Она милая девочка и к тому же, – добавила она, когда Катрина и Мэтт прошли мимо их столика, направляясь к бару, – что-то подсказывает мне, что недолго ей уже оставаться на моем попечении.
– Я бы не стала на это рассчитывать, – сказала Эми. – Ей повезет, если она продержится хотя бы один вечер.
А может быть, и не один. В конце концов, Катрина и правда хорошенькая, и танцевать умеет, так что связь через музыку у них есть, так же, как это было с ней.
Эми вздохнула. Она и сама не знала, что на нее накатывало в такие минуты, как эта. Ей ведь даже не хотелось повторить еще раз то, что у них было с Мэттом.
Люсия протянула через стол руку, накрыла ладонь Эми своей, сжала ее.
– Как ты справляешься, Эми? Я ведь помню, одно время ты от него сама не своя была.
– Ничего, справляюсь.
Ну тогда – как ты говоришь? Больше стерпишь – крепче будешь, хотя я все равно не понимаю, как тебе удалось справиться с собой настолько, что ты даже продолжаешь играть с ним в одной группе.
Эми повернула голову к бару, где Мэтт угощал девушку чаем. Не ревность, но боль кольнула ее, и ей захотелось, чтобы это поскорее прошло.
«Терпение», – сказала она себе. Скольких женщин видела она рядом с Мэттом за эти годы, один бог ведает, и все они были от него без ума. Боль длилась всего одно мгновение – напоминание о прежней муке, но не сама мука. Она уже не вернется.
Будем надеяться.
– Просто надо научиться думать о человеке совсем по-другому, – сказала она через пару минут, пытаясь убедить не только Люсию, но и себя. – Перестать ждать от него того, чего он не может тебе дать, изменить свое представление о нем. Вот и все.
– Тебя послушать, так это совсем легко.
Эми посмотрела на подругу.
– Не легко, – сказала она тихо.
Люсия стиснула ее ладонь.
Девушка была просто очарована Мэттом, догадалась Эми. Другого объяснения ее поведению не существовало.
Весь остаток вечера Эми видела Катрину, которая сидела у дверей рядом с Люсией и, положив подбородок на ладони, слушала, как поет Мэтт. Но не просто слушала. Она упивалась песнями, впитывала их в себя целиком, без остатка. А стоило им заиграть какую-нибудь танцевальную мелодию, как она вскакивала, выбегала на площадку перед сценой, где чувственно и грациозно изгибалась, кружилась, подскакивала, выбивала крошечными ножками огненную дробь, чутко отзываясь на каждую ноту.
Было видно, что Мэтт польщен ее вниманием, по крайней мере, нечто подобное он явно испытывал, – а почему бы, собственно, и нет? Она была самой красивой – после Люсии – девушкой в клубе, но Люсия не подавала сигнал «свободна», наряд не позволял.
Между сетами Мэтт и девушка непрерывно разговаривали, заполняя двадцать минут фонограммы и общения хозяина заведения с гостями лесом слов, он говорил, она отвечала знаками, оба были глухи и слепы ко всему, что их окружало, за исключением друг друга.
«Может быть, Катрина станет для него той единственной», – подумала Эми.
Каждый раз, справившись со своими собственными чувствами, она надеялась именно на это. И хотя Мэтт, сходя со сцены, оставался таким же бесчувственным, как и раньше, она продолжала верить, что ему на самом деле нужен кто-то любящий и заботливый, чтобы вернуть его к жизни. Не может человек, вкладывающий столько души в свою музыку, быть совершенно пустым внутри. Просто ему нужен кто-то – кто-то особенный. Пусть не она, ладно. Но где-то на свете должна быть женщина, которая ему подойдет, – и тогда рухнут стены, сквозь которые до сих пор только его музыка проникала в мир.
Он был так внимателен к Катрине весь вечер, что Эми была уверена в том, что они уйдут из клуба вместе, но он всего лишь пригласил ее погулять с ним на следующий день.
«О'кей», – подумала она, стоя рядом с Люсией, пока Мэтт и Катрина «разговаривали». Начало положено, и, может быть, неплохое.
Руки Катрины двигались, отвечая на вопрос Мэтта.
– Что она говорит? – шепнула Эми, склонившись к Люсии.
– Соглашается, – перевела та. – А теперь она спрашивает его, смогут ли они покататься на пароме.
– Который ходит на Волчий остров? – переспросила Эми. – Но это же там, где ты ее нашла.
– Тс-с-с, – прошипела Люсия.
– Мы будем делать все, что ты захочешь, – говорил в это время Мэтт.
И Катрина сразу же исчезла, ушла вслед за Люсией, обернувшись и взмахнув рукой на прощание перед тем, как мир за стенами клуба проглотил ее и входная дверь захлопнулась за ними.
Мэтт и Эми вернулись на сцену собрать свои инструменты.
– Я подумал, не сходить ли в «Арфу» посмотреть, может, там кто-нибудь есть, – сказал Мэтт. Повернулся к троим остальным: – Пойдете со мной?
Когда вечерами в «Арфе» собирались музыканты, Джо Брин, хозяин, закрывал в положенное время дверь и позволял музыке свободно течь до тех пор, пока хоть один исполнитель оставался на сцене, точно так же как это бывало по ту сторону Атлантики, в его родной Ирландии.
Джонни покачал головой:
– Я пас. Сегодня после концерта прямо в постель, и никаких.
– Да, длинный был вечер, – согласился Ники.
Вид у Ники при этом был мрачный, но Эми сомневалась, чтобы Мэтт это заметил. Он только пожал плечами, потом перевел взгляд на нее. «Что ж, почему бы и нет?» – подумала она.
– А я, пожалуй, пойду, – сказала она вслух.
Попрощавшись с остальными у дверей клуба, она и Мэтт зашагали на север, в Россиз, где в тени крытого моста на Келли-стрит располагалась «Арфа».
– Катрина вроде ничего, – сказала Эми, когда они прошли несколько кварталов.
– По-моему, тоже, – сказал он. – Немного напористая только.
– Мне кажется, ты ей нравишься.
Мэтт полуосознанно кивнул:
– Наверное, даже слишком. Но танцует она здорово, правда?
– Как ангел, – согласилась Эми.
На этом разговор выдохся, впрочем, как всегда.
– Джорди научил меня сегодня новой мелодии, – не выдержала наконец Эми. – Он не помнит, откуда она взялась, но к концу «Килавельской джиги» она подходит просто идеально, как там и была.
В глазах Мэтта сверкнул интерес:
– А как называется?
– Он тоже не знает. У нее какое-то гэльское название, которое он позабыл, но песня все равно прелестная. В ля-мажоре, но в самом начале есть что-то такое, что начинает казаться, будто это «ре». На бузуки будет звучать просто отлично.
Всю дорогу до «Арфы» они говорили только о музыке – безопасная тема. В какой-то миг Эми вдруг поймала себя на том, что вспоминает концерт, который они играли несколько месяцев тому назад, и историю, рассказанную Мэттом со сцены в качестве прелюдии к песне «Она ушла, всего делов».
– А что он мог поделать, – рассказывал Мэтт о скрипаче, который отдал все, что у него было, в обмен на мелодию. – Музыка суровая возлюбленная, ревнивая и требовательная, можете мне поверить. Делай, что она прикажет, и получишь королевскую награду, не сомневайся, но стоит позабыть о ней хотя бы один раз, и она тут же заберет назад все свои дары, как будто и не было никогда. У парня, о котором мы споем, остались лишь обрывки мелодии да огарки слов, и это истинная правда. Я сам видел такое.
И расхохотался, как будто хотел всего лишь повеселить аудиторию, и они заиграли, но Эми заметила, что глаза Мэтта не смеялись. Теперь, как и тогда, она снова спросила себя, уж не верит ли он всерьез в этот предрассудок, подобранный бог знает где.
Может быть, это и есть разгадка тайны Мэтта Кейси: боязнь потерять музыкальный дар, если отдаст сердце другой. Может, он и песню ту сам написал, по крайней мере, она никогда раньше такой не слышала. Он, правда, говорил, что услышал ее в Марокко от одного из диких гусей, как называют ирландских экспатриантов, но ей что-то не очень в это верилось.
«Ты сам ее написал?» – вопрос так и вертелся у нее на языке, но тут «Арфа» показалась из-за поворота, старина Джо Брин гостеприимно распахнул перед ними дверь, и возможность была упущена.
Люсия поставила чай, когда они с Катриной вернулись в квартиру. Дожидаясь, пока он заварится, они уселись на безногую софу, которая тянулась вдоль стены длинной открытой студии, занимавшей большую часть квартиры.
Рядом с большой комнатой помещались маленькая спальня и крохотная ванная. Кухня была в углу: старый облупленный холодильник, раковина и разделочный стол с плиткой, под ними полки для хранения всякой всячины и маленький деревянный стол с пятью разномастными стульями вокруг.
Низкий кофейный столик – деревянная доска поверх двух упаковочных ящиков – примостился перед софой, на нем громоздились кипы журналов и пепельницы. На стене напротив висели три высоких старинных зеркала, прижатые двадцатифутовой металлической перекладиной, какие бывают в танцклассах. Еще две стены пестрели афишами разных представлений, в которых участвовала Люсия, – от традиционного балета до эксцентричного мультимедийного шоу, сценаристом и хореографом которого был один ее друг.
Когда чай был готов, Люсия принесла чайник и пару чашек к софе и пристроила их поверх груды журналов. Налила чашку сначала для Катрины, потом для себя.
– Значит, ты его нашла, – сказала Люсия, возвращаясь на свое место на софе.
Катрина счастливо кивнула.
– Он точно такой, каким я его помню, – показала она.
– Где ты его видела? – спросила Люсия.
Катрина застенчиво улыбнулась в ответ, потом добавила: '
– Возле моего дома. Он играл там.
Ярко-синее пламя ее глаз стало чуть менее жгучим, когда она устремила взгляд на противоположную стену, явно видя не афиши танцевальных шоу, но дикий скалистый берег озера к востоку от города, почти в самом устье реки Далфер. Она перенеслась в прошлое, а прошлое было похоже на сон.
Она плыла в глубине озера, когда его голос поманил ее наверх из холода и темноты, которые она если и ощущала, то лишь как своеобразную болезнь духа; она поднялась к лунному свету и закачалась среди пенных гребешков волн; она слушала, впивала в себя золотистый перебор струн и вторящий им голос, любовалась певцом, пока он сидел на берегу, такой красивый и одинокий. И печальный. Она слышала эту печаль в мелодии его песни, чувствовала трепет одиночества в его голосе.
Странные существа, которые передвигались по берегу на своих занятных ногах-обрубках, всегда вызывали у нее любопытство, но на этот раз она просто без памяти влюбилась. Она подплыла поближе к берегу, положила на торчавший из воды камень руки, на них – голову, и так смотрела и слушала.
Именно музыка завоевала ее сердце, ибо музыка была ее первой любовью. У нее были четыре сестры, одна краше другой, их голоса могли вызывать лунный свет из камня, молоко из груди девственницы, духов из холодных мрачных глубин, и все же ее голос, золотистый, как ее волосы, сильный и чистый, как первая песнь жаворонка на заре, был еще прекраснее.
Но если его музыка очаровала ее, то его вид скрепил эти чары навсегда. Она жаждала слияния их голосов, сплетения тел, но не двинулась из своего укрытия. Она знала: один взгляд на нее оттолкнет его навсегда, ибо он увидит только чешуйчатый хвост той, у кого нет души, по крайней мере такой, какие бывают у живущих на берегу.
Нет души, нет души. Ее сердце рвалось на части от любви к нему, но бессмертной души у нее не было. Таково было проклятие всех озернорожденных.
Когда он наконец отложил инструмент и пошел по дорожке под соснами вглубь острова, куда она никак не могла за ним последовать, волны сомкнулись у нее над головой, и она вернулась в свой дом на дне озера.
Три ночи подряд приплывала она, и две ночи из трех он тоже был там, его голос, сладкий как мед, покрывал шум волн, которые ветер гнал на берег, и с каждым разом она влюблялась в него все сильнее и сильнее. Но на четвертую ночь он не пришел, не пришел ни на пятую, ни на шестую, и тогда она отчаялась, поняв, что он ушел, растворился в широком наземном мире и никогда уже к ней не вернется.
Родные не могли ей помочь; никто не мог ей помочь. Чешуя стала ей ненавистна, она жаждала ходить по берегу, любой ценой, лишь бы быть с ним рядом, но с тем же успехом можно было просить солнце не вставать или ждать, что ветер прекратит свое вечное движение.
– Любой ценой, – шептала она. Слезы текли по ее щекам никогда не ослабевающим соленым приливом скорби.
– Марагри-ин, – отозвалось озеро, когда ветер поднял волну и бросил ее на берег.
Она подняла голову и устремила взгляд над пенными гребешками волн туда, где темные воды становились еще темнее, облизывая вход в низкую пещеру, в которой жила озерная ведьма.
Ей было страшно, но она пошла. К Марагрин. Та напоила ее колдовским зельем с привкусом ведьминой крови, и оно превратило ее чешуйчатый хвост в пару стройных ножек; невыполнимое желание Катрины было выполнено, но она заплатила за него своим голосом.
– Неделя и один день, – каркнула ведьма, прежде чем взять голос Катрины. – Столько тебе отведено, чтобы завоевать его любовь и обрести бессмертную душу, иначе снова станешь озерной пеной.
– Но как же без моего голоса... – Ведь именно песней надеялась она покорить его, гармонией голосов столь совершенной, чтобы он не смог устоять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65