели в неприглядных «Жигулях» с номерами, заляпанными грязью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33