— Его пальцы сжали волынку, и она издала жалобный звук, похожий на стон.
— Твой отказ воевать?
— Да. — Он вскочил с места и, меряя шагами площадку, заговорил быстро, отрывисто, заметно волнуясь. — Отрицание насилия... Это чувство, оно жило во мне наравне с другими... Я мечтал о подвигах, о войнах и битвах, про которые рассказывали мне старшие. Когда я был молод, чувство это и мечты уживались рядом, не мешая друг другу. Так могло быть, потому что в мечтах на поле брани не проливалась кровь, а битвы выигрывались без единой жертвы. Неестественность уживающихся рядом чувств не пугала... все должно с возрастом как-то определиться. Так я считал и верил. Тем более, за время обучения в Академии ты, конечно, никого не убиваешь.
— Ни один человек с нормальной психикой не скажет, что ему нравится убивать, — сказал я. — Все считают нас на голову выше остальных военных, потому что мы, дорсайцы, можем в большинстве случаев одержать бескровную победу там, где остальные горами трупов завалят поле сражения. Этим мы не только сберегаем деньга своим нанимателям, но, что гораздо важнее, разрушаем непременное условие войны — ее жестокость и остаемся людьми. Мерило доблести военачальника — не оставленные на поле брани трупы и не изувеченные тела его солдат. Помнишь слова Клетуса? Он ненавидел насилие так же страстно, как и ты ненавидишь его.
— Но он делал это! — Мигель повернулся, и я увидел осунувшееся, со скулами, обтянутыми кожей, лицо. — И ты сейчас будешь. И Ян, и Кейси.
Пожалуй, против этих слов Мигеля мне нечего было возразить.
— Видишь, — снова быстро заговорил он, — какая бездонная пропасть лежит между Академией и реальным миром. Ты уходишь в большую жизнь и рано или поздно начинаешь убивать. Если ты держишь в руках меч, то придет время, и ты будешь убивать этим мечом. Когда я закончил Академию и получил право надеть офицерскую форму, пришло время делать выбор — и я его сделал. Я не мог причинять никому боль, если даже моя жизнь зависела от этого. Но в то же время я чувствовал себя солдатом и только солдатом. Меня так воспитывали. Я не хочу другой жизни, я люблю такую жизнь и не понимаю, как можно жить иначе.
Неожиданно Мигель замолчал. Он стоял и смотрел на степь и переливающиеся вдали огни мятежного лагеря.
— Вот и все, — вздохнул он.
— Да, — тихо согласился я. И тогда Мигель повернулся, и наши взгляды встретились.
— Ты расскажешь моим родным? — спросил он. — Если тебе повезет больше, чем мне, и ты вернешься домой — расскажешь?
— Да, я расскажу... Но нам еще рано думать о смерти.
Он улыбнулся. Его неожиданная улыбка была грустной.
— Я знаю. Все это камнем лежало на душе... сейчас стало легче. Я не утомил тебя?
— Нет, все нормально.
— Спасибо.
Как бы пробуя на вес, он приподнял gaita и посмотрел на нее, словно пытался вспомнить, почему она оказалась в его руках.
— Через пятнадцать минут сюда придут солдаты, — сказал он. — Я постараюсь справиться один, а у тебя освободится время для других дел.
— Не хочешь ли ты сказать... — начал я, подозрительно разглядывая Мигеля, — что без меня твои трубачи и барабанщики начнут быстрее постигать военные науки?
— Ты почти угадал, — ответил Мигель и рассмеялся. — Ко мне они привыкли, а при тебе нервничают, все валится у них из рук, они злятся на самих себя и еще больше ошибаются. Не знаю, как на это посмотрит Ян, но поверь, я понимаю своих солдат и думаю, с одним начальником учеба пойдет быстрее.
— Главное — получить результат. Пойду к Яну, попрошу другой работы.
— Еще раз спасибо, — снова повторил он, и столько искреннего облегчения послышалось в этих простых словах благодарности, и такое неожиданно сильное ответное чувство всколыхнулось в моей душе, что не нашел я ответа, а лишь молча помахал ему рукой.
После долгих блужданий по коридорам кабинет Яна я все-таки нашел, но вот хозяина в нем не оказалось. Не зная, что делать, какое-то время я стоял в раздумье, пока не пришла в голову здравая мысль: Падма, Кейси или Аманда наверняка работают у себя, и они-то уж точно знают, куда исчез командир.
Снова отправился на поиски, и на этот раз мне повезло: за заваленным топографическими картами столом я нашел Кейси.
— Ян? — рассеянно переспросил он. — Нет, не знаю. Наверное, скоро вернется... Да, сегодня ночью мне потребуется твоя помощь. Нужно заминировать горный склон. Это сделают люди Мигеля, но, чтобы они могли работать спокойно, придется нам с тобой немного прогуляться. Если понадобится, «очистим» склон от возможных наблюдателей. Потом, где-то до рассвета, пойдем к лагерю и на месте, хотя бы приблизительно, определим, сколько их там, чем вооружены и так далее...
— Вот и отлично. Я выспался на сто ночей вперед и теперь готов к любому заданию.
— А что касается Яна, попробуй спросить у экзота или Аманды.
— Спасибо, так и сделаю.
Через две двери от кабинета Кейси, в большом зале, за длинным столом с распечатками каких-то текстов и мерцающим экраном монитора, я нашел тех, кого искал. Стоило мне приоткрыть дверь, как две пары глаз уставились на непрошеного гостя, и если в глазах Падмы застыл вопрос, то Аманда просто скользнула по мне взглядом, в котором читалось явное нежелание отвлекаться от поглотившего ее без остатка, крайне важного, не терпящего отлагательства дела.
— Один вопрос... — нерешительно начал я.
— Я сейчас выйду, — ответил Падма и, уже обращаясь к Аманде, добавил:
— Продолжай.
Аманда без лишних слов снова занялась глубокомысленным созерцанием мигающего экрана, а Падма поднялся со своего места, вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь.
— Я ищу Яна.
— Совершенно не представляю, где он может быть, — пожал плечами Падма. — Где-то вокруг Гебель-Нахара... следовательно, везде.
— Та-ак, значит, не здесь, — протянул я и, кивком головы показывая на закрытую дверь, спросил:
— Не получается у Аманды с решением?
— Совсем не обязательно так думать, — улыбнулся он и обвел взглядом комнату с окном во всю стену и рядом тяжелых кресел — неизменными атрибутами всех кабинетов Гебель-Нахара.
— Почему бы нам не присесть... Если Ян будет возвращаться к себе, он непременно пройдет мимо нас, а если появится на террасе, мы увидим его в окне...
— Пожалуй, будет не совсем правильно говорить, что Аманда занята поиском юридических аспектов решения вставших перед нами проблем, — начал Падма, стоило каждому из нас занять свое кресло. — Надеюсь, ты понимаешь, о чем я?
— К сожалению, о ее работе я имею весьма и весьма смутное представление. Знаю лишь, что ее специальность появилась, когда при заключении контрактов дорсайцы все чаще стали сталкиваться с тем, что договаривающаяся сторона в одни и те же слова вкладывает полностью противоположный смысл или, в отличие от нас, имеет совершенно иное представление о долге и чести.
— Я знаю, — улыбнулся Падма.
— Извините, я, кажется, увлекся.
— Как посланнику мне часто приходится сталкиваться с проблемами, над разрешением которых сейчас бьется Аманда. Я живу среди людей, не принадлежащих к мирам экзотов, и моя задача заключается в точном определении, как эти люди понимают нас и как, в свою очередь, мы понимаем их. Вот почему я имею смелость утверждать, что многие из проблем нельзя рассматривать только с точки зрения юридической законности.
— Например? — спросил я, чувствуя неожиданный прилив интереса.
— Пожалуй, ты сможешь яснее представить закономерность причин и следствий, если я скажу, что Аманда ищет ответы в социальной области.
— Юридическая, социальная — это все понятно. Не далее как сегодня утром Ян говорил, что решение, безусловно, есть, но найти его за столь короткое время — вот в чем задача... Значит, если я его правильно понял — даже такой клубок противоречий можно будет распутать и найти правильное решение?
— Всегда можно, и даже не одно, — ответил мне Падма. — Но проблема заключается в том, чтобы найти решение, которое предпочтете или, скажем так, примете вы. Социальные конфликты создаются человеком, а значит, при определенном воздействии человеком же могут быть и предотвращены. Но стоит событию свершиться, тогда, увы, оно становится достоянием истории. — Падма улыбнулся. — А историю, как известно, мы изменить не в силах. Изменение ожидаемого события предполагает выделение основных, вовлеченных в это событие сил и приложение определенных усилий для развития их в нужном тебе направлении. А для того чтобы выявить эти силы, найти способ воздействия и точку его приложения — требуется время.
— А у нас этого времени как раз к нет.
Улыбка медленно сползла с губ Падмы.
— Да, у вас этого времени... действительно нет.
Я внимательно вгляделся в лицо Падмы.
— В таком случае, не пора ли вам самому подумать, что настало время покинуть Гебель-Нахар? Думаю, не ошибусь, если скажу: едва нахарцы ворвутся сюда, они будут убивать, не разбираясь, кто перед ними. Или ваша ценность для Мары настолько мала, что вы предпочтете покончить счеты с жизнью под ножами опьяненной кровью солдатни?
— Хотелось бы думать, что я действительно такая важная персона, — сказал Падма. — Но видишь ли, возникшие здесь проблемы, по нашему мнению, вышли за рамки местного, я бы сказал — планетарного — явления. Онтогенетики в своих разработках выявили ряд личностей, которые в определенных обстоятельствах потенциально могут оказать влияние на ход исторического развития. Конечно, тут возможны ошибки, причем весьма существенные, но мы считаем, что в любом случае ценность информации, полученной при непосредственном общении с такими людьми, достаточно велика, и это заставляет отбросить все прочие соображения.
— Влияющие на ход истории? Вы говорите о Уильяме? Кто может быть еще — ведь не Конде? Или кто-нибудь из лагеря революционеров?
Падма покачал головой.
— Если объявить, что вот такие-то индивидуумы способны влиять на ход исторических процессов, мы добьемся лишь того, что посеем предрассудки в окружающей их социальной среде и внесем полнейшую неразбериху в собственные выводы, так как наша наука далеко не бесспорна и зачастую приводит к ошибочным заключениям.
— Подождите, подождите, так просто я теперь от вас не отстану. То, что вы находитесь здесь, должно означать, что исследуемый вами индивидуум тоже находится в Гебель-Нахаре. Вряд ли это Ковде. Как бы ни сложились обстоятельства, дни его уже сочтены. Значит, остаемся мы. Если бы не странное желание поглубже зарыть свои способности, Мигель мог бы стать вполне достойной кандидатурой. Я — не из тех, кто переписывает историю заново. Значит, остается Аманда? Кейси? Ян?
Грустно смотрел на меня Падма.
— Все вы способны влиять на ход событий, но кто больше, а кто меньше — я не скажу, потому что и сам не знаю. Онтогенеткка — наука не точная. Ну а на вопрос — за кем наблюдаю, отвечу: за всеми.
Мягким, деликатным тоном произнесены были эти слова, но чувствовалась в них такая непреклонная твердость, что продолжать далее расспросы не имело смысла. Я выглянул в окно: Ян до сих пор не появился.
— Тогда, может быть, поясните, как Аманда или вы ищете решения? — спросил я.
— Мы уже говорили, что главное — добраться до первооснов вовлеченных и действующих в конфликте сил...
— Это ранчеры и Уильям?
Падма кивнул, соглашаясь.
— Но на первое место как основную, движущую силу я бы поставил Уильяма. Чтобы добиться желаемого результата, или он, или кто-то другой, управляя действиями отдельных индивидуумов, должны создать соответствующую их целям причинно-следственную структуру. В нашем случае, чтобы добиться обратного результата и взять под собственный контроль уже приведенные в действие силы, необходимо найти уязвимое звено этой структуры и путем воздействия на тех же индивидуумов приложить в эти точки силы противодействия.
— И Аманда пока не в состоянии найти эти точки?
— Уже нашла, причем не одну. — Падма нахмурился, но в глазах его запрыгали веселые искорки. — Я готов рассказать все добровольно, так что не стоит терзать меня как бы случайными вопросами.
— Извините, — смутился я.
— Ничего, ничего. Итак, я остановился на том, что Аманда нашла несколько уязвимых точек. Но если Гебель-Нахар будет атакован завтра, за оставшееся время воздействие ни на одну из них не даст желаемого результата.
У меня возникло странное ощущение: как будто перед самым носом медленно захлопнулись тяжелые ворота, навсегда лишив возможности проникнуть за них.
— Мне кажется, — заявил я, — что самое простое решение — оказать давление на Конде. Если бы он вступил в переговоры с мятежниками, ситуация могла бы развалиться, как карточный домик.
— Очевидные решения зачастую не бывают самыми простыми, — возразил Падма. — А ведь и ты считаешь, что Конде никогда не изменит своего решения... Ответь мне — почему, только не торопись, подумай.
— Он нахарец. Причем в нем очень сильны испанские корни. El honor — честь запрещает ему даже самую малость уступить тем, кто изменил присяге, тем, кто был лоялен по отношению к нему, а теперь готов уничтожить и его самого, и все, что он олицетворяет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
— Твой отказ воевать?
— Да. — Он вскочил с места и, меряя шагами площадку, заговорил быстро, отрывисто, заметно волнуясь. — Отрицание насилия... Это чувство, оно жило во мне наравне с другими... Я мечтал о подвигах, о войнах и битвах, про которые рассказывали мне старшие. Когда я был молод, чувство это и мечты уживались рядом, не мешая друг другу. Так могло быть, потому что в мечтах на поле брани не проливалась кровь, а битвы выигрывались без единой жертвы. Неестественность уживающихся рядом чувств не пугала... все должно с возрастом как-то определиться. Так я считал и верил. Тем более, за время обучения в Академии ты, конечно, никого не убиваешь.
— Ни один человек с нормальной психикой не скажет, что ему нравится убивать, — сказал я. — Все считают нас на голову выше остальных военных, потому что мы, дорсайцы, можем в большинстве случаев одержать бескровную победу там, где остальные горами трупов завалят поле сражения. Этим мы не только сберегаем деньга своим нанимателям, но, что гораздо важнее, разрушаем непременное условие войны — ее жестокость и остаемся людьми. Мерило доблести военачальника — не оставленные на поле брани трупы и не изувеченные тела его солдат. Помнишь слова Клетуса? Он ненавидел насилие так же страстно, как и ты ненавидишь его.
— Но он делал это! — Мигель повернулся, и я увидел осунувшееся, со скулами, обтянутыми кожей, лицо. — И ты сейчас будешь. И Ян, и Кейси.
Пожалуй, против этих слов Мигеля мне нечего было возразить.
— Видишь, — снова быстро заговорил он, — какая бездонная пропасть лежит между Академией и реальным миром. Ты уходишь в большую жизнь и рано или поздно начинаешь убивать. Если ты держишь в руках меч, то придет время, и ты будешь убивать этим мечом. Когда я закончил Академию и получил право надеть офицерскую форму, пришло время делать выбор — и я его сделал. Я не мог причинять никому боль, если даже моя жизнь зависела от этого. Но в то же время я чувствовал себя солдатом и только солдатом. Меня так воспитывали. Я не хочу другой жизни, я люблю такую жизнь и не понимаю, как можно жить иначе.
Неожиданно Мигель замолчал. Он стоял и смотрел на степь и переливающиеся вдали огни мятежного лагеря.
— Вот и все, — вздохнул он.
— Да, — тихо согласился я. И тогда Мигель повернулся, и наши взгляды встретились.
— Ты расскажешь моим родным? — спросил он. — Если тебе повезет больше, чем мне, и ты вернешься домой — расскажешь?
— Да, я расскажу... Но нам еще рано думать о смерти.
Он улыбнулся. Его неожиданная улыбка была грустной.
— Я знаю. Все это камнем лежало на душе... сейчас стало легче. Я не утомил тебя?
— Нет, все нормально.
— Спасибо.
Как бы пробуя на вес, он приподнял gaita и посмотрел на нее, словно пытался вспомнить, почему она оказалась в его руках.
— Через пятнадцать минут сюда придут солдаты, — сказал он. — Я постараюсь справиться один, а у тебя освободится время для других дел.
— Не хочешь ли ты сказать... — начал я, подозрительно разглядывая Мигеля, — что без меня твои трубачи и барабанщики начнут быстрее постигать военные науки?
— Ты почти угадал, — ответил Мигель и рассмеялся. — Ко мне они привыкли, а при тебе нервничают, все валится у них из рук, они злятся на самих себя и еще больше ошибаются. Не знаю, как на это посмотрит Ян, но поверь, я понимаю своих солдат и думаю, с одним начальником учеба пойдет быстрее.
— Главное — получить результат. Пойду к Яну, попрошу другой работы.
— Еще раз спасибо, — снова повторил он, и столько искреннего облегчения послышалось в этих простых словах благодарности, и такое неожиданно сильное ответное чувство всколыхнулось в моей душе, что не нашел я ответа, а лишь молча помахал ему рукой.
После долгих блужданий по коридорам кабинет Яна я все-таки нашел, но вот хозяина в нем не оказалось. Не зная, что делать, какое-то время я стоял в раздумье, пока не пришла в голову здравая мысль: Падма, Кейси или Аманда наверняка работают у себя, и они-то уж точно знают, куда исчез командир.
Снова отправился на поиски, и на этот раз мне повезло: за заваленным топографическими картами столом я нашел Кейси.
— Ян? — рассеянно переспросил он. — Нет, не знаю. Наверное, скоро вернется... Да, сегодня ночью мне потребуется твоя помощь. Нужно заминировать горный склон. Это сделают люди Мигеля, но, чтобы они могли работать спокойно, придется нам с тобой немного прогуляться. Если понадобится, «очистим» склон от возможных наблюдателей. Потом, где-то до рассвета, пойдем к лагерю и на месте, хотя бы приблизительно, определим, сколько их там, чем вооружены и так далее...
— Вот и отлично. Я выспался на сто ночей вперед и теперь готов к любому заданию.
— А что касается Яна, попробуй спросить у экзота или Аманды.
— Спасибо, так и сделаю.
Через две двери от кабинета Кейси, в большом зале, за длинным столом с распечатками каких-то текстов и мерцающим экраном монитора, я нашел тех, кого искал. Стоило мне приоткрыть дверь, как две пары глаз уставились на непрошеного гостя, и если в глазах Падмы застыл вопрос, то Аманда просто скользнула по мне взглядом, в котором читалось явное нежелание отвлекаться от поглотившего ее без остатка, крайне важного, не терпящего отлагательства дела.
— Один вопрос... — нерешительно начал я.
— Я сейчас выйду, — ответил Падма и, уже обращаясь к Аманде, добавил:
— Продолжай.
Аманда без лишних слов снова занялась глубокомысленным созерцанием мигающего экрана, а Падма поднялся со своего места, вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь.
— Я ищу Яна.
— Совершенно не представляю, где он может быть, — пожал плечами Падма. — Где-то вокруг Гебель-Нахара... следовательно, везде.
— Та-ак, значит, не здесь, — протянул я и, кивком головы показывая на закрытую дверь, спросил:
— Не получается у Аманды с решением?
— Совсем не обязательно так думать, — улыбнулся он и обвел взглядом комнату с окном во всю стену и рядом тяжелых кресел — неизменными атрибутами всех кабинетов Гебель-Нахара.
— Почему бы нам не присесть... Если Ян будет возвращаться к себе, он непременно пройдет мимо нас, а если появится на террасе, мы увидим его в окне...
— Пожалуй, будет не совсем правильно говорить, что Аманда занята поиском юридических аспектов решения вставших перед нами проблем, — начал Падма, стоило каждому из нас занять свое кресло. — Надеюсь, ты понимаешь, о чем я?
— К сожалению, о ее работе я имею весьма и весьма смутное представление. Знаю лишь, что ее специальность появилась, когда при заключении контрактов дорсайцы все чаще стали сталкиваться с тем, что договаривающаяся сторона в одни и те же слова вкладывает полностью противоположный смысл или, в отличие от нас, имеет совершенно иное представление о долге и чести.
— Я знаю, — улыбнулся Падма.
— Извините, я, кажется, увлекся.
— Как посланнику мне часто приходится сталкиваться с проблемами, над разрешением которых сейчас бьется Аманда. Я живу среди людей, не принадлежащих к мирам экзотов, и моя задача заключается в точном определении, как эти люди понимают нас и как, в свою очередь, мы понимаем их. Вот почему я имею смелость утверждать, что многие из проблем нельзя рассматривать только с точки зрения юридической законности.
— Например? — спросил я, чувствуя неожиданный прилив интереса.
— Пожалуй, ты сможешь яснее представить закономерность причин и следствий, если я скажу, что Аманда ищет ответы в социальной области.
— Юридическая, социальная — это все понятно. Не далее как сегодня утром Ян говорил, что решение, безусловно, есть, но найти его за столь короткое время — вот в чем задача... Значит, если я его правильно понял — даже такой клубок противоречий можно будет распутать и найти правильное решение?
— Всегда можно, и даже не одно, — ответил мне Падма. — Но проблема заключается в том, чтобы найти решение, которое предпочтете или, скажем так, примете вы. Социальные конфликты создаются человеком, а значит, при определенном воздействии человеком же могут быть и предотвращены. Но стоит событию свершиться, тогда, увы, оно становится достоянием истории. — Падма улыбнулся. — А историю, как известно, мы изменить не в силах. Изменение ожидаемого события предполагает выделение основных, вовлеченных в это событие сил и приложение определенных усилий для развития их в нужном тебе направлении. А для того чтобы выявить эти силы, найти способ воздействия и точку его приложения — требуется время.
— А у нас этого времени как раз к нет.
Улыбка медленно сползла с губ Падмы.
— Да, у вас этого времени... действительно нет.
Я внимательно вгляделся в лицо Падмы.
— В таком случае, не пора ли вам самому подумать, что настало время покинуть Гебель-Нахар? Думаю, не ошибусь, если скажу: едва нахарцы ворвутся сюда, они будут убивать, не разбираясь, кто перед ними. Или ваша ценность для Мары настолько мала, что вы предпочтете покончить счеты с жизнью под ножами опьяненной кровью солдатни?
— Хотелось бы думать, что я действительно такая важная персона, — сказал Падма. — Но видишь ли, возникшие здесь проблемы, по нашему мнению, вышли за рамки местного, я бы сказал — планетарного — явления. Онтогенетики в своих разработках выявили ряд личностей, которые в определенных обстоятельствах потенциально могут оказать влияние на ход исторического развития. Конечно, тут возможны ошибки, причем весьма существенные, но мы считаем, что в любом случае ценность информации, полученной при непосредственном общении с такими людьми, достаточно велика, и это заставляет отбросить все прочие соображения.
— Влияющие на ход истории? Вы говорите о Уильяме? Кто может быть еще — ведь не Конде? Или кто-нибудь из лагеря революционеров?
Падма покачал головой.
— Если объявить, что вот такие-то индивидуумы способны влиять на ход исторических процессов, мы добьемся лишь того, что посеем предрассудки в окружающей их социальной среде и внесем полнейшую неразбериху в собственные выводы, так как наша наука далеко не бесспорна и зачастую приводит к ошибочным заключениям.
— Подождите, подождите, так просто я теперь от вас не отстану. То, что вы находитесь здесь, должно означать, что исследуемый вами индивидуум тоже находится в Гебель-Нахаре. Вряд ли это Ковде. Как бы ни сложились обстоятельства, дни его уже сочтены. Значит, остаемся мы. Если бы не странное желание поглубже зарыть свои способности, Мигель мог бы стать вполне достойной кандидатурой. Я — не из тех, кто переписывает историю заново. Значит, остается Аманда? Кейси? Ян?
Грустно смотрел на меня Падма.
— Все вы способны влиять на ход событий, но кто больше, а кто меньше — я не скажу, потому что и сам не знаю. Онтогенеткка — наука не точная. Ну а на вопрос — за кем наблюдаю, отвечу: за всеми.
Мягким, деликатным тоном произнесены были эти слова, но чувствовалась в них такая непреклонная твердость, что продолжать далее расспросы не имело смысла. Я выглянул в окно: Ян до сих пор не появился.
— Тогда, может быть, поясните, как Аманда или вы ищете решения? — спросил я.
— Мы уже говорили, что главное — добраться до первооснов вовлеченных и действующих в конфликте сил...
— Это ранчеры и Уильям?
Падма кивнул, соглашаясь.
— Но на первое место как основную, движущую силу я бы поставил Уильяма. Чтобы добиться желаемого результата, или он, или кто-то другой, управляя действиями отдельных индивидуумов, должны создать соответствующую их целям причинно-следственную структуру. В нашем случае, чтобы добиться обратного результата и взять под собственный контроль уже приведенные в действие силы, необходимо найти уязвимое звено этой структуры и путем воздействия на тех же индивидуумов приложить в эти точки силы противодействия.
— И Аманда пока не в состоянии найти эти точки?
— Уже нашла, причем не одну. — Падма нахмурился, но в глазах его запрыгали веселые искорки. — Я готов рассказать все добровольно, так что не стоит терзать меня как бы случайными вопросами.
— Извините, — смутился я.
— Ничего, ничего. Итак, я остановился на том, что Аманда нашла несколько уязвимых точек. Но если Гебель-Нахар будет атакован завтра, за оставшееся время воздействие ни на одну из них не даст желаемого результата.
У меня возникло странное ощущение: как будто перед самым носом медленно захлопнулись тяжелые ворота, навсегда лишив возможности проникнуть за них.
— Мне кажется, — заявил я, — что самое простое решение — оказать давление на Конде. Если бы он вступил в переговоры с мятежниками, ситуация могла бы развалиться, как карточный домик.
— Очевидные решения зачастую не бывают самыми простыми, — возразил Падма. — А ведь и ты считаешь, что Конде никогда не изменит своего решения... Ответь мне — почему, только не торопись, подумай.
— Он нахарец. Причем в нем очень сильны испанские корни. El honor — честь запрещает ему даже самую малость уступить тем, кто изменил присяге, тем, кто был лоялен по отношению к нему, а теперь готов уничтожить и его самого, и все, что он олицетворяет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16