Еще каких-то пять лет назад он не восседал в ложе властелина Рима, а стоял на берегу маленькой речушки под взглядами пяти тысяч солдат, одного легиона, который и составлял все его войско. Цезарь обратился к унылым соратникам: «Если я не перейду эту реку, друзья мои, то это будет началом бедствий для меня, а если перейду, то это станет началом бедствий для всех людей».
Согласно своему имени Юлий юлил до последнего, но потом плюнул и двинулся в речку.
Речка называлась Рубикон. Что было дальше, знают все.
– Божественный Юлий, – обратился к нему прямодушный, как плохо обструганный дуб, Марк Юний Брут, наливая в золотую чашу фалернского, – о чем ты задумался?
– Надоело, – буркнул властитель. – Что бы еще такого придумать?
– Да-а, – протянул Брут, зевая, – ску-у-учно! Что бытакого в самом деле придумать? А то надоело смотреть на этот… цирк.
И он ткнул пальнем в сторону арены, на которую выпускали львов. Из ворот напротив ложи Цезаря выходили гладиаторы-бестиарии, им настоятельно вменялось в обязанность сражаться с этими львами.
– Ску-у-учно… – бубнил Брут, прикидывая, выклянчить ли у Цезаря десять тысяч сестерциев на празднование дня рождения любимой кобылы или же не стоит. А попросить сразу двадцать.
Придумать что-либо оригинальное в самом деле было тяжело. Три года назад Цезарь наконец-то вернулся в Рим, где до его прибытия творились беспорядки. Патриции пьянствовали и буянили, чернь демонстрировала все грани своего плебейского воспитания, различные деятели устраивали оргии прямо в Помпеевой курии римского сената. Возвратившись, Цезарь навел железный порядок одним своим появлением. Еще бы!.. Один за другим в город входили могучие, закаленные в боях легионы триумфатора. В столбах золотой солнечной пыли, бьющихся за колесницей Цезаря, шли, бряцая металлоломом, знатные пленники: Верцингеториг, поверженный вождь галлов, Арсиноя, сестра царицы Клеопатры, маленький сын африканского царя Юбы. Торжественно несли захваченные знамена и военную добычу. Она была неисчислима. Только 2822 золотых венка, подаренных Цезарю различными правительствами и городами, весили восемь тонн! Мелочь… А посередине всего этого великолепия четыре раза проехал на квадриге сам триумфатор, одетый в белую тунику, расшитую узором из пальмовых листьев, и пурпурную вышитую тогу. Его колесницу сопровождали напыщенные ликторы, трубачи и сенаторы, лопающиеся от важности. Солдаты Цезаря согласно древнему обычаю распевали шутливые и не ах как приличные песенки о своем императоре, не забыв упомянуть в них ни его любовных похождений, ни его плешивости, ни растущего брюшка, ни золота, которое он швырял направо и налево.
Среди всего прочего пели: «Прячьте жен: ведем мы в город лысого развратника. Деньги, занятые в Риме, проблудил ты в Галлии».
Но четыре раза раб держал над его головой высшую награду – золотой венок триумфатора, именуемый corona triumphalis. «Подумаешь, песенки, – думал раздухарившийся Цезарь, – пойте и пейте что хотите!..» При раздаче добычи не был забыт ни один житель Рима. Прожорливый плебс расселся за двадцать две тысячи столов и яростно набивал свои ненасытные желудки, улучшая пищеварение возлияниями. Жратвы было столько, что ежедневно кучу яств выкидывали, а избыток вин сливали в Тибр, отчего передохла вся рыба. Зрелища и игры, в которых участвовали пехота, конница и даже боевые слоны Цезаря, пробрали до кишок римлян, воображавших себя пресыщенными и искушенными. Что еще придумать после этого?
Его родовым именем уже назвали месяц его рождения – июль. В его честь строят храмы, его изображения ставят среди богов. Клятва именем Цезаря становится обязательной в судах. Он провел все преобразования, какие только хотел. «Я реформировал календарь, – думал он, – ведь без меня эти свиньи не знали даже, в какой день живут, и путали 7 ноября с 8 марта! А один прожорливый сенатор дошел до утверждения, что количество пятниц на неделе семь. Пьяницы они все, конечно. А в сенате все сволочи, кроме Брута и Кассия Лонгина. А что бы они без меня делали, если б я не провел реформу, пустив на самотек эти возмутительные беспорядки в календаре? Эти болваны, именующие себя римским народом, путали бы Секулярные игры с Весталиями, а Игры Аполлона скрестили бы с Луперкалиями, в результате чего все бы спились и подохли. Что еще я могу сделать после сих славных деяний?» Действительно, что еще?..
В этот момент с криком вскочил сидевший позади впавшего в задумчивость Цезаря прожорливый сенатор Люций Цедиций. Все окружение властителя переглянулось. Жирный сенатор, не радовавшийся ничему, кроме завтрака, обеда и ужина, а в процессе переваривания ужина, уже засыпая, мечтавший о грядущем завтраке, по праву считался самым ленивым и апатичным человеком Рима. Заставить Цедиция раскрыть свои заплывшие жиром глазки и оторвать от каменной скамьи, застеленной роскошным ковром, свою громоздкую задницу могло только что-то совсем поразительное.
– Что такое? – спросил Цезарь.
– Цедиций увидел что-то на арене.
– Так он еще видит?
– Двадцать лет назад он был самым зорким центурионом в испанских легионах Помпея Великого, пока не унаследовал от отца состояние в несколько миллионов сестерциев. Вот и начал жарить, жрать, жиреть, пока окончательно не превратился в бурдюк с салом. Но до сих пор его глаза видят зорче всех в этом цирке.
Цезарь чуть перегнулся вперед и посмотрел на арену Большого цирка.
А там в самом деле происходило что-то непонятное и странное.
Посреди огромной арены, на которой с одинаково звериной яростью дрались пять или шесть уцелевших гладиаторов и четыре огромных, залитых кровью от ушей до кончика хвоста льва, вдруг засверкали длинные синеватые искры. Свились спиралями крошки толченого мрамора, которыми была посыпана арена цирка, и вдруг синеватый туман клочьями заклубился по арене. И там, где клок синего тумана касался окровавленного мраморного крошева, он сгущался и чернел.
Рассвирепевшие львы, еще недавно рвавшие в клочья гладиаторов, вдруг припали к земле и, скуля, как напуганные котята, стали расползаться по краям арены. Один из львов пятился так старательно, что врезался в парапет, отделявший арену от поднимавшихся амфитеатром рядов, заполненных вопящими зрителями.
Но сейчас все они притихли.
Туман рассеивался. Вихри-буравчики, соткавшиеся из мраморной пыли, улеглись. Изумленные гладиаторы опустили мечи и смотрели то на поскуливавших львов, превратившихся в смирных кисок, то друг на друга. То на четыре силуэта, невесть откуда оказавшихся на арене, как только все затихло и улеглось.
Громадный цирк замер, затих, обеззвучел, как будто огромный великан задул свечку величиной с гору…
Вася Васягин поднялся с осыпанной толченым мрамором арены первым и, не поднимая головы, принялся отряхивать форменные брюки с лампасами. Хорошо еще фуражку не надел. Потом медленно поднял голову. Увидел здоровенных парней с мечами, трупы на окровавленной, отсвечивающей тусклым серебром арене; львов по краям огромной арены; железные решетки и шести– или семиметровый парапет, а за парапетом – несчетное количество пестро одетых римлян. У всех округлились глаза и приоткрылись рты.
– Фу-ты, – пробормотал Васягин. – Ничего себе… Лужники и то поменьше будут.
– Только тут не в футбол играют, – бросил ему через плечо Астарот Вельзевулович Добродеев, на котором откуда ни возьмись возникла пурпурно-красная фракийская туника – как на тех здоровенных парнях, что стояли или недвижно валялись на арене. – Ты, Вася, не зевай. Мы, кажется, по милости наших прекрасных кандидатов в боги, госпожи Галлены и почтенного Вотана Боровича Херьяна, угодили не в самое непыльное место. Боюсь, сейчас придется заняться дрессурой. Бери меч вот у того жмурика и…
Помимо почтенного инфернала, кандидата сатанинских наук А. В. Добродеева и сержанта Васи Васягина, на римской арене очутились Галлена и почтенный патриарх божеского цеха Вотан. Последнему пришлось вынести первый наскок чуждого мира. Один из львов, избавившись от бессмысленного страха, кинулся на старикана. Однако тот с необычайной ловкостью увернулся от прыжка зверя, окутавшись, как облаком, своим неизменным голубым, от души подранным плащом. После этого он взмахнул сучковатым посохом и огрел льва по голове с такой силой, что тот, скуля, покатился по арене.
– Вот так будет со всяким, кто посмеет покуситься на особу мою, – величаво заявил Вотан непонятно на каком языке. По крайней мере, это был точно не латинский.
Ехидный Астарот Вельзевулович погладил себя по боевому шлему, засверкавшему на его голове, и отметил:
– У гладиаторов нахватался. А они-то – фракийцы, а не римляне! Сами по-латыни ни бе, ни ме!
Рев цирка подхлестнул и львов, и замерших гладиаторов. Здоровенный боец сцепился со львом, оба, рыча, повалились и покатились по арене. Сбоку подскочила Галлена и, издав короткий гортанный выкрик, всадила меч (у мертвого гладиатора разжилась) в бок зверю.
Вася Васягин тупо смотрел на происходящее. Вне всякого сомнения, на его глазах творилось беззаконие, которое по российскому УК квалифицировалось как… в-в-в!.. умышленное убийство группы людей. Как там точно формулировалась статья, сержант Васягин, понятно, не вспомнил. Да и не до того было. В пяти метрах от него, похлестывая себя хвостом по налитым мускулистым бокам, стоял лев. До того Вася видел львов только в зоопарках, и они были сущими заморышами по сравнению с этим экземпляром. Глаза тех были как у заморенной овцы, а бока впалые, словно щеки беззубой старушенции. А ЭТОТ…
Лев зарычал. Васягин не услышал его. Рев десятков тысяч человеческих глоток заглушил одну львиную. Однако Вася видел, как сузились угольно-черные вертикальные зрачки зверя, как напряглись перед прыжком его мощные лапы. Мясо откормленного российского милиционера явно было внове для этого представителя африканской фауны, появившегося аж до Рождества Христова.
– Черррт! – пробормотал Васягин. – Сто тысяч чертей!..
До него долетел недовольный говорок Добродеева:
– Сколько еще раз просить этих людишек не проходиться по моей родне!
Краем глаза Васягин успел заметить, как старый Вотан Борович трясет своим посохом, выпучив единственный глаз… И тут лев прыгнул.
Глава десятая
АСТАРОТ ВЕЛЬЗЕВУЛОВИЧ ДЕЙСТВУЕТ
1
Вне всякого сомнения, давать красочное описание того, как неграмотный лев, не различающий милицейских погон, разорвал, а потом сожрал сержанта милиции, – было бы не совсем в духе этого повествования. Впрочем, сразу же внесем уточнение: Вася Васягин оказался не по зубам древнеримскому льву, отъевшемуся на убойном мясе гладиаторов. Васягин, на боку которого болталась милицейская дубинка, даже не стал отступать. Ополоумев от страха, он по чистой инерции, выработанной годами работы в патрульно-постовой службе, отстегнул дубинку и зарядил ею между глаз злобному хищнику.
Лев не ожидал такой теплой встречи и, оглушенный, рухнул на арену. В его вращающихся глазах возникло выражение, какое было бы, верно, у ожившего теннисного мячика, отскочившего от ракетки Жени Кафельникова. Сбоку подскочила Галлена, уже морально уничтожившая одного льва. Теперь она, неся культуру в массы, взялась за второго.
Тем временем старый Вотан, войдя в раж, вышиб почву из-под ног гладиатора, кинувшегося к нему с выражениями восторга.
Один хитрый инфернал Добродеев остался в стороне от битвы. Он стоял чуть в сторонке, принимая угрожающие позы, и время от времени испускал вопли «Наша берет!» и «Caesar, moriturte salutantnote 11.»
Особо чувствительные зрительницы пустились аплодировать, одна даже кинула на арену цветок. Бой был окончен. Остаток гладиаторов, собрав в кулак свой варварский интеллект, пытались сообразить, что же, собственно, произошло и почему они до сих пор не превратились в бифштекс в пасти у льва. Выскочившие на арену служители цирка стали крючьями стаскивать трупы людей и львов, валявшиеся вперемешку, по направлению к так называемым Воротам смерти.
– Уффф! – выдохнул Вася Васягин, выпрямляясь и пытаясь привести разъехавшиеся кренделем дрожащие ноги в какое-то единообразие. – Это хрен знает что! У нас на такие штучки даже Леха Костров, дурень из ОМОНа, не подписался бы! Хотя он однажды напился на похоронах одного типа и залез в горпарке в клетку ко льву, с которым и проспал до утра.
– А вы кто такие? – крикнул лорарий, мосластый мужик с лошадиным лицом и выпученными в вечном изумлении перед миром глазами. – И вообще, откуда вы взялись на арене перед глазами самого божественного Це-за-ря!
Почтение лорария к последнему было так велико, что он произносил слово «Цезарь» по слогам, как если бы это было три имени.
– Ты нас лучше отсюда уведи, – сказала Галлена. – Кстати, а какое нынче число, любезный труповоз?
– Завтра мартовские иды.
– Отлично! Так я и думала. Значит, сегодня четырнадцатое марта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Согласно своему имени Юлий юлил до последнего, но потом плюнул и двинулся в речку.
Речка называлась Рубикон. Что было дальше, знают все.
– Божественный Юлий, – обратился к нему прямодушный, как плохо обструганный дуб, Марк Юний Брут, наливая в золотую чашу фалернского, – о чем ты задумался?
– Надоело, – буркнул властитель. – Что бы еще такого придумать?
– Да-а, – протянул Брут, зевая, – ску-у-учно! Что бытакого в самом деле придумать? А то надоело смотреть на этот… цирк.
И он ткнул пальнем в сторону арены, на которую выпускали львов. Из ворот напротив ложи Цезаря выходили гладиаторы-бестиарии, им настоятельно вменялось в обязанность сражаться с этими львами.
– Ску-у-учно… – бубнил Брут, прикидывая, выклянчить ли у Цезаря десять тысяч сестерциев на празднование дня рождения любимой кобылы или же не стоит. А попросить сразу двадцать.
Придумать что-либо оригинальное в самом деле было тяжело. Три года назад Цезарь наконец-то вернулся в Рим, где до его прибытия творились беспорядки. Патриции пьянствовали и буянили, чернь демонстрировала все грани своего плебейского воспитания, различные деятели устраивали оргии прямо в Помпеевой курии римского сената. Возвратившись, Цезарь навел железный порядок одним своим появлением. Еще бы!.. Один за другим в город входили могучие, закаленные в боях легионы триумфатора. В столбах золотой солнечной пыли, бьющихся за колесницей Цезаря, шли, бряцая металлоломом, знатные пленники: Верцингеториг, поверженный вождь галлов, Арсиноя, сестра царицы Клеопатры, маленький сын африканского царя Юбы. Торжественно несли захваченные знамена и военную добычу. Она была неисчислима. Только 2822 золотых венка, подаренных Цезарю различными правительствами и городами, весили восемь тонн! Мелочь… А посередине всего этого великолепия четыре раза проехал на квадриге сам триумфатор, одетый в белую тунику, расшитую узором из пальмовых листьев, и пурпурную вышитую тогу. Его колесницу сопровождали напыщенные ликторы, трубачи и сенаторы, лопающиеся от важности. Солдаты Цезаря согласно древнему обычаю распевали шутливые и не ах как приличные песенки о своем императоре, не забыв упомянуть в них ни его любовных похождений, ни его плешивости, ни растущего брюшка, ни золота, которое он швырял направо и налево.
Среди всего прочего пели: «Прячьте жен: ведем мы в город лысого развратника. Деньги, занятые в Риме, проблудил ты в Галлии».
Но четыре раза раб держал над его головой высшую награду – золотой венок триумфатора, именуемый corona triumphalis. «Подумаешь, песенки, – думал раздухарившийся Цезарь, – пойте и пейте что хотите!..» При раздаче добычи не был забыт ни один житель Рима. Прожорливый плебс расселся за двадцать две тысячи столов и яростно набивал свои ненасытные желудки, улучшая пищеварение возлияниями. Жратвы было столько, что ежедневно кучу яств выкидывали, а избыток вин сливали в Тибр, отчего передохла вся рыба. Зрелища и игры, в которых участвовали пехота, конница и даже боевые слоны Цезаря, пробрали до кишок римлян, воображавших себя пресыщенными и искушенными. Что еще придумать после этого?
Его родовым именем уже назвали месяц его рождения – июль. В его честь строят храмы, его изображения ставят среди богов. Клятва именем Цезаря становится обязательной в судах. Он провел все преобразования, какие только хотел. «Я реформировал календарь, – думал он, – ведь без меня эти свиньи не знали даже, в какой день живут, и путали 7 ноября с 8 марта! А один прожорливый сенатор дошел до утверждения, что количество пятниц на неделе семь. Пьяницы они все, конечно. А в сенате все сволочи, кроме Брута и Кассия Лонгина. А что бы они без меня делали, если б я не провел реформу, пустив на самотек эти возмутительные беспорядки в календаре? Эти болваны, именующие себя римским народом, путали бы Секулярные игры с Весталиями, а Игры Аполлона скрестили бы с Луперкалиями, в результате чего все бы спились и подохли. Что еще я могу сделать после сих славных деяний?» Действительно, что еще?..
В этот момент с криком вскочил сидевший позади впавшего в задумчивость Цезаря прожорливый сенатор Люций Цедиций. Все окружение властителя переглянулось. Жирный сенатор, не радовавшийся ничему, кроме завтрака, обеда и ужина, а в процессе переваривания ужина, уже засыпая, мечтавший о грядущем завтраке, по праву считался самым ленивым и апатичным человеком Рима. Заставить Цедиция раскрыть свои заплывшие жиром глазки и оторвать от каменной скамьи, застеленной роскошным ковром, свою громоздкую задницу могло только что-то совсем поразительное.
– Что такое? – спросил Цезарь.
– Цедиций увидел что-то на арене.
– Так он еще видит?
– Двадцать лет назад он был самым зорким центурионом в испанских легионах Помпея Великого, пока не унаследовал от отца состояние в несколько миллионов сестерциев. Вот и начал жарить, жрать, жиреть, пока окончательно не превратился в бурдюк с салом. Но до сих пор его глаза видят зорче всех в этом цирке.
Цезарь чуть перегнулся вперед и посмотрел на арену Большого цирка.
А там в самом деле происходило что-то непонятное и странное.
Посреди огромной арены, на которой с одинаково звериной яростью дрались пять или шесть уцелевших гладиаторов и четыре огромных, залитых кровью от ушей до кончика хвоста льва, вдруг засверкали длинные синеватые искры. Свились спиралями крошки толченого мрамора, которыми была посыпана арена цирка, и вдруг синеватый туман клочьями заклубился по арене. И там, где клок синего тумана касался окровавленного мраморного крошева, он сгущался и чернел.
Рассвирепевшие львы, еще недавно рвавшие в клочья гладиаторов, вдруг припали к земле и, скуля, как напуганные котята, стали расползаться по краям арены. Один из львов пятился так старательно, что врезался в парапет, отделявший арену от поднимавшихся амфитеатром рядов, заполненных вопящими зрителями.
Но сейчас все они притихли.
Туман рассеивался. Вихри-буравчики, соткавшиеся из мраморной пыли, улеглись. Изумленные гладиаторы опустили мечи и смотрели то на поскуливавших львов, превратившихся в смирных кисок, то друг на друга. То на четыре силуэта, невесть откуда оказавшихся на арене, как только все затихло и улеглось.
Громадный цирк замер, затих, обеззвучел, как будто огромный великан задул свечку величиной с гору…
Вася Васягин поднялся с осыпанной толченым мрамором арены первым и, не поднимая головы, принялся отряхивать форменные брюки с лампасами. Хорошо еще фуражку не надел. Потом медленно поднял голову. Увидел здоровенных парней с мечами, трупы на окровавленной, отсвечивающей тусклым серебром арене; львов по краям огромной арены; железные решетки и шести– или семиметровый парапет, а за парапетом – несчетное количество пестро одетых римлян. У всех округлились глаза и приоткрылись рты.
– Фу-ты, – пробормотал Васягин. – Ничего себе… Лужники и то поменьше будут.
– Только тут не в футбол играют, – бросил ему через плечо Астарот Вельзевулович Добродеев, на котором откуда ни возьмись возникла пурпурно-красная фракийская туника – как на тех здоровенных парнях, что стояли или недвижно валялись на арене. – Ты, Вася, не зевай. Мы, кажется, по милости наших прекрасных кандидатов в боги, госпожи Галлены и почтенного Вотана Боровича Херьяна, угодили не в самое непыльное место. Боюсь, сейчас придется заняться дрессурой. Бери меч вот у того жмурика и…
Помимо почтенного инфернала, кандидата сатанинских наук А. В. Добродеева и сержанта Васи Васягина, на римской арене очутились Галлена и почтенный патриарх божеского цеха Вотан. Последнему пришлось вынести первый наскок чуждого мира. Один из львов, избавившись от бессмысленного страха, кинулся на старикана. Однако тот с необычайной ловкостью увернулся от прыжка зверя, окутавшись, как облаком, своим неизменным голубым, от души подранным плащом. После этого он взмахнул сучковатым посохом и огрел льва по голове с такой силой, что тот, скуля, покатился по арене.
– Вот так будет со всяким, кто посмеет покуситься на особу мою, – величаво заявил Вотан непонятно на каком языке. По крайней мере, это был точно не латинский.
Ехидный Астарот Вельзевулович погладил себя по боевому шлему, засверкавшему на его голове, и отметил:
– У гладиаторов нахватался. А они-то – фракийцы, а не римляне! Сами по-латыни ни бе, ни ме!
Рев цирка подхлестнул и львов, и замерших гладиаторов. Здоровенный боец сцепился со львом, оба, рыча, повалились и покатились по арене. Сбоку подскочила Галлена и, издав короткий гортанный выкрик, всадила меч (у мертвого гладиатора разжилась) в бок зверю.
Вася Васягин тупо смотрел на происходящее. Вне всякого сомнения, на его глазах творилось беззаконие, которое по российскому УК квалифицировалось как… в-в-в!.. умышленное убийство группы людей. Как там точно формулировалась статья, сержант Васягин, понятно, не вспомнил. Да и не до того было. В пяти метрах от него, похлестывая себя хвостом по налитым мускулистым бокам, стоял лев. До того Вася видел львов только в зоопарках, и они были сущими заморышами по сравнению с этим экземпляром. Глаза тех были как у заморенной овцы, а бока впалые, словно щеки беззубой старушенции. А ЭТОТ…
Лев зарычал. Васягин не услышал его. Рев десятков тысяч человеческих глоток заглушил одну львиную. Однако Вася видел, как сузились угольно-черные вертикальные зрачки зверя, как напряглись перед прыжком его мощные лапы. Мясо откормленного российского милиционера явно было внове для этого представителя африканской фауны, появившегося аж до Рождества Христова.
– Черррт! – пробормотал Васягин. – Сто тысяч чертей!..
До него долетел недовольный говорок Добродеева:
– Сколько еще раз просить этих людишек не проходиться по моей родне!
Краем глаза Васягин успел заметить, как старый Вотан Борович трясет своим посохом, выпучив единственный глаз… И тут лев прыгнул.
Глава десятая
АСТАРОТ ВЕЛЬЗЕВУЛОВИЧ ДЕЙСТВУЕТ
1
Вне всякого сомнения, давать красочное описание того, как неграмотный лев, не различающий милицейских погон, разорвал, а потом сожрал сержанта милиции, – было бы не совсем в духе этого повествования. Впрочем, сразу же внесем уточнение: Вася Васягин оказался не по зубам древнеримскому льву, отъевшемуся на убойном мясе гладиаторов. Васягин, на боку которого болталась милицейская дубинка, даже не стал отступать. Ополоумев от страха, он по чистой инерции, выработанной годами работы в патрульно-постовой службе, отстегнул дубинку и зарядил ею между глаз злобному хищнику.
Лев не ожидал такой теплой встречи и, оглушенный, рухнул на арену. В его вращающихся глазах возникло выражение, какое было бы, верно, у ожившего теннисного мячика, отскочившего от ракетки Жени Кафельникова. Сбоку подскочила Галлена, уже морально уничтожившая одного льва. Теперь она, неся культуру в массы, взялась за второго.
Тем временем старый Вотан, войдя в раж, вышиб почву из-под ног гладиатора, кинувшегося к нему с выражениями восторга.
Один хитрый инфернал Добродеев остался в стороне от битвы. Он стоял чуть в сторонке, принимая угрожающие позы, и время от времени испускал вопли «Наша берет!» и «Caesar, moriturte salutantnote 11.»
Особо чувствительные зрительницы пустились аплодировать, одна даже кинула на арену цветок. Бой был окончен. Остаток гладиаторов, собрав в кулак свой варварский интеллект, пытались сообразить, что же, собственно, произошло и почему они до сих пор не превратились в бифштекс в пасти у льва. Выскочившие на арену служители цирка стали крючьями стаскивать трупы людей и львов, валявшиеся вперемешку, по направлению к так называемым Воротам смерти.
– Уффф! – выдохнул Вася Васягин, выпрямляясь и пытаясь привести разъехавшиеся кренделем дрожащие ноги в какое-то единообразие. – Это хрен знает что! У нас на такие штучки даже Леха Костров, дурень из ОМОНа, не подписался бы! Хотя он однажды напился на похоронах одного типа и залез в горпарке в клетку ко льву, с которым и проспал до утра.
– А вы кто такие? – крикнул лорарий, мосластый мужик с лошадиным лицом и выпученными в вечном изумлении перед миром глазами. – И вообще, откуда вы взялись на арене перед глазами самого божественного Це-за-ря!
Почтение лорария к последнему было так велико, что он произносил слово «Цезарь» по слогам, как если бы это было три имени.
– Ты нас лучше отсюда уведи, – сказала Галлена. – Кстати, а какое нынче число, любезный труповоз?
– Завтра мартовские иды.
– Отлично! Так я и думала. Значит, сегодня четырнадцатое марта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50