он, как и большинство своих собратьев, видел врагов и шпионов везде и во всех. Кроме того, лейтенант Броун, который встретил и доставил путешественников сюда, со своей стороны представил ему дело «поимки», как было сказано в его рапорте, быть может, немного в ложных красках. Движимый, очевидно, весьма естественным, но тем не менее не совсем похвальным желанием выдвинуться и про явить свое усердие по службе, молодой офицер особенно упирал, не имея под рукой других более веских доказательств, на непрезентабельный вид этих людей, найденных им на берегу Нила без верблюдов, без судна, без каравана или какого бы то ни было конвоя, на разодранное платье двоих из них, именно Норбера Моони и Виржиля, одежда которых носила на себе еще следы той рукопашной борьбы с тремя негодяями, которую им пришлось вынести почти в самый момент их отправления и, кроме того, еще на уклончивые ответы того субъекта, который без всякого на то доказательства выдавал себя за английского баронета.
Словом, почтенный майор Вартон был уже заранее довольно плохо настроен и весьма мало расположен отнестись благосклонно к тем людям, которые должны были сейчас предстать перед ним, а потому принял их чрезвычайно грубо.
Он заседал в низенькой, но довольно большой, почти совершенно пустой зале вместе с плечистым унтер-офицером, исполнявшим при нем должность секретаря, за маленьким некрашеным столом. Кроме стола, двух стульев и простой длинной деревянной скамьи в комнате не было никакой мебели.
— Кто вы такие и откуда явились? — спросил он резким, сердитым голосом, уставившись на баронета, который взялся на этот раз вести переговоры, большими, холодными голубыми глазами, над которыми красовались густые рыжеватые брови.
Баронет принялся излагать голосом, который, по его мнению, должен был быть полон чувства собственного достоинства, но, в сущности, был слегка дрожащий, объяснения, которые на общем совете решено было дать грозному майору. Он сообщил, что сам он вместе со своими друзьями только что прибыл на воздушном шаре с пика Тэбали, где они в продолжение долгого времени держались против осаждавшей их армии махдистов; сказал, что, совершив благополучно свой полет, они спустились на расстоянии пяти или шести миль от берега Нила, куда добрались пешком, в надежде встретить здесь людей, которые окажут им содействие.
Однако майор не захотел даже дослушать до конца эти правда, немного запутанные объяснения.
— Пик Тэбали! Что это за гора? я никогда не слышал о ней!.. Ее нет на наших картах генерального штаба! — отвечал он громовым голосом. — Воздушный шар… Где же он, ваш воздушный шар! Подайте мне его сюда!.. Вы говорите, что вас осаждала армия махдистов… Но прежде всего такой армии вовсе не существует… Существует только сборище разных мерзавцев, разбойников, воров, словом, разного сброда, шайка негодяев, которая осмеливается присваивать себе это почетное наименование, и которую мы рано или поздно перевешаем, как собак, при первой возможности… Уже одно это плохо рекомендует вас, что вы, говоря об этой презренной ораве, даете ей такое почетное звание… Из этого я заключаю, что вы отнюдь не питаете к ним никаких враждебных чувств, и потому я был бы нимало удивлен, если бы вместо того, чтобы быть осажденными этой канальей, напротив, не… хм!., да… это весьма возможно!.. Потрудитесь предъявить ваши бумаги!
— Я не имею при себе никаких бумаг и документов, кроме моей карточки! — жалостливо прошептал баронет.
— Ваша карточка! Дудки! Неужели вы думаете, что я удовольствуюсь каким-то клочком бумаги без всяких доказательств! Нет, извините, не на такого напали!.. Ну, а эти господа, есть у них бумаги?
— Нет, милостивый государь, — вмешался, наконец, Норбер Моони, выведенный из терпения таким образом действий майора, — у нас нет при себе никаких бумаг, потому что, как сами вы хорошо понимаете, мы не могли захватить в корзинку ничего, кроме самого необходимого для нашего полета. Но смею вас уверить, что все мы порядочные люди, и я предупреждаю вас, что вам и правительству вашему придется отвечать за насильственное и самовольное задержание, учиненное над особами французских граждан, а главным образом госпожой Керсэн, которую вы видите перед собой, дочерью французского генерального консула Судана, пребывающего в Хартуме.
— А-а! — воскликнул майор Вартон, физиономия которого вдруг осветилась лучом веселой иронии. — Я очень рад узнать, что эта барышня — дочь господина Керсэна, французского консула в Хартуме! Очень, очень рад узнать об этом! Это весьма интересная для меня подробность…
Он подозвал унтер-офицера, командовавшего караулом, и отдал ему вполголоса какое-то приказание. Тот круто повернулся на каблуках и тотчас же вышел тем особым, размеренным, неестественным шагом, который и сейчас еще сохранился в британских войсках.
— Как видите, я чрезвычайно доволен, узнав об этой подробности, — снова заговорил все тем же насмешливым тоном майор Вартон, — не могу ли я узнать кто вы такой или, вернее, кем вы желаете себя назвать? — обратился он на этот раз уже прямо к Норберу Моони с выражением лица, которое, по его мнению, должно было быть очень грозным, но, в сущности, было только очень комично.
— Я — Моони, астроном, состоящий при Парижской Главной обсерватории, а это доктор Бриэ, прославившийся своими исследованиями в Африке и своими трудами по ботанике. А это — мой слуга; это — камердинер баронета, сэра Буцефала Когхилля, британский подданный, как и его господин. Эта девушка состоит в услужении при госпоже Керсэн.
— Так вы продолжаете все-таки утверждать, что эта молодая особа — дочь господина Керсэна, французского консула в Хартуме? — настойчиво переспросил еще раз майор Вартон.
— Без сомнения!
— Прекрасно, сейчас мы окончательно разоблачим вашу наглую ложь! — воскликнул с торжествующим видом майор, услыхав шаги за дверями залы. — Господин Керсэн сам лично примет на себя труд поговорить с вами, потому что он как раз здесь, собственной персоной.
Все обернулись к дверям. Действительно, в комнату вошел господин Керсэн, за которым майор Вартон посылал своего унтер-офицера.
— Папа! Папа! дорогой мой, любимый мой папа! — воскликнула Гертруда, бросаясь к вошедшему. — Как я счастлива!..
Господин Керсэн принял ее в свои объятия, и она, обхватив его шею, громко зарыдала от этого неожиданного, радостного свидания.
ГЛАВА XVII. Взаимные объяснения
Сам господин Керсэн был не менее счастлив и п отряси этой неожиданной встречей, чем его дочь.
— Гертруда!.. Дитя мое!.. Дорогое, любимое дитя, — повторял он, прижимая ее к своей груди и целуя ее шелковистую головку. — Тебя ли я вижу здесь? Какими судьбами могло это случиться?.. Я, конечно, и сегодня еще думал о тебе, как думаю и думал постоянно… но как мог я ожидать увидеть тебя здесь сегодня!..
— Но сами вы, дорогой мой Керсэн, какими судьбами очутились здесь, в Уади-Хальфа? — спросил доктор Бриэ своего зятя.
— Генерал Гордон просил меня оказать ему услугу и отправиться вниз по течению Нила на одном из его канонерских судов, которое он послал сюда, чтобы я съездил в Европу и там лично объяснил его положение перед лицом всего цивилизованного мира. Я согласился на его просьбу, так как, во-первых, не мог отказать ему в этом, а во-вторых, потому, что это было единственное средство снять блокаду с Тэбали, где, как мне было известно, вы выдерживали продолжительную осаду. Но как вам выразить мои смертельные тревоги, мой страх за вас?..
Здесь майор Вартон, физиономия которого теперь разом приняла совершенно иное выражение, счел нужным вмешаться в разговор с чрезвычайной, заискивающей любезностью.
— Дорогой господин Керсэн, — проговорил он, — как я вижу, все эти господа знакомы вам и вы можете отвечать за них… Я очень прошу их извинить мне то недоразумение, какое произошло здесь между нами, и которое заставило меня принять их не за тех, кто они есть на самом деле. Я был бычрезвычайно рад, если бы они согласились сделать мне честь позавтракать вместе с нами и с вашей дочерью.
Недавние арестанты молча поклонились. Однако майору нужна была жертва, на которую бы мог обрушиться его гнев, и он вскоре нашел виновника всех бед. Подозвав к себе унтер-офицера, он, хмуро сдвинув брови, проговорил:
— Лейтенант Броун отправится под арест на пятнадцать суток за самовольный захват этих господ и неточные показания в своем рапорте!
Между тем Гертруда, обхватив обеими руками шею отца и повиснув на нем, была не в силах отвечать ему на слова. Все волнения, страхи, ужасы, скорбь и грусть прошедшего месяца разом нахлынули на нее и положительно надломили ее силы. Сознавая себя теперь вне всякой опасности, сознавая, что она нашла наконец надежное убежище в объятиях отца, она вдруг почувствовала, что та сила и бодрость, которые все время поддерживали ее во все трудные минуты последнего месяца, разом оставили ее. И, как малый ребенок, спрятав свое милое личико на плече у отца, она тихо плакала, как робкое огорченное дитя, как маленькая девочка.
Не объясняя себе этого волнения и слез иначе, как отголоском тех опасностей, которым, вероятно, только что должна была подвергаться она, как и он сам, господин Керсэн постарался успокоить дочь.
— Ну, полно, полно дитя мое, не плачь, девочка моя маленькая! — говорил он, лаская ее. — Теперь мы вместе и навсегда, дорогая моя!
— Ах, да, да, дорогой папа, я никогда, никогда более не расстанусь с вами, — шептала она, прижимаясь к его груди. — Никогда!.. Никогда!..
— Да, никогда, дорогое дитя мое! — повторил и он за ней голосом, полным нежности и ласки, — я слишком много выстрадал за это время нашей разлуки с тобой! Однако довольно об этом, расскажи-ка ты мне лучше, как вы попали сюда, твой дядя и ты.
— Вам будет удобнее беседовать здесь, в этой маленькой гостиной, — любезно предложил майор Вартон, приотворяя дверь и вводя отца с дочерью в маленькую смежную комнатку, которая служила ему кабинетом.
Прочие остались вместе с хозяином, ставшим теперь любезным и приветливым, в общей большой зале, из которой уже давно успели уйти солдаты пикета. Всецело охваченный радостью свидания с дочерью, господин Керсэн даже и не заметил присутствия здесь Норбера Моони и сэра Буцефала, которые из чувства скромности и деликатности, нарочно держались немного поодаль.
Оставшись наедине с отцом, Гертруда Керсэн наконец преодолела свое волнение. Она глубоко вздохнула и, положив обе руки на плечи отцу, сказала:
— Ах, дорогой мой папа, если бы вы только могли знать, какие странные и невероятные приключения мне пришлось пережить за это время!.. Но, право, я боюсь, что вы не поверили бы мне сразу, так как я сама минутами начинаю сомневаться в том, было ли это все на самом деле или только в бреду и во сне. Между тем это сущая правда и действительность!.. И дядя мой, и сэр Буцефал и господин Моони, и Фатима, и Виржиль, и Тиррель Смис, — все они могут засвидетельствовать вам, что я не брежу, и что мы действительно провели двадцать девять дней на Луне!
— На Луне! — воскликнул господин Керсэн не без ужаса, и первая мелькнувшая у него мысль была та, что его Гертруда лишилась рассудка. — Ну, что ты говоришь мне, дорогое дитя, на Луне! Да как могу я этому поверить?..
— Ну, конечно, вам этому трудно поверить, дорогой папа, — продолжала Гертруда, — а между тем это действительно так! Клянусь вам, что я не лишилась рассудка, как вы, быть может, думаете… Ведь вам известны были планы господина Моони, не так ли?.. Ну, эти мечты и планы его осуществились, вот и все! И вот, почти все это время разлуки мы провели на Луне…
— Нет сомнения!.. — с ужасом и скорбью прошептал господин Керсэн. — Мученья и горе разлуки помутили рассудок моей бедной девочки!.. Она положительно бредит, бредит той обстановкой, в которой она жила это время!
— Дитя мое, — проговорил, стараясь скрыть от нее слезы, напрашивавшиеся у него на глаза при этом печальном открытии, — ты, кажется, сказала мне, что господин Моони и сэр Буцефал Когхилль здесь, с тобою и с твоим дядей?
— Да, папа, они все время не расставались с нами, вместе с ними я и совершила это невероятное путешествие! Мы спустились на землю только вчера ночью!
Господин Керсэн не мог вынести долее этого странного мучительного состояния, кинулся к дверям и, распахнув их настежь, с блуждающими глазами, мертвенно-бледным лицом, не своим голосом позвал:
— Господин Моони! Вы здесь?
— Да, господин консул! — ответил молодой астроном, поспешно подходя к господину Керсэну. Он также был очень бледен и взволнован.
— Простите ли мне когда-нибудь, господин консул? — начал он, горячо пожимая протянутую ему руку.
— Простить что?.. Что я должен вам простить, дорогой мой Моони? — спросил несчастный отец.
— Простить то, что я подверг вашу дочь всем опасностям такой трудной и рискованной экспедиции!.. Она сама засвидетельствует вам, что это случилось совершенно против моей воли и не по моей вине!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Словом, почтенный майор Вартон был уже заранее довольно плохо настроен и весьма мало расположен отнестись благосклонно к тем людям, которые должны были сейчас предстать перед ним, а потому принял их чрезвычайно грубо.
Он заседал в низенькой, но довольно большой, почти совершенно пустой зале вместе с плечистым унтер-офицером, исполнявшим при нем должность секретаря, за маленьким некрашеным столом. Кроме стола, двух стульев и простой длинной деревянной скамьи в комнате не было никакой мебели.
— Кто вы такие и откуда явились? — спросил он резким, сердитым голосом, уставившись на баронета, который взялся на этот раз вести переговоры, большими, холодными голубыми глазами, над которыми красовались густые рыжеватые брови.
Баронет принялся излагать голосом, который, по его мнению, должен был быть полон чувства собственного достоинства, но, в сущности, был слегка дрожащий, объяснения, которые на общем совете решено было дать грозному майору. Он сообщил, что сам он вместе со своими друзьями только что прибыл на воздушном шаре с пика Тэбали, где они в продолжение долгого времени держались против осаждавшей их армии махдистов; сказал, что, совершив благополучно свой полет, они спустились на расстоянии пяти или шести миль от берега Нила, куда добрались пешком, в надежде встретить здесь людей, которые окажут им содействие.
Однако майор не захотел даже дослушать до конца эти правда, немного запутанные объяснения.
— Пик Тэбали! Что это за гора? я никогда не слышал о ней!.. Ее нет на наших картах генерального штаба! — отвечал он громовым голосом. — Воздушный шар… Где же он, ваш воздушный шар! Подайте мне его сюда!.. Вы говорите, что вас осаждала армия махдистов… Но прежде всего такой армии вовсе не существует… Существует только сборище разных мерзавцев, разбойников, воров, словом, разного сброда, шайка негодяев, которая осмеливается присваивать себе это почетное наименование, и которую мы рано или поздно перевешаем, как собак, при первой возможности… Уже одно это плохо рекомендует вас, что вы, говоря об этой презренной ораве, даете ей такое почетное звание… Из этого я заключаю, что вы отнюдь не питаете к ним никаких враждебных чувств, и потому я был бы нимало удивлен, если бы вместо того, чтобы быть осажденными этой канальей, напротив, не… хм!., да… это весьма возможно!.. Потрудитесь предъявить ваши бумаги!
— Я не имею при себе никаких бумаг и документов, кроме моей карточки! — жалостливо прошептал баронет.
— Ваша карточка! Дудки! Неужели вы думаете, что я удовольствуюсь каким-то клочком бумаги без всяких доказательств! Нет, извините, не на такого напали!.. Ну, а эти господа, есть у них бумаги?
— Нет, милостивый государь, — вмешался, наконец, Норбер Моони, выведенный из терпения таким образом действий майора, — у нас нет при себе никаких бумаг, потому что, как сами вы хорошо понимаете, мы не могли захватить в корзинку ничего, кроме самого необходимого для нашего полета. Но смею вас уверить, что все мы порядочные люди, и я предупреждаю вас, что вам и правительству вашему придется отвечать за насильственное и самовольное задержание, учиненное над особами французских граждан, а главным образом госпожой Керсэн, которую вы видите перед собой, дочерью французского генерального консула Судана, пребывающего в Хартуме.
— А-а! — воскликнул майор Вартон, физиономия которого вдруг осветилась лучом веселой иронии. — Я очень рад узнать, что эта барышня — дочь господина Керсэна, французского консула в Хартуме! Очень, очень рад узнать об этом! Это весьма интересная для меня подробность…
Он подозвал унтер-офицера, командовавшего караулом, и отдал ему вполголоса какое-то приказание. Тот круто повернулся на каблуках и тотчас же вышел тем особым, размеренным, неестественным шагом, который и сейчас еще сохранился в британских войсках.
— Как видите, я чрезвычайно доволен, узнав об этой подробности, — снова заговорил все тем же насмешливым тоном майор Вартон, — не могу ли я узнать кто вы такой или, вернее, кем вы желаете себя назвать? — обратился он на этот раз уже прямо к Норберу Моони с выражением лица, которое, по его мнению, должно было быть очень грозным, но, в сущности, было только очень комично.
— Я — Моони, астроном, состоящий при Парижской Главной обсерватории, а это доктор Бриэ, прославившийся своими исследованиями в Африке и своими трудами по ботанике. А это — мой слуга; это — камердинер баронета, сэра Буцефала Когхилля, британский подданный, как и его господин. Эта девушка состоит в услужении при госпоже Керсэн.
— Так вы продолжаете все-таки утверждать, что эта молодая особа — дочь господина Керсэна, французского консула в Хартуме? — настойчиво переспросил еще раз майор Вартон.
— Без сомнения!
— Прекрасно, сейчас мы окончательно разоблачим вашу наглую ложь! — воскликнул с торжествующим видом майор, услыхав шаги за дверями залы. — Господин Керсэн сам лично примет на себя труд поговорить с вами, потому что он как раз здесь, собственной персоной.
Все обернулись к дверям. Действительно, в комнату вошел господин Керсэн, за которым майор Вартон посылал своего унтер-офицера.
— Папа! Папа! дорогой мой, любимый мой папа! — воскликнула Гертруда, бросаясь к вошедшему. — Как я счастлива!..
Господин Керсэн принял ее в свои объятия, и она, обхватив его шею, громко зарыдала от этого неожиданного, радостного свидания.
ГЛАВА XVII. Взаимные объяснения
Сам господин Керсэн был не менее счастлив и п отряси этой неожиданной встречей, чем его дочь.
— Гертруда!.. Дитя мое!.. Дорогое, любимое дитя, — повторял он, прижимая ее к своей груди и целуя ее шелковистую головку. — Тебя ли я вижу здесь? Какими судьбами могло это случиться?.. Я, конечно, и сегодня еще думал о тебе, как думаю и думал постоянно… но как мог я ожидать увидеть тебя здесь сегодня!..
— Но сами вы, дорогой мой Керсэн, какими судьбами очутились здесь, в Уади-Хальфа? — спросил доктор Бриэ своего зятя.
— Генерал Гордон просил меня оказать ему услугу и отправиться вниз по течению Нила на одном из его канонерских судов, которое он послал сюда, чтобы я съездил в Европу и там лично объяснил его положение перед лицом всего цивилизованного мира. Я согласился на его просьбу, так как, во-первых, не мог отказать ему в этом, а во-вторых, потому, что это было единственное средство снять блокаду с Тэбали, где, как мне было известно, вы выдерживали продолжительную осаду. Но как вам выразить мои смертельные тревоги, мой страх за вас?..
Здесь майор Вартон, физиономия которого теперь разом приняла совершенно иное выражение, счел нужным вмешаться в разговор с чрезвычайной, заискивающей любезностью.
— Дорогой господин Керсэн, — проговорил он, — как я вижу, все эти господа знакомы вам и вы можете отвечать за них… Я очень прошу их извинить мне то недоразумение, какое произошло здесь между нами, и которое заставило меня принять их не за тех, кто они есть на самом деле. Я был бычрезвычайно рад, если бы они согласились сделать мне честь позавтракать вместе с нами и с вашей дочерью.
Недавние арестанты молча поклонились. Однако майору нужна была жертва, на которую бы мог обрушиться его гнев, и он вскоре нашел виновника всех бед. Подозвав к себе унтер-офицера, он, хмуро сдвинув брови, проговорил:
— Лейтенант Броун отправится под арест на пятнадцать суток за самовольный захват этих господ и неточные показания в своем рапорте!
Между тем Гертруда, обхватив обеими руками шею отца и повиснув на нем, была не в силах отвечать ему на слова. Все волнения, страхи, ужасы, скорбь и грусть прошедшего месяца разом нахлынули на нее и положительно надломили ее силы. Сознавая себя теперь вне всякой опасности, сознавая, что она нашла наконец надежное убежище в объятиях отца, она вдруг почувствовала, что та сила и бодрость, которые все время поддерживали ее во все трудные минуты последнего месяца, разом оставили ее. И, как малый ребенок, спрятав свое милое личико на плече у отца, она тихо плакала, как робкое огорченное дитя, как маленькая девочка.
Не объясняя себе этого волнения и слез иначе, как отголоском тех опасностей, которым, вероятно, только что должна была подвергаться она, как и он сам, господин Керсэн постарался успокоить дочь.
— Ну, полно, полно дитя мое, не плачь, девочка моя маленькая! — говорил он, лаская ее. — Теперь мы вместе и навсегда, дорогая моя!
— Ах, да, да, дорогой папа, я никогда, никогда более не расстанусь с вами, — шептала она, прижимаясь к его груди. — Никогда!.. Никогда!..
— Да, никогда, дорогое дитя мое! — повторил и он за ней голосом, полным нежности и ласки, — я слишком много выстрадал за это время нашей разлуки с тобой! Однако довольно об этом, расскажи-ка ты мне лучше, как вы попали сюда, твой дядя и ты.
— Вам будет удобнее беседовать здесь, в этой маленькой гостиной, — любезно предложил майор Вартон, приотворяя дверь и вводя отца с дочерью в маленькую смежную комнатку, которая служила ему кабинетом.
Прочие остались вместе с хозяином, ставшим теперь любезным и приветливым, в общей большой зале, из которой уже давно успели уйти солдаты пикета. Всецело охваченный радостью свидания с дочерью, господин Керсэн даже и не заметил присутствия здесь Норбера Моони и сэра Буцефала, которые из чувства скромности и деликатности, нарочно держались немного поодаль.
Оставшись наедине с отцом, Гертруда Керсэн наконец преодолела свое волнение. Она глубоко вздохнула и, положив обе руки на плечи отцу, сказала:
— Ах, дорогой мой папа, если бы вы только могли знать, какие странные и невероятные приключения мне пришлось пережить за это время!.. Но, право, я боюсь, что вы не поверили бы мне сразу, так как я сама минутами начинаю сомневаться в том, было ли это все на самом деле или только в бреду и во сне. Между тем это сущая правда и действительность!.. И дядя мой, и сэр Буцефал и господин Моони, и Фатима, и Виржиль, и Тиррель Смис, — все они могут засвидетельствовать вам, что я не брежу, и что мы действительно провели двадцать девять дней на Луне!
— На Луне! — воскликнул господин Керсэн не без ужаса, и первая мелькнувшая у него мысль была та, что его Гертруда лишилась рассудка. — Ну, что ты говоришь мне, дорогое дитя, на Луне! Да как могу я этому поверить?..
— Ну, конечно, вам этому трудно поверить, дорогой папа, — продолжала Гертруда, — а между тем это действительно так! Клянусь вам, что я не лишилась рассудка, как вы, быть может, думаете… Ведь вам известны были планы господина Моони, не так ли?.. Ну, эти мечты и планы его осуществились, вот и все! И вот, почти все это время разлуки мы провели на Луне…
— Нет сомнения!.. — с ужасом и скорбью прошептал господин Керсэн. — Мученья и горе разлуки помутили рассудок моей бедной девочки!.. Она положительно бредит, бредит той обстановкой, в которой она жила это время!
— Дитя мое, — проговорил, стараясь скрыть от нее слезы, напрашивавшиеся у него на глаза при этом печальном открытии, — ты, кажется, сказала мне, что господин Моони и сэр Буцефал Когхилль здесь, с тобою и с твоим дядей?
— Да, папа, они все время не расставались с нами, вместе с ними я и совершила это невероятное путешествие! Мы спустились на землю только вчера ночью!
Господин Керсэн не мог вынести долее этого странного мучительного состояния, кинулся к дверям и, распахнув их настежь, с блуждающими глазами, мертвенно-бледным лицом, не своим голосом позвал:
— Господин Моони! Вы здесь?
— Да, господин консул! — ответил молодой астроном, поспешно подходя к господину Керсэну. Он также был очень бледен и взволнован.
— Простите ли мне когда-нибудь, господин консул? — начал он, горячо пожимая протянутую ему руку.
— Простить что?.. Что я должен вам простить, дорогой мой Моони? — спросил несчастный отец.
— Простить то, что я подверг вашу дочь всем опасностям такой трудной и рискованной экспедиции!.. Она сама засвидетельствует вам, что это случилось совершенно против моей воли и не по моей вине!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32