И теперь одному Богу известно, чем все это может кончиться!
— Пожелаем во всяком случае, что бы все это кончилось хорошо для наших друзей! — сказал господин Керсэн, подымая бокал за здравие своих гостей…
После обеда все по обыкновению перешли пить кофе на террасу, где разговор опять вернулся к той же неистощимой теме о Судане и тех надеждах, какие можно было возлагать на него.
Гертруда, которой уже немного надоело слушать об этом, пошла и присела к роялю; она стала наигрывать те старые забытые французские мотивы, которые теперь, благодаря капризу моды, стали вновь оживать в памяти людей, чаруя их своей наивной прелестью и простотой. Едва успела она заиграть, как Норбер Моони, покинув компанию мужчин, собравшихся на террасе, подошел к ней, чтобы послушать ее игру.
— Благодарю вас, — ласково сказал он, — я унесу в душе в глубь африканской пустыни эти милые, нежные мотивы, как последний отголосок далекой, любимой родины!
— О, господин Моони, не старайтесь вызывать сострадание к себе! — воскликнула молодая девушка…— вы, верно, хорошо знаете, что все мы здесь — и бедный папа, и доктор Бриэ, и я, — все будем погибать от тоски и скуки, когда вы уедете от нас… Вас трудно будет заменить, вас и сэра Буцефала…
Хотя этими словами молодая девушка ставила их обоих на одну доску по свойственной всем женщинам маленькой скрытности и лукавству, но, в сущности, давно уже сумела различить, какого рода впечатление она произвела на каждого из них. Она отлично понимала, что чувства их к ней находятся в обратной пропорции к их проявлениям.
Ухаживание баронета было, быть может, и искренне, но банально. Те же маленькие знаки внимания, предупредительность, ту же любезность он оказывал уже, быть может, сотне девушек до нее, а завтра с одинаковым усердием будет применять все это к десятку других барышень, и все в том же духе, в том же виде, тогда как ухаживание молодого астронома носило какой-то исключительный характер: в нем чувствовалось нечто лично к Гертруде одной относящееся, что придавало всем его любезностям и словам особую цену в ее глазах.
— Если бы я мог думать, что вы сохраните обо мне добрую память, мне было бы не так тяжело уезжать отсюда! — продолжал молодой ученый. — Но как я смею надеяться на это? Простите, если я осмелюсь это сделать, но, право, то впечатление, которое я уношу отсюда, так свежо, так правдиво, что для меня было бы слишком тяжело, если бы я не смел надеяться хоть на самую маленькую взаимность!
— Вы правы, что избегаете обычных банальных излияний и уверений, — сказала Гертруда, — их изношенность и пошлость невольно чувствуется всегда, и особенно неприятна, когда для выражения искренних чувств приходится прибегать к словам самым избитым. Во всяком случае, смело могу уверить вас, что и я, и отец моя, мы всегда сохраним о вас самую дружественную память!
— Вы очень добры, что говорите мне это, но будьте осторожны, я, быть может, злоупотреблю этой вашей добротой и позволю себе сделать вам одно признание…
— Я вас слушаю! — сказала Гертруда Керсэн, инстинктивно чувствуя, что этот человек не из числа тех людей, для которых подобная близость могла бы подать повод к излишней фамильярности или нахальству.
— Так вот, я хочу вам сказать, что в этот момент, когда я уже так близок к цели моей экспедиции, мною овладевает какая-то безнадежная тоска, какая-то странная апатия, усталость, какой я раньше никогда не испытывал. Что это? Грустное ли предчувствие чего-то?.. Или же я в самом деле слишком понадеялся на свои силы? Не знаю, но мне смертельно больно и тяжело покидать Суаким!
— Что же, вы думаете отказаться от своего предприятия? — спросила Гертруда с нескрываемым удивлением.
— Клянусь вам, — воскликнул он, — мне кажется, что одного вашего слова было бы достаточно, чтобы заставить меня сделать это!..
Наступила минута молчания.
— Но слова этого я не произнесу, — серьезно и задумчиво сказал Гертруда, — не произнесу даже в том случае, если бы чувствовала за собой право сделать это! Я не хочу, чтобы вы пожертвовали наукой ради личных интересов! Я верю в вас и в вашу удачу, господин Моони! И вот почему вместо того, чтобы отвратить вас от нее, я, если бы это было нужно, сама сказала бы вам: «Соберите все свои силы и смело, с Богом вперед!.. Дайте тем из ваших друзей, которые верят в вас и ваши силы, радость видеть вас победителем, видеть ваше торжество!»
— Я нашел наконец ту поддержку, в которой так сильно нуждался! Вы оказали ее мне, мадемуазель Керсэн, и я никогда не забуду этого. Вы видите меня возрожденным, готовым смело двинуться вперед на борьбу и смерть. Благодарю от всей души! — добавил он, пожимая маленькую ручку, доверчиво протянутую к нему. — Прощайте!..
— Как? Неужели вы уже покидаете нас! — сказал господин Керсэн, входя в гостиную и поймав на лету последнее слово господина Моони.
— Да, к сожалению, приходится уже прощаться. Мне надо еще сделать кое-какие распоряжения, отдать несколько необходимых приказаний, а мы двинемся в путь сразу после полуночи, значит, часа через два!
— Ну, так идите, отдавайте свои приказания, делайте распоряжения, но не прощайтесь с нами, потому что лейтенант Гюйон, доктор и я— мы решили присутствовать при вашем выступлении из Суакима и проводить вас немного, если только вы не имеете ничего против этого.
— Весьма вам благодарен за такое сердечное внимание и расположение!
— Так, значит, вы разрешаете нам?
— О, конечно! Как вы можете спрашивать, господин Керсэн?.. Где мне прикажете поджидать вас?
— Бога ради, не изменяйте ничего в своих планах ради нас. Мы явимся около полуночи прямо к западным воротам города.
— Благодарю еще раз! В таком случае, до скорого свидания… Надеюсь, до свидания, мадемуазель? — добавил он, обращаясь еще раз к Гертруде.
— Да, я в этом уверена! Да, до свидания! Дай вам Бог полного успеха в вашем предприятии!
Вскоре после полуночи Гертруда Керсэн, сидя у открытого окна своей комнаты, выходившего на запад, печально смотрела на бесконечно длинную вереницу белых бурнусов, медленно развертывавшуюся перед ее глазами и уходившую в глубь пустыни, змеясь и извиваясь при тусклом свете серебряного полумесяца.
То был караван экспедиции Норбера Моони, двинувшийся в путь. Недели через две он будет в Бербере и перейдет Нил, переправляясь на плоскодонных лодках, а еще дней через пятнадцать-двадцать на горной возвышенности Тэбали… Ну, а потом? Что станет со всем этим?.. Чем должно будет окончиться это смелое предприятие?.. А если господин Моони потерпит неудачу, что тогда?.. Переживет ли он горькое разочарование, унизительное для его самолюбия сознание неудачи, необходимость признать себя побежденным, разбитым?.. И вот, несмотря на ту твердую уверенность в нем и в успехе его дела, какую Гертруда еще так недавно выказала в разговоре с господином Моони, она теперь испытывала мучительное чувство беспокойства за участь молодого ученого.
Тихий вздох, раздавшийся за ее спиной, заставил ее обернуться, — и она увидела свою любимицу Фатиму.
— О. чем ты, милочка моя? Что тебя огорчает? — участливо спросила молодая девушка свою маленькую служанку. — Ты кажешься мне скучной сегодня., ты, которая целые дни щебечешь, точно ласточка, сегодня за все время не сказала еще ни слова!
— У меня есть причина, добрая госпожа! — сказала она печально. — Может ли у меня быть весело на сердце, когда я вижу, что эти добрые господа уходят в эту ночь в пустыню? Как я только подумаю об этом, так у меня душа и заноет!
— Как? Неужели это тебя так огорчает?
— А разве это не огорчает всех нас здесь, в доме? — не без хитрости возразила Фатима. — Ах, добрая госпожа, право, о них стоит еще больше горевать, чем мы с вами горюем!
— Что ты хочешь этим сказать, Фатима?
— Если бы вы только знали все то, что я слышу и знаю от людей, добрая моя госпожа! Ведь меня никто не остерегается, а потому я вижу и знаю многое, чего не видят и не замечают белые… Ах, если бы вы только знали, что теперь готовится!.. Если бы вы знали, как все здесь ненавидят гяуров!.. Далеко отсюда, в стране Великих Озер, есть великий пророк, который пришел на землю спасти детей Аллаха!.. Это настоящий святой и нет ничего невозможного для него, против него никто не может устоять! А он поклялся уничтожить всех европейцев, всех до одного! Вот что говорят арабы и люди, живущие в пустыне. Они уверяют, что это должно случиться очень скоро, на этих днях. Подан будет условный знак, и повсюду, от Кордофана и Голубого Нила и до Дарфура, и в Суакяме, и в Донголе, и во всех странах, расположенных у порогов Нила, будет избиение всех белых.
— Страшно подумать, что этот славный, добрый, хороший господин, этот господин Моони, и тот красивый молодой англичанин, его приятель, и славный француз Виржиль, который был всегда так добр и услужлив, и даже этот английский камердинер, такой угрюмый и молчаливый, попадут как раз в этот ад!.. Сегодня, во время обеда, когда заговорили о Махди, мне ужасно хотелось вставить словечко, но я не посмела, а затем вы услали меня за веером!
— Да, милочка, вот если бы ты была там, то услышала бы, как мой отец сообщил нам, что громадная армия под начальством английских офицеров готова двинуться против Махди.
— О, это ничего не значит, добрая госпожа!.. Вы не можете себе представить, до какой степени взбешены все те люди, которых я слышу, даже и все эти амбалы на набережной, все эти вожаки верблюдов и те берберы, помните, в ту ночь, когда ослы нам не давали спать… Все они в один голос говорят, что не хотят больше видеть чужеземцев в своей стране, что пророк повелел истреблять неверных… они говорят такие страшные вещи, от которых волосы дыбом встают на голове… Ах, добрая моя госпожа, как бы я хотела, чтобы вы теперь были во Франции, — ведь это ваша родина, как вы говорили мне; уезжайте скорее отсюда, уезжайте вместе с добрым господином, вашим отцом, и увезите Фатиму! Только она одна любит вас и останется всегда предана вам, как собака!.. Но что я делаю?! — вдруг воскликнула маленькая служанка. — Ах, добрая госпожа моя, какая вы сделались бледная… я так напугала вас своими глупыми рассказами, вы захвораете из-за меня… Боже мой! Боже мой! Простите меня!
— Нет, милочка моя, я не захвораю от этого, я не больна, не беспокойся обо мне… я только очень встревожена!.. Все, что ты мне сейчас сказала, только подтверждает то, чего опасаются люди, хорошо знакомые с характером и нравами здешнего населения… Мне даже кажется, что я знала и слышала все это еще раньше, чем ты мне сказала… Мне страшно за отца, который теперь за городом… Бедный папа… он ни за что не согласится уехать отсюда!.. А я, конечно, что бы ни случилось, не покину его…
— И я также, добрая госпожа! — с жаром воскликнула Фатима. — Но я ведь почти дитя, может быть, я преувеличиваю опасность… Я не должна была говорить вам обо всем этом… Забудьте все, что я вам сказала!.. Ложитесь поскорее в кровать, уже поздно, — и господин мой будет сердиться, если узнает, что вы до сих пор еще не ложились!..
Гертруда уступила настоятельной просьбе своей маленькой служанки, легла в кровать и закрыла глаза, стараясь заснуть. Но сон не приходил. Всю ночь испуганное воображение молодой девушки рисовало ей страшные картины кровавой резни, и когда наконец под утро она забылась тяжелой дремотой, то и во сне ее преследовали все те же страшные кровавые видения, какие мучили ее всю ночь.
ГЛАВА IX. Великий магнит
Прошло уже семь месяцев, и вопреки всем ожиданиям и страхам, царившим в Суакиме, ничто не нарушало еще прежнего положения дел. Правда, в Судане продолжалась все та же анархия, а вдоль обоих берегов Нила упорно держались слухи об общем, поголовном восстании всех племен и об избиении всех чужестранцев. Но в действительности это восстание все еще не начиналось, и египетские гарнизоны без всякого труда держались повсюду и в городах, и во всех укреплениях внутри страны. Мало того, Махди и его сторонники вместо того, чтобы укрепляться в своем владычестве и приобретать все больше и больше влияния, казалось, утрачивали понемногу то и другое. Достаточно было, чтобы небольшая армия в десять или двенадцать тысяч человек, под командою Гикс-Паши, выйдя их Хартума, двинулись на Эль-Обейд, чтобы великий Пророк, очистив свою столицу, поспешно отступил к югу. А на возвышенности Тэбали, в пустыне Байуда, работы под управлением энергичного Норбера Моони шли удивительно быстро и успешно. Все вплоть до этого дня шло именно так, как того желал молодой ученый; как он часто сам говорил, он не мог достаточно нахвалиться этой местностью с совершенно исключительно благоприятными условиями, на которой он остановил свой выбор. Надо сказать, что сделал он этот выбор не наудачу, а на основании серьезных предварительных исследований и изучений, на основании положительных данных, позволявших надеяться на те исключительно благоприятные геологические условия, в которых именно нуждался молодой астроном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Пожелаем во всяком случае, что бы все это кончилось хорошо для наших друзей! — сказал господин Керсэн, подымая бокал за здравие своих гостей…
После обеда все по обыкновению перешли пить кофе на террасу, где разговор опять вернулся к той же неистощимой теме о Судане и тех надеждах, какие можно было возлагать на него.
Гертруда, которой уже немного надоело слушать об этом, пошла и присела к роялю; она стала наигрывать те старые забытые французские мотивы, которые теперь, благодаря капризу моды, стали вновь оживать в памяти людей, чаруя их своей наивной прелестью и простотой. Едва успела она заиграть, как Норбер Моони, покинув компанию мужчин, собравшихся на террасе, подошел к ней, чтобы послушать ее игру.
— Благодарю вас, — ласково сказал он, — я унесу в душе в глубь африканской пустыни эти милые, нежные мотивы, как последний отголосок далекой, любимой родины!
— О, господин Моони, не старайтесь вызывать сострадание к себе! — воскликнула молодая девушка…— вы, верно, хорошо знаете, что все мы здесь — и бедный папа, и доктор Бриэ, и я, — все будем погибать от тоски и скуки, когда вы уедете от нас… Вас трудно будет заменить, вас и сэра Буцефала…
Хотя этими словами молодая девушка ставила их обоих на одну доску по свойственной всем женщинам маленькой скрытности и лукавству, но, в сущности, давно уже сумела различить, какого рода впечатление она произвела на каждого из них. Она отлично понимала, что чувства их к ней находятся в обратной пропорции к их проявлениям.
Ухаживание баронета было, быть может, и искренне, но банально. Те же маленькие знаки внимания, предупредительность, ту же любезность он оказывал уже, быть может, сотне девушек до нее, а завтра с одинаковым усердием будет применять все это к десятку других барышень, и все в том же духе, в том же виде, тогда как ухаживание молодого астронома носило какой-то исключительный характер: в нем чувствовалось нечто лично к Гертруде одной относящееся, что придавало всем его любезностям и словам особую цену в ее глазах.
— Если бы я мог думать, что вы сохраните обо мне добрую память, мне было бы не так тяжело уезжать отсюда! — продолжал молодой ученый. — Но как я смею надеяться на это? Простите, если я осмелюсь это сделать, но, право, то впечатление, которое я уношу отсюда, так свежо, так правдиво, что для меня было бы слишком тяжело, если бы я не смел надеяться хоть на самую маленькую взаимность!
— Вы правы, что избегаете обычных банальных излияний и уверений, — сказала Гертруда, — их изношенность и пошлость невольно чувствуется всегда, и особенно неприятна, когда для выражения искренних чувств приходится прибегать к словам самым избитым. Во всяком случае, смело могу уверить вас, что и я, и отец моя, мы всегда сохраним о вас самую дружественную память!
— Вы очень добры, что говорите мне это, но будьте осторожны, я, быть может, злоупотреблю этой вашей добротой и позволю себе сделать вам одно признание…
— Я вас слушаю! — сказала Гертруда Керсэн, инстинктивно чувствуя, что этот человек не из числа тех людей, для которых подобная близость могла бы подать повод к излишней фамильярности или нахальству.
— Так вот, я хочу вам сказать, что в этот момент, когда я уже так близок к цели моей экспедиции, мною овладевает какая-то безнадежная тоска, какая-то странная апатия, усталость, какой я раньше никогда не испытывал. Что это? Грустное ли предчувствие чего-то?.. Или же я в самом деле слишком понадеялся на свои силы? Не знаю, но мне смертельно больно и тяжело покидать Суаким!
— Что же, вы думаете отказаться от своего предприятия? — спросила Гертруда с нескрываемым удивлением.
— Клянусь вам, — воскликнул он, — мне кажется, что одного вашего слова было бы достаточно, чтобы заставить меня сделать это!..
Наступила минута молчания.
— Но слова этого я не произнесу, — серьезно и задумчиво сказал Гертруда, — не произнесу даже в том случае, если бы чувствовала за собой право сделать это! Я не хочу, чтобы вы пожертвовали наукой ради личных интересов! Я верю в вас и в вашу удачу, господин Моони! И вот почему вместо того, чтобы отвратить вас от нее, я, если бы это было нужно, сама сказала бы вам: «Соберите все свои силы и смело, с Богом вперед!.. Дайте тем из ваших друзей, которые верят в вас и ваши силы, радость видеть вас победителем, видеть ваше торжество!»
— Я нашел наконец ту поддержку, в которой так сильно нуждался! Вы оказали ее мне, мадемуазель Керсэн, и я никогда не забуду этого. Вы видите меня возрожденным, готовым смело двинуться вперед на борьбу и смерть. Благодарю от всей души! — добавил он, пожимая маленькую ручку, доверчиво протянутую к нему. — Прощайте!..
— Как? Неужели вы уже покидаете нас! — сказал господин Керсэн, входя в гостиную и поймав на лету последнее слово господина Моони.
— Да, к сожалению, приходится уже прощаться. Мне надо еще сделать кое-какие распоряжения, отдать несколько необходимых приказаний, а мы двинемся в путь сразу после полуночи, значит, часа через два!
— Ну, так идите, отдавайте свои приказания, делайте распоряжения, но не прощайтесь с нами, потому что лейтенант Гюйон, доктор и я— мы решили присутствовать при вашем выступлении из Суакима и проводить вас немного, если только вы не имеете ничего против этого.
— Весьма вам благодарен за такое сердечное внимание и расположение!
— Так, значит, вы разрешаете нам?
— О, конечно! Как вы можете спрашивать, господин Керсэн?.. Где мне прикажете поджидать вас?
— Бога ради, не изменяйте ничего в своих планах ради нас. Мы явимся около полуночи прямо к западным воротам города.
— Благодарю еще раз! В таком случае, до скорого свидания… Надеюсь, до свидания, мадемуазель? — добавил он, обращаясь еще раз к Гертруде.
— Да, я в этом уверена! Да, до свидания! Дай вам Бог полного успеха в вашем предприятии!
Вскоре после полуночи Гертруда Керсэн, сидя у открытого окна своей комнаты, выходившего на запад, печально смотрела на бесконечно длинную вереницу белых бурнусов, медленно развертывавшуюся перед ее глазами и уходившую в глубь пустыни, змеясь и извиваясь при тусклом свете серебряного полумесяца.
То был караван экспедиции Норбера Моони, двинувшийся в путь. Недели через две он будет в Бербере и перейдет Нил, переправляясь на плоскодонных лодках, а еще дней через пятнадцать-двадцать на горной возвышенности Тэбали… Ну, а потом? Что станет со всем этим?.. Чем должно будет окончиться это смелое предприятие?.. А если господин Моони потерпит неудачу, что тогда?.. Переживет ли он горькое разочарование, унизительное для его самолюбия сознание неудачи, необходимость признать себя побежденным, разбитым?.. И вот, несмотря на ту твердую уверенность в нем и в успехе его дела, какую Гертруда еще так недавно выказала в разговоре с господином Моони, она теперь испытывала мучительное чувство беспокойства за участь молодого ученого.
Тихий вздох, раздавшийся за ее спиной, заставил ее обернуться, — и она увидела свою любимицу Фатиму.
— О. чем ты, милочка моя? Что тебя огорчает? — участливо спросила молодая девушка свою маленькую служанку. — Ты кажешься мне скучной сегодня., ты, которая целые дни щебечешь, точно ласточка, сегодня за все время не сказала еще ни слова!
— У меня есть причина, добрая госпожа! — сказала она печально. — Может ли у меня быть весело на сердце, когда я вижу, что эти добрые господа уходят в эту ночь в пустыню? Как я только подумаю об этом, так у меня душа и заноет!
— Как? Неужели это тебя так огорчает?
— А разве это не огорчает всех нас здесь, в доме? — не без хитрости возразила Фатима. — Ах, добрая госпожа, право, о них стоит еще больше горевать, чем мы с вами горюем!
— Что ты хочешь этим сказать, Фатима?
— Если бы вы только знали все то, что я слышу и знаю от людей, добрая моя госпожа! Ведь меня никто не остерегается, а потому я вижу и знаю многое, чего не видят и не замечают белые… Ах, если бы вы только знали, что теперь готовится!.. Если бы вы знали, как все здесь ненавидят гяуров!.. Далеко отсюда, в стране Великих Озер, есть великий пророк, который пришел на землю спасти детей Аллаха!.. Это настоящий святой и нет ничего невозможного для него, против него никто не может устоять! А он поклялся уничтожить всех европейцев, всех до одного! Вот что говорят арабы и люди, живущие в пустыне. Они уверяют, что это должно случиться очень скоро, на этих днях. Подан будет условный знак, и повсюду, от Кордофана и Голубого Нила и до Дарфура, и в Суакяме, и в Донголе, и во всех странах, расположенных у порогов Нила, будет избиение всех белых.
— Страшно подумать, что этот славный, добрый, хороший господин, этот господин Моони, и тот красивый молодой англичанин, его приятель, и славный француз Виржиль, который был всегда так добр и услужлив, и даже этот английский камердинер, такой угрюмый и молчаливый, попадут как раз в этот ад!.. Сегодня, во время обеда, когда заговорили о Махди, мне ужасно хотелось вставить словечко, но я не посмела, а затем вы услали меня за веером!
— Да, милочка, вот если бы ты была там, то услышала бы, как мой отец сообщил нам, что громадная армия под начальством английских офицеров готова двинуться против Махди.
— О, это ничего не значит, добрая госпожа!.. Вы не можете себе представить, до какой степени взбешены все те люди, которых я слышу, даже и все эти амбалы на набережной, все эти вожаки верблюдов и те берберы, помните, в ту ночь, когда ослы нам не давали спать… Все они в один голос говорят, что не хотят больше видеть чужеземцев в своей стране, что пророк повелел истреблять неверных… они говорят такие страшные вещи, от которых волосы дыбом встают на голове… Ах, добрая моя госпожа, как бы я хотела, чтобы вы теперь были во Франции, — ведь это ваша родина, как вы говорили мне; уезжайте скорее отсюда, уезжайте вместе с добрым господином, вашим отцом, и увезите Фатиму! Только она одна любит вас и останется всегда предана вам, как собака!.. Но что я делаю?! — вдруг воскликнула маленькая служанка. — Ах, добрая госпожа моя, какая вы сделались бледная… я так напугала вас своими глупыми рассказами, вы захвораете из-за меня… Боже мой! Боже мой! Простите меня!
— Нет, милочка моя, я не захвораю от этого, я не больна, не беспокойся обо мне… я только очень встревожена!.. Все, что ты мне сейчас сказала, только подтверждает то, чего опасаются люди, хорошо знакомые с характером и нравами здешнего населения… Мне даже кажется, что я знала и слышала все это еще раньше, чем ты мне сказала… Мне страшно за отца, который теперь за городом… Бедный папа… он ни за что не согласится уехать отсюда!.. А я, конечно, что бы ни случилось, не покину его…
— И я также, добрая госпожа! — с жаром воскликнула Фатима. — Но я ведь почти дитя, может быть, я преувеличиваю опасность… Я не должна была говорить вам обо всем этом… Забудьте все, что я вам сказала!.. Ложитесь поскорее в кровать, уже поздно, — и господин мой будет сердиться, если узнает, что вы до сих пор еще не ложились!..
Гертруда уступила настоятельной просьбе своей маленькой служанки, легла в кровать и закрыла глаза, стараясь заснуть. Но сон не приходил. Всю ночь испуганное воображение молодой девушки рисовало ей страшные картины кровавой резни, и когда наконец под утро она забылась тяжелой дремотой, то и во сне ее преследовали все те же страшные кровавые видения, какие мучили ее всю ночь.
ГЛАВА IX. Великий магнит
Прошло уже семь месяцев, и вопреки всем ожиданиям и страхам, царившим в Суакиме, ничто не нарушало еще прежнего положения дел. Правда, в Судане продолжалась все та же анархия, а вдоль обоих берегов Нила упорно держались слухи об общем, поголовном восстании всех племен и об избиении всех чужестранцев. Но в действительности это восстание все еще не начиналось, и египетские гарнизоны без всякого труда держались повсюду и в городах, и во всех укреплениях внутри страны. Мало того, Махди и его сторонники вместо того, чтобы укрепляться в своем владычестве и приобретать все больше и больше влияния, казалось, утрачивали понемногу то и другое. Достаточно было, чтобы небольшая армия в десять или двенадцать тысяч человек, под командою Гикс-Паши, выйдя их Хартума, двинулись на Эль-Обейд, чтобы великий Пророк, очистив свою столицу, поспешно отступил к югу. А на возвышенности Тэбали, в пустыне Байуда, работы под управлением энергичного Норбера Моони шли удивительно быстро и успешно. Все вплоть до этого дня шло именно так, как того желал молодой ученый; как он часто сам говорил, он не мог достаточно нахвалиться этой местностью с совершенно исключительно благоприятными условиями, на которой он остановил свой выбор. Надо сказать, что сделал он этот выбор не наудачу, а на основании серьезных предварительных исследований и изучений, на основании положительных данных, позволявших надеяться на те исключительно благоприятные геологические условия, в которых именно нуждался молодой астроном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35