Говорят, что ее проложили люди, которые ушли от нас еще перед…
— Ладно, ладно, — прервал я его, взяв в руки поводья. — Ты меня знаешь, Оррин. Я поеду прямо к ним, и пусть они попробуют меня напугать.
Когда я проезжал по улице Шалако, — если это можно назвать улицей, — то увидел, что у свежесрубленного дома стоит Нел. Я подъехал к ней и снял шляпу.
— Здравствуйте, мэм, — поприветствовал я ее. — Я уезжаю.
Она взглянула на меня с грустью и нежностью. Я немного смутился, но потом сказал себе: она сделала это потому, что мы с ней вместе спустились с гор, а не потому, что испытывает ко мне какие-то нежные чувства. Я уже привык к тому, что женщины любят со мной поговорить, но когда дело доходит до чего-нибудь более серьезного, удаляются в обществе красавцев, умеющих ловко пускать пыль в глаза. Но я их за это не виню — я простой человек с самой обыкновенной внешностью, который умеет обращаться с лошадьми, оружием и скотом, но не может рассыпаться в любезностях перед женщинами и ухаживать за ними.
— Береги себя, Телль Сэкетт! — сказала вдруг Нел. — Я не хочу, чтобы ты уходил в горы.
— Видишь ли, где-то там, в горах, лежит мой отец и тело его, возможно, никто не похоронил, а мать моя стареет; и мысль о том, что кости ее мужа моют дожди, не дает ей покоя. Я еду туда, чтобы попытаться найти останки отца. И тогда мама обретет наконец покой.
В широко раскрытых глазах Нел было беспокойство.
— Все это прекрасно, — сказала она, — но если ты погибнешь в этих дурацких горах и твои кости тоже будут лежать непогребенными, твоей маме не станет лучше! Как бы я хотела с ней поговорить! Я бы ей сказала! Я бы сказала, что нельзя посылать сына на верную смерть!
— Она не посылала нас на поиски отца, — ответил я. — Это была наша идея. Но если это принесет покой нашей матери, я готов всю жизнь разыскивать могилу отца.
Нел положила руку на мой рукав.
— Телль, обещай мне, что будешь осторожен, а когда вернешься, то зайдешь ко мне.
— Обещаю, — сказал я. — Я проеду мимо твоего дома и поздороваюсь.
— Нет, ты сойдешь с коня и зайдешь в дом! — воскликнула она.
— Стоит ли? Помнится мне, что старый Джек Бен выпускал заряд соли в того, кто осмеливался приударить за его дочерьми.
Нел вспыхнула.
— Но ведь в тебя он никогда не стрелял, так ведь? Раз ты сидишь в седле, значит не получал такого заряда. Иначе бы до сих пор стоял в стременах!
— А я никогда и не подходил близко к его дочерям, — просто ответил я, — потому что не думал, что из этого что-нибудь получится. — Тут я и сам вспыхнул. — Я не умею ухаживать за женщинами, Нел Трелони, у меня это никогда не получалось. Вот если бы их можно было ловить с помощью лассо, я бы…
— Ну тогда катись отсюда! — Нел отступила назад, глядя на меня, как мне показалось, с отвращением. Впрочем, я никогда не умел читать мысли женщины по выражению их лица и никогда не понимал их. Наверное, я с ними слишком мягок. Иногда бывает полезнее грубость.
Тем не менее когда я повернулся, чтобы уехать, Нел помахала мне рукой, и я подумал, что, может быть, и вправду заеду к ней на обратном пути.
На тропу лучше всего выезжать со стороны города Анимас, но я решил, что не стоит показывать людям, куда я направляюсь, поэтому, вместо того чтобы двинуться к Узловой реке, я поехал к реке Лайтнер, а оттуда охотничьими тропами пробрался к тому месту, где Рубиновое ущелье соединяется с долиной Узловой реки.
Это было прекраснейшее место: горы, и лес, и серебристые потоки воды, иногда довольно приличных размеров. Я взобрался по крутому склону на вершину горы и осмотрелся. Деревьев почти не было, тут и там виднелись редкие осины, а за ними темнел густой лес.
Чуть пониже вершины лежал ствол огромной старой ели, вывороченной ветром. Там, где когда-то росла эта ель, образовалась большущая впадина, которая стала потихоньку зарастать травой. Там я оставил пастись своих лошадей, расседлав их, а сам решил разжечь костер, чтобы приготовить ужин. Я набрал сухих дров, которые почти не давали дыма, и, приготовив ужин, поел, а потом уселся на вершине под двумя деревьями, ветви которых росли низко от земли и создавали укрытие.
Я сидел здесь целый час, вслушиваясь в вечернюю тишину. Солнце садилось за соседнюю гору, и последние лучи его золотили вершины грандиозного горного хребта, лежавшего передо мной. В каньоне, простиравшемся у подножия горы, где я сидел, царил покой, и оттуда тянуло холодом, который приятно освежал после жаркого дня.
Где-то прокричала сова; листья осин были совершенно неподвижны. Редко выпадает увидеть такое — обычно они трепещут на ветру.
Хорошо сидеть вот так, наслаждаясь покоем и безмолвием ночной природы — такого покоя не найдешь нигде, только в самых диких местах. Здесь нет места тщеславию и жадности, здесь только тишина и спокойствие. Тут мне пришла в голову мысль, что отец, наверное, не представлял себе иной жизни, кроме этой. Каким счастьем, наверное, было для него сидеть на скалистой вершине и обозревать мир, лежащий у его ног, держа в руках ружье или нож, — он любил этот мир, но бродил по нему как старый волк — с оскаленными зубами.
Я никогда прежде не задумывался над тем, где будут лежать мои кости, когда милосердный Боже призовет мою душу к себе. Но теперь у меня появилось ощущение, что я хотел бы, как и отец, умереть в горах, чтобы дух мой, подхваченный вольным ветром, унесся на небо.
До этого я никогда не задумывался о смерти, ибо там, где есть человек, нет смерти, а там, где есть смерть — нет человека или образа его. Иногда мне кажется, что человек живет не один, а несколько раз, подобно тому как он проходит не одну, а несколько дорог. Я помню, как однажды в ковбойском лагере один человек читал нам о битве древних греков, происходившей много веков назад, и вдруг я весь вспотел, мне стало трудно дышать. Казалось, будто в меня воткнули нож и повернули его.
Человек взглянул на меня, опустил книгу и сказал: «А я и не знал, что я так прекрасно читаю, Сэкетт».
«Да, ты читаешь очень хорошо, — ответил я. — У меня такое чувство, что я сам участвовал в этом сражении».
«Может быть, и участвовал, Телль, может быть».
Впрочем, мне трудно судить о таких вещах. Пора было ложиться спать — в каньон опустились тени и деревья слились в один кромешный мрак.
И тут я ясно услыхал, как где-то тихонько звякнул о камень металл.
Значит… я здесь не один. Рядом со мной кто-то есть.
Мои руки, сжимавшие приклад винтовки, похолодели. Я не пошевелился, а продолжал сидеть, вслушиваясь в тишину. Но звук больше не повторился; тогда я встал и, стараясь шагать бесшумно, словно кошка, отправился назад, к лагерю.
На месте костра тлели угли.
Я подвел коней ближе к костру и, привязав их к колышкам по обе стороны от своей постели, улегся спать. Теперь никто, будь то человек или животное, не подойдет ко мне незамеченным — кони сразу почуют его и забеспокоятся, а я сплю очень чутко.
Ночью меня разбудил какой-то звук, и некоторое время я лежал без сна. Надо мной пролетел виргинский филин, гонимый то ли голодом, то ли какой другой нуждой. А может быть, он, подобно мне, просто любит ночной лес и получает удовольствие, выписывая круги среди темных елей, похожих в темноте на колонны.
Все животные, обитающие в горах и ведущие ночной образ жизни — мои родственные души. Я так же, как и они, люблю ночную прохладу, небо, усыпанное звездами, и внезапные камнепады, низвергающиеся вниз с головокружительной высоты.
Подобно им, я иногда теряю чувство времени и забываю о том, что надо считать года, — для меня существует только смена времен года, а сколько их сменилось — не так важно.
Наконец я снова уснул и проснулся, когда уже начало светать.
Выбравшись из-под одеяла, я посмотрел на золу, оставшуюся от костра. Сегодня я не буду разжигать костер, чтобы те, кто преследовал меня, не учуяли запах дыма, если они, конечно, не учуяли его еще вчера. Сначала наденем шляпу, как и подобает уважающему себя ковбою, за ней — сапоги, а потом привычным движением обернем пояс с кобурой вокруг талии. Потоптавшись, чтобы размять сапоги, я оседлал коней, бесшумно надел на них упряжь, а потом собрал золу и разбросал ее, чтобы от костра не осталось и следа.
Еще несколько минут ушло на то, чтобы уничтожить следы сапог на земле, а также поднять примятую постелью траву. Хороший следопыт заметит, конечно, что здесь был лагерь, но чтобы определить, кто здесь ночевал и сколько человек, даже ему потребуется время. Наконец я вскочил в седло и поехал между деревьями на север.
В том месте, где ущелье Хеффернан соединяется с каньоном Узловой реки, каньон делает изгиб, и здесь, под прикрытием его склонов, я пересек реку и углубился в ущелье Хеффернан.
Не успев проехать и нескольких ярдов, я увидел на стволе осины характерную зарубку отца. Он делал ее всегда с помощью топора, а не ножа — отец не любил лезвие ножа за его блеск. «Если хочешь найти путь, по которому я шел, — частенько говаривал он, — смотри очень внимательно».
Это была его зарубка, а когда футов через пятьдесят я увидел еще одну, сомнения мои окончательно рассеялись.
— Все в порядке, — сказал я коню. — Это та тропа. Та, которую мы с тобой искали.
Аппалуза прядал ушами, прислушиваясь к моим словам. Мы поехали дальше. Время от времени я оглядывался назад, но не замечал ничего подозрительного. Впрочем, кто знает, что скрывается в этой чаще?
Отец оставил и еще одну зарубку на дереве, но я чуть было не проехал мимо нее. Ель была большой и старой, она лежала сбоку от тропы. Бросив на нее взгляд, я каким-то чудом заметил зарубку, но дальше деревьев не было.
По тропе давно уже никто не ездил. То там то сям попадались камни, упавшие со склонов гор, однако следов крупных оползней не было видно. Аппалуза осторожно пробирался среди камней, а лошадь оленьей масти следовала за ним.
Подъем становился все круче и круче. Высоко в горах виднелся край цирка, в котором располагалась Камберлендская впадина. Надо мной возвышался Буранный пик, высота которого превышала двадцать тысяч фунтов, а слева высилась гора Камберленд, почти не уступавшая ему по размерам. Вершины обоих гор были безлесыми — граница леса лежала на триста метров ниже, — а на голых склонах еще виднелись островки снега, который заполнял все трещины и расщелины. Там было царство холода и ветра.
Подняв воротник куртки, я втянул голову в плечи, пытаясь защититься от холодного ветра. Тропа была узкой и проходила вдоль обрыва. Поскользнись копыто, и ты вместе с конем полетишь вниз. Там и сям попадались островки льда — старого, темного льда — и старого снега.
В некоторых местах тропа была настолько узкой, что я касался коленом скалы. С другой стороны был крутой обрыв, заканчивавшийся внизу откосом, который простирался до границы леса. Там выстроились сильные, благородные деревья — словно заслон тем разрушительным силам, которые устремлялись на них с вершины. Впереди обрыв кончался и начинался склон, хоть и крутой, но все-таки склон.
Кинув взгляд назад, я заметил как далеко внизу из леса выехал всадник, а за ним еще и еще.
Я не знал ни этих людей, ни их лошадей. Может быть, если бы у меня был бинокль, я и разглядел бы кого-нибудь знакомого, только зачем? Если они смогут догнать меня, я узнаю, что это за люди, а они тоже получат возможность познакомиться со мной. Похоже, эти люди не понимали: если гонишься за кем-то, нельзя терять ни минуты. Мозги у них, наверное, заняты всякой ерундой, что мешает им трезво оценивать ситуацию.
Эти люди, можно не сомневаться, гнались за мной, и конечно же они не были моими друзьями. Если нам все-таки придется встретиться, без стрельбы не обойтись, но я вовсе не собираюсь предоставить им такую возможность. У меня дело — я ищу следы отца.
Впереди и справа расстилалась величественная горная страна — всюду, куда ни кинь взгляд, громоздились горы, покрытые лесом; кое-где виднелись голые скалы. Взгляду моему предстали высокогорные долины и луга. Небо над головой было неправдоподобно синим, по нему плыли легкие пушистые облачка, без которых невозможно представить небо над Ла-Платой и Сан-Хуан. Что бы ни ждало меня впереди, я не мог не восхищаться красотой этих грандиозных гор, и еще я знал, что это страна настоящих мужчин.
Тропа повернула, и я потерял преследователей из виду. Рядом с тропой я увидел пятнышко нежно-голубого цвета — мне показалось, что на камнях, потрескавшихся от мороза, и на гравии, окружавшем их, присел отдохнуть кусочек неба — на самом деле это были альпийские незабудки. А внизу, на крутом склоне, по которому, если, не дай Бог, упадешь, будешь катиться вместе с лошадью футов семьсот или восемьсот, росли лилии, отливавшие на солнце золотом.
Последние несколько футов до вершины оказались самыми трудными — аппалузе пришлось карабкаться по камням, но он привычен к этому, а лошадь оленьей масти, похоже, готова была идти за ним куда угодно.
Когда мы наконец взобрались на вершину, нашим глазам предстало зрелище, которое трудно описать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Ладно, ладно, — прервал я его, взяв в руки поводья. — Ты меня знаешь, Оррин. Я поеду прямо к ним, и пусть они попробуют меня напугать.
Когда я проезжал по улице Шалако, — если это можно назвать улицей, — то увидел, что у свежесрубленного дома стоит Нел. Я подъехал к ней и снял шляпу.
— Здравствуйте, мэм, — поприветствовал я ее. — Я уезжаю.
Она взглянула на меня с грустью и нежностью. Я немного смутился, но потом сказал себе: она сделала это потому, что мы с ней вместе спустились с гор, а не потому, что испытывает ко мне какие-то нежные чувства. Я уже привык к тому, что женщины любят со мной поговорить, но когда дело доходит до чего-нибудь более серьезного, удаляются в обществе красавцев, умеющих ловко пускать пыль в глаза. Но я их за это не виню — я простой человек с самой обыкновенной внешностью, который умеет обращаться с лошадьми, оружием и скотом, но не может рассыпаться в любезностях перед женщинами и ухаживать за ними.
— Береги себя, Телль Сэкетт! — сказала вдруг Нел. — Я не хочу, чтобы ты уходил в горы.
— Видишь ли, где-то там, в горах, лежит мой отец и тело его, возможно, никто не похоронил, а мать моя стареет; и мысль о том, что кости ее мужа моют дожди, не дает ей покоя. Я еду туда, чтобы попытаться найти останки отца. И тогда мама обретет наконец покой.
В широко раскрытых глазах Нел было беспокойство.
— Все это прекрасно, — сказала она, — но если ты погибнешь в этих дурацких горах и твои кости тоже будут лежать непогребенными, твоей маме не станет лучше! Как бы я хотела с ней поговорить! Я бы ей сказала! Я бы сказала, что нельзя посылать сына на верную смерть!
— Она не посылала нас на поиски отца, — ответил я. — Это была наша идея. Но если это принесет покой нашей матери, я готов всю жизнь разыскивать могилу отца.
Нел положила руку на мой рукав.
— Телль, обещай мне, что будешь осторожен, а когда вернешься, то зайдешь ко мне.
— Обещаю, — сказал я. — Я проеду мимо твоего дома и поздороваюсь.
— Нет, ты сойдешь с коня и зайдешь в дом! — воскликнула она.
— Стоит ли? Помнится мне, что старый Джек Бен выпускал заряд соли в того, кто осмеливался приударить за его дочерьми.
Нел вспыхнула.
— Но ведь в тебя он никогда не стрелял, так ведь? Раз ты сидишь в седле, значит не получал такого заряда. Иначе бы до сих пор стоял в стременах!
— А я никогда и не подходил близко к его дочерям, — просто ответил я, — потому что не думал, что из этого что-нибудь получится. — Тут я и сам вспыхнул. — Я не умею ухаживать за женщинами, Нел Трелони, у меня это никогда не получалось. Вот если бы их можно было ловить с помощью лассо, я бы…
— Ну тогда катись отсюда! — Нел отступила назад, глядя на меня, как мне показалось, с отвращением. Впрочем, я никогда не умел читать мысли женщины по выражению их лица и никогда не понимал их. Наверное, я с ними слишком мягок. Иногда бывает полезнее грубость.
Тем не менее когда я повернулся, чтобы уехать, Нел помахала мне рукой, и я подумал, что, может быть, и вправду заеду к ней на обратном пути.
На тропу лучше всего выезжать со стороны города Анимас, но я решил, что не стоит показывать людям, куда я направляюсь, поэтому, вместо того чтобы двинуться к Узловой реке, я поехал к реке Лайтнер, а оттуда охотничьими тропами пробрался к тому месту, где Рубиновое ущелье соединяется с долиной Узловой реки.
Это было прекраснейшее место: горы, и лес, и серебристые потоки воды, иногда довольно приличных размеров. Я взобрался по крутому склону на вершину горы и осмотрелся. Деревьев почти не было, тут и там виднелись редкие осины, а за ними темнел густой лес.
Чуть пониже вершины лежал ствол огромной старой ели, вывороченной ветром. Там, где когда-то росла эта ель, образовалась большущая впадина, которая стала потихоньку зарастать травой. Там я оставил пастись своих лошадей, расседлав их, а сам решил разжечь костер, чтобы приготовить ужин. Я набрал сухих дров, которые почти не давали дыма, и, приготовив ужин, поел, а потом уселся на вершине под двумя деревьями, ветви которых росли низко от земли и создавали укрытие.
Я сидел здесь целый час, вслушиваясь в вечернюю тишину. Солнце садилось за соседнюю гору, и последние лучи его золотили вершины грандиозного горного хребта, лежавшего передо мной. В каньоне, простиравшемся у подножия горы, где я сидел, царил покой, и оттуда тянуло холодом, который приятно освежал после жаркого дня.
Где-то прокричала сова; листья осин были совершенно неподвижны. Редко выпадает увидеть такое — обычно они трепещут на ветру.
Хорошо сидеть вот так, наслаждаясь покоем и безмолвием ночной природы — такого покоя не найдешь нигде, только в самых диких местах. Здесь нет места тщеславию и жадности, здесь только тишина и спокойствие. Тут мне пришла в голову мысль, что отец, наверное, не представлял себе иной жизни, кроме этой. Каким счастьем, наверное, было для него сидеть на скалистой вершине и обозревать мир, лежащий у его ног, держа в руках ружье или нож, — он любил этот мир, но бродил по нему как старый волк — с оскаленными зубами.
Я никогда прежде не задумывался над тем, где будут лежать мои кости, когда милосердный Боже призовет мою душу к себе. Но теперь у меня появилось ощущение, что я хотел бы, как и отец, умереть в горах, чтобы дух мой, подхваченный вольным ветром, унесся на небо.
До этого я никогда не задумывался о смерти, ибо там, где есть человек, нет смерти, а там, где есть смерть — нет человека или образа его. Иногда мне кажется, что человек живет не один, а несколько раз, подобно тому как он проходит не одну, а несколько дорог. Я помню, как однажды в ковбойском лагере один человек читал нам о битве древних греков, происходившей много веков назад, и вдруг я весь вспотел, мне стало трудно дышать. Казалось, будто в меня воткнули нож и повернули его.
Человек взглянул на меня, опустил книгу и сказал: «А я и не знал, что я так прекрасно читаю, Сэкетт».
«Да, ты читаешь очень хорошо, — ответил я. — У меня такое чувство, что я сам участвовал в этом сражении».
«Может быть, и участвовал, Телль, может быть».
Впрочем, мне трудно судить о таких вещах. Пора было ложиться спать — в каньон опустились тени и деревья слились в один кромешный мрак.
И тут я ясно услыхал, как где-то тихонько звякнул о камень металл.
Значит… я здесь не один. Рядом со мной кто-то есть.
Мои руки, сжимавшие приклад винтовки, похолодели. Я не пошевелился, а продолжал сидеть, вслушиваясь в тишину. Но звук больше не повторился; тогда я встал и, стараясь шагать бесшумно, словно кошка, отправился назад, к лагерю.
На месте костра тлели угли.
Я подвел коней ближе к костру и, привязав их к колышкам по обе стороны от своей постели, улегся спать. Теперь никто, будь то человек или животное, не подойдет ко мне незамеченным — кони сразу почуют его и забеспокоятся, а я сплю очень чутко.
Ночью меня разбудил какой-то звук, и некоторое время я лежал без сна. Надо мной пролетел виргинский филин, гонимый то ли голодом, то ли какой другой нуждой. А может быть, он, подобно мне, просто любит ночной лес и получает удовольствие, выписывая круги среди темных елей, похожих в темноте на колонны.
Все животные, обитающие в горах и ведущие ночной образ жизни — мои родственные души. Я так же, как и они, люблю ночную прохладу, небо, усыпанное звездами, и внезапные камнепады, низвергающиеся вниз с головокружительной высоты.
Подобно им, я иногда теряю чувство времени и забываю о том, что надо считать года, — для меня существует только смена времен года, а сколько их сменилось — не так важно.
Наконец я снова уснул и проснулся, когда уже начало светать.
Выбравшись из-под одеяла, я посмотрел на золу, оставшуюся от костра. Сегодня я не буду разжигать костер, чтобы те, кто преследовал меня, не учуяли запах дыма, если они, конечно, не учуяли его еще вчера. Сначала наденем шляпу, как и подобает уважающему себя ковбою, за ней — сапоги, а потом привычным движением обернем пояс с кобурой вокруг талии. Потоптавшись, чтобы размять сапоги, я оседлал коней, бесшумно надел на них упряжь, а потом собрал золу и разбросал ее, чтобы от костра не осталось и следа.
Еще несколько минут ушло на то, чтобы уничтожить следы сапог на земле, а также поднять примятую постелью траву. Хороший следопыт заметит, конечно, что здесь был лагерь, но чтобы определить, кто здесь ночевал и сколько человек, даже ему потребуется время. Наконец я вскочил в седло и поехал между деревьями на север.
В том месте, где ущелье Хеффернан соединяется с каньоном Узловой реки, каньон делает изгиб, и здесь, под прикрытием его склонов, я пересек реку и углубился в ущелье Хеффернан.
Не успев проехать и нескольких ярдов, я увидел на стволе осины характерную зарубку отца. Он делал ее всегда с помощью топора, а не ножа — отец не любил лезвие ножа за его блеск. «Если хочешь найти путь, по которому я шел, — частенько говаривал он, — смотри очень внимательно».
Это была его зарубка, а когда футов через пятьдесят я увидел еще одну, сомнения мои окончательно рассеялись.
— Все в порядке, — сказал я коню. — Это та тропа. Та, которую мы с тобой искали.
Аппалуза прядал ушами, прислушиваясь к моим словам. Мы поехали дальше. Время от времени я оглядывался назад, но не замечал ничего подозрительного. Впрочем, кто знает, что скрывается в этой чаще?
Отец оставил и еще одну зарубку на дереве, но я чуть было не проехал мимо нее. Ель была большой и старой, она лежала сбоку от тропы. Бросив на нее взгляд, я каким-то чудом заметил зарубку, но дальше деревьев не было.
По тропе давно уже никто не ездил. То там то сям попадались камни, упавшие со склонов гор, однако следов крупных оползней не было видно. Аппалуза осторожно пробирался среди камней, а лошадь оленьей масти следовала за ним.
Подъем становился все круче и круче. Высоко в горах виднелся край цирка, в котором располагалась Камберлендская впадина. Надо мной возвышался Буранный пик, высота которого превышала двадцать тысяч фунтов, а слева высилась гора Камберленд, почти не уступавшая ему по размерам. Вершины обоих гор были безлесыми — граница леса лежала на триста метров ниже, — а на голых склонах еще виднелись островки снега, который заполнял все трещины и расщелины. Там было царство холода и ветра.
Подняв воротник куртки, я втянул голову в плечи, пытаясь защититься от холодного ветра. Тропа была узкой и проходила вдоль обрыва. Поскользнись копыто, и ты вместе с конем полетишь вниз. Там и сям попадались островки льда — старого, темного льда — и старого снега.
В некоторых местах тропа была настолько узкой, что я касался коленом скалы. С другой стороны был крутой обрыв, заканчивавшийся внизу откосом, который простирался до границы леса. Там выстроились сильные, благородные деревья — словно заслон тем разрушительным силам, которые устремлялись на них с вершины. Впереди обрыв кончался и начинался склон, хоть и крутой, но все-таки склон.
Кинув взгляд назад, я заметил как далеко внизу из леса выехал всадник, а за ним еще и еще.
Я не знал ни этих людей, ни их лошадей. Может быть, если бы у меня был бинокль, я и разглядел бы кого-нибудь знакомого, только зачем? Если они смогут догнать меня, я узнаю, что это за люди, а они тоже получат возможность познакомиться со мной. Похоже, эти люди не понимали: если гонишься за кем-то, нельзя терять ни минуты. Мозги у них, наверное, заняты всякой ерундой, что мешает им трезво оценивать ситуацию.
Эти люди, можно не сомневаться, гнались за мной, и конечно же они не были моими друзьями. Если нам все-таки придется встретиться, без стрельбы не обойтись, но я вовсе не собираюсь предоставить им такую возможность. У меня дело — я ищу следы отца.
Впереди и справа расстилалась величественная горная страна — всюду, куда ни кинь взгляд, громоздились горы, покрытые лесом; кое-где виднелись голые скалы. Взгляду моему предстали высокогорные долины и луга. Небо над головой было неправдоподобно синим, по нему плыли легкие пушистые облачка, без которых невозможно представить небо над Ла-Платой и Сан-Хуан. Что бы ни ждало меня впереди, я не мог не восхищаться красотой этих грандиозных гор, и еще я знал, что это страна настоящих мужчин.
Тропа повернула, и я потерял преследователей из виду. Рядом с тропой я увидел пятнышко нежно-голубого цвета — мне показалось, что на камнях, потрескавшихся от мороза, и на гравии, окружавшем их, присел отдохнуть кусочек неба — на самом деле это были альпийские незабудки. А внизу, на крутом склоне, по которому, если, не дай Бог, упадешь, будешь катиться вместе с лошадью футов семьсот или восемьсот, росли лилии, отливавшие на солнце золотом.
Последние несколько футов до вершины оказались самыми трудными — аппалузе пришлось карабкаться по камням, но он привычен к этому, а лошадь оленьей масти, похоже, готова была идти за ним куда угодно.
Когда мы наконец взобрались на вершину, нашим глазам предстало зрелище, которое трудно описать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31