— Сэр Буцефал имеет при себе лакея, — пояснил Норбер, — образцового во всех отношениях, выросшего и воспитанного в наследственном замке баронетов. Этот слуга счел бы величайшим из всех преступлений, если бы не устраивал жизнь своего господина согласно всем правилам фамильного этикета.
— За ним, во всяком случае, следует признать заслугу уменья прекрасно украсить стол! — сказала Гертруда.
Так как в этот момент появился сам Тиррель Смис с шампанским, то и разговор перешел на другие темы. Вскоре веселый смех и остроты стали почти без перерыва разноситься над тихой поверхностью Красного моря.
Во время полного разгара разговора и веселья явился Игнатий Фогель в сопровождении двух незнакомцев, которых гости уже видели мельком там, на набережной. Норбер поспешил тотчас же представить их:
— Господин Питер Грифинс… Господин Костерус Вагнер, комиссары экспедиции.
Все трое без особых церемоний присели к столу.
«Ох, еще комиссары! — подумала Гертруда. — Они похожи на лакеев в отпуске. Очевидно, господин Моони не особенно счастлив в выборе своих комиссаров!»
— Что же, вам удалось уладить ваше дело без новых потерь? — осведомился консул, которому эти три физиономии сильно претили. Но из любезности он счел нужным заговорить и с ними.
— Проклятие! — воскликнул, хлопнув себя по колену, Питер Грифинс, который, казалось, явился сюда прямо из конюшни в своей поношенной куртке, брюках, засунутых в голенища, в бумажном белье, с физиономией хорошо выбритого конюха. — Нам едва удалось собрать тридцать пять верблюдов вместо обещанных пятидесяти.
— Эти подлецы сговорились и издеваются над нами, — сказал Игнатий Фогель, — я сильно сомневаюсь, чтобы нам удалось собрать нужное количество этих вьючных животных.
— А вам требуется много верблюдов и вожаков? — спросил консул.
— Да по меньшей мере восемьсот верблюдов и соответствующее количество людей, — ответил Норбер, — нам необходимо выгрузить весь наш материал и перевезти его полностью на возвышенность Тэбали, то есть приблизительно на расстояние ста двадцати миль отсюда, в глубь страны по пустыне… Это штука нелегкая, я это вполне понимаю, но, во всяком случае, это было бы возможно, если бы недоверие этих людей не создавало нам ежеминутных затруднений.
— Что же вы мне раньше не сказали о ваших затруднениях, — воскликнул консул, — я бы избавил вас от множества бесполезных хлопот!.. Знайте, что для таких громадных транспортов вы ничего не сумеете сделать здесь, в Суакиме и прилежащей к нему местности, если только вы не обратитесь к настоящему господину этой страны, к местному «святому» Сиди-Бэн-Камса, радамехскому Могаддему, вождю могущественного племени Шерофов… Вы не только не найдете верблюдов без его разрешения, но если бы даже вздумали привести их из Сирии или из Египта, то наверное подверглись бы нападению и были бы ограблены в пустыне!
— Неужели вы говорите серьезно? — спросил молодой астроном.
— Совершенно серьезно. Вам во что бы то ни стало следует или заручиться расположением этой великой персоны, или же совершенно отказаться от своей затеи!
— Но каким способом я, простой смертный, могу заручиться симпатиями этого святого Могаддема? Это кажется мне еще более трудным, чем собрать этих неуловимых верблюдов! — сказал Норбер.
— Вы забываете, что золотой ключ отворяет почти все двери!
— Неужели и этот святой муж доступен корыстным чувствам?
— Между нами будет сказано, господа, я полагаю, что никаких иных чувств он и не знает; Сиди-Бэн-Камса один из наиболее любопытных феноменов. К нему прибегают во всех случаях жизни и советуются обо всем. Он каждое утро с восходом солнца дает аудиенцию приходящим к нему за советом, судом и защитой, как Глава Верных в сказке Тысяча и Одна Ночь. На приемах этих бывает очень много людей, и никто не является туда с пустыми руками.
— Ну, за этим дело не станет! — весело воскликнул Норбер. — Мы, все до единого, готовы отправиться к нему с полными руками, если он только может помочь нам. А далеко это отсюда?
— На расстоянии двух дней или, вернее, двух ночей пути! — сказал Керсэн.
— Мне кажется, нам не мешало бы завтра же отправиться к этому великому Могаддему. Что вы на это скажете, Когхилль?
— Я скажу, что это путешествие будет истинным наслаждением, если господин Керсэн и мадемуазель Керсэн согласятся отправиться вместе с нами! — ответил баронет, не моргнув.
— Как?! Мадемуазель Керсэн?
— Моя дочь?
— Благодарю! очень благодарю вас, баронет! — воскликнула горячо молодая девушка. — Право, вы не могли бы предложить мне ничего более приятного для меня. Если только отец мой будет столь добр позволить мне осуществить мое желание, я берусь доказать вам, господа, что и женщина может путешествовать по пустыне, не будучи никому в тягость. О, папа, согласитесь, прошу вас. Вы знаете, что я давным-давно мечтала видеть этого знаменитого Могаддема!.. Обещаю вам, что буду совершенно здорова, что не буду нисколько утомляться; поверьте, это будет таким громадным удовольствием для меня!
— Слышу, слышу! — сказал господин Керсэн, вовсе не желавший отказывать дочери в этом удовольствии, но опасавшийся быть чересчур навязчивым. — Уверены ли вы, господа, что мы не будем лишними? — обратился он главным образом к Норберу Моони.
— Ах, что вы говорите, господин консул! — воскликнул Моони, — вы слышали, что баронет рисует это путешествие как истинное удовольствие для всех нас, если вы и дочь ваша согласитесь почтить нас своим присутствием.
— Трудно быть более милым и любезным, — сказал консул, — следовательно, это дело решенное. Мой шурин, доктор Бриэ, давным-давно предлагает нам с дочерью совершить эту интересную поездку, и если вы ничего не имеете против, то и он присоединится к нам, и я уверен, что доктор будет готов отправиться с нами в любое время, когда вам это будет угодно!
И баронет, и Норбер почтительно склонили головы в знак согласия; что же касается трех комиссаров, то, казалось, никто не принимал их всерьез, как будто они вовсе не должны были участвовать в этой поездке. Однако один из них, принадлежавший, судя по его длинным волосам и широкополой шляпе, к типу неудачников-ученых, сказал: — А находите ли вы необходимым, чтобы я и Фогель приняли участие в этой экспедиции?
— Нисколько! — поспешно ответил Норбер. — Если вы полагаете, что вам необходимо будет остаться для наблюдения за выгрузкой материалов, то…
— Выгрузка — дело капитана! — довольно сердитым тоном заметил Питер Грифинс. — А в инструкциях сказано, что мы обязаны не расставаться с вами ни на час…
— Так как за эти инструкции, или постановления, было проголосовано по моему предложению, то не мне, конечно, противоречить им! — сказал Норбер с тонкой иронией, которая не укрылась ни от консула, ни от комиссаров, которые на это только поморщились.
— Я полагаю, что лучше всего поручить заботу обо всех необходимых приготовлениях Мабруки-Спику? — продолжал Норбер, обращаясь к консулу, — и если это для вас удобно, то назначим отъезд наш на завтра!
— На завтрашний вечер, понятно; так как вам, вероятно, известно, что в этих странах путешествуют только вечером и ранним утром… Если хотите, мы назначим сборным пунктом посольский дом, а время — шесть часов вечера?
— Шесть часов? Прекрасно!
— Ах, как я рада! Как я довольна! — весело воскликнула Гертруда. — Благодарю, папа! Благодарю вас, господа! Сэр Буцефал, вы предложили мне участвовать в этой поездке, а потому я вам особенно благодарна за то удовольствие, какого я ожидаю от нее!
Как ни естественно было это выражение благодарности, обращенное к баронету, оно невольно вызвало в душе Норбера чувство досады, которое он с трудом мог подавить в себе.
«Черт побери этого Когхилля! — подумал он, — вот они уже близкие друзья с мадемуазель Керсэн!.. Я никогда, кажется, не сумею расположить ее к себе. Это такого рода дар или талант, в котором мне совершенно отказано судьбой… Я, очевидно, так много беседовал с телескопами, что совершенно разучился беседовать с дамами!..»
Господин Керсэн, видя его немного опечаленным и чем-то озабоченным, встал и начал прощаться. Молодые люди настояли на том, что проводят гостей до самого подъезда посольского дома.
Возвращаясь на «Dover-Castle», они застали на набережной Мабруки-Спика. Воспользовавшись этим обстоятельством, они сообщили о своем намерении и приказали позаботиться о необходимых приготовлениях. Старый проводник хорошо знал свое дело: внимательно выслушав Норбера Моони, он сказал, что завтра к назначенному времени все будет готово.
ГЛАВА III. В Нубийской пустыне
Маленький караван, под предводительством Мабруки-Спика, сначала направился прямо к востоку, по дороге к Берберу, а затем свернул к югу, по направлению к Радамехскому оазису. Дорога эта вначале, поблизости от Суакима, пролегала по местности гористой и разнообразной, но после нескольких часов пути вид совершенно изменился, постепенно переходя в едва заметные волнистые бесплодные дюны, сливавшиеся с горизонтом. Дорога эта была проложена караванами и казалась простой тропой. Такого рода тропы, впрочем, постоянно заметаются самумом, и если бы только остов какого-нибудь павшего в пути верблюда или коня не служил, так сказать, путеводным столбом, то подобная дорога совершенно бы исчезла. Такова Нубийская пустыня на всем своем протяжении между Нилом и Красным морем. По виду она не имеет ничего общего с Сахарой, но вместе с тем она, быть может, еще более безотрадна, однообразна и печальна.
После весьма продолжительных переговоров все три «комиссара»: Костериус Вагнер, Игнатий Фогель и Питер Грифинс, единогласно решили остаться в Суакиме и, хотя Норбер Моони заподозрил, что под этим решением кроется какая-то недоброжелательная мысль, но общество этих людей было так неприятно для молодого астронома, что он в душе был рад их решению. Итак, на этот раз экспедиция состояла из господина Керсэна, его дочери, доктора Бриэ, баронета и Норбера Моони; все они были верхом в сопровождении нескольких слуг. Впереди всех ехала Гертруда в белой летней амазонке и маленьком английском полотняном шлеме с синей вуалью, что чрезвычайно шло к ней; подле нее, на маленьком черном муле, ехала ее служанка Фатима в арабском наряде; кроме того, Гертруду окружили со всех сторон ее четыре спутника, а старый Мабруки-Спик то шагал впереди, то сбоку, то немного позади.
Люди с различными походными предметами и провиантом, распределенным на семи верблюдах, составляли арьергард, придавая маленькому каравану еще более живописный вид. Впереди ехали пятеро арабов, ловко примостившихся на самой шее своих верблюдов, среди тюков и всякой клади, высунув только часть медно-коричневых лиц из-под объемистых белых покрывал. Далее следовали две совершенно разнородные фигуры: то были Тиррель Смис, слуга сэра Буцефала, который, очевидно, весьма неохотно знакомился с ездой на верблюде; другой — громадный черномазый детина, с веселым и довольным лицом, одетый в серую тужурку с алжирской феской на голове, был Виржиль, денщик господина Моони.
Мы говорим «денщик», потому что Виржиль никогда сам не называл себя иначе, как денщиком, когда кто-либо интересовался его социальным положением. Бывший алжирский стрелок, он до сего времени никогда не служил никому, кроме французских офицеров, в качестве денщика или ординарца. Зная, чего стоит этот Виржиль, брат господина Моони, капитан алжирской армии, выбрал именно его в спутники Норберу, узнав о намерении последнего совершить путешествие в Судан.
Действительно, Виржиль был человек незаменимый во всех отношениях, хотя, конечно, не мог претендовать на роль камердинера, повара или грума, как человек совершенно незнакомый даже с самыми элементарными понятиями этикета и даже обычаев цивилизованной жизни. Это действительно был денщик, и не более того, но денщик незаменимый, находчивый, предусмотрительный, сметливый и догадливый.
В данный момент выражение крайнего недовольства, сказывавшееся на гладко выбритой физиономии Тирреля, по-видимому, ужасно забавляло Виржиля.
— Ну, что же, друг, — сказал он, бесцеремонно похлопав его по плечу в тот момент, когда верблюд Тирреля своими боками коснулся боков верблюда, на котором сидел он сам, — вы бы предпочли, конечно, вагончик первого класса на железной дороге? не так ли, друг?
Не говоря уже о том, что такого рода фамильярность вовсе не входила в привычки корректного Тирреля Смиса, и что он плохо понимал французский язык, сам тон и манера обращения Виржиля шокировали чопорного слугу, и тот отвечал презрительной миной, не проронив ни слова и мысленно решив, что такого рода безмолвный ответ яснее всего должен показать неизмеримо громадную пропасть, разделявшую камердинера и мажордома баронета от денщика простого астронома. Но Виржиль нимало не смутился этим или, вернее, вовсе не заметил презрительной гримасы и величавого высокомерия Тирреля, да если бы даже и заметил, то, по простоте душевной, не сумел бы ни понять, ни оценить их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35