Она протянула мне платок, и я промокнула глаза.
– Все будет хорошо, милая моя.
– Спасибо, мама.
И она заторопилась к бутербродам, пробормотав, что ей еще целую ораву кормить. Я с улыбкой смотрела ей вслед. Я думала, что знаю свою мать, а оказалось, что нет. Дети редко знают своих родителей.
– Четверг! – воскликнул Джоффи, когда я вышла из ризницы. – На фиг ты тут нужна, раз ничего не делаешь? Если познакомишь этого богатенького Гибкинсона с неандертальским художником Зорфом, буду весьма тебе признателен. О господи! – пробормотал он, уставившись на дверь. – Это же Обри Буженэн!
Так и было. Мистер Буженэн, капитан суиндонской крокетной команды, невзирая на недавний скандал с шимпанзе, как ни в чем не бывало блистал на презентациях и вернисажах.
– А шимпанзе-то он с собой взял? – полюбопытствовала я, но Джоффи пронзил меня гневным взглядом и бросился пожимать Обри руку.
Торпеддер и Гибкинсон обсуждали работы валлийского художника-минималиста Тегвина Ведимедра, тяготевшего к такому минимализму, что его картин вообще не было видно. Они смотрели на голую стену с крюком для картины.
– И что это, по-твоему, значит, Гарри?
– Да ничего не значит, Корди, но это совершенно особое «ничего». Сколько она стоит?
Корделия склонилась к ценнику.
– Она называется «Сверхсатира» и стоит тысячу двести фунтов. Копейки. А вот и Четверг! Ну как, не передумала насчет фильма?
– Ага, щас. А вы не знакомы с неандертальским художником Зорфом?
Я подвела их к кучке людей, столпившихся вокруг Зорфа. Он пригласил нескольких друзей, я узнала Брекекекса из ТИПА-13.
– Добрый вечер, Брекекекс.
Он вежливо кивнул и представил меня молодому неандертальцу в рабочем комбинезоне, густо заляпанном разноцветными пятнами краски.
– Добрый вечер, Четверг, – ответил адвокат. – Это наш друг Зорф.
Молодой неандерталец пожал мне руку, а я представила им Корделию и Гарри.
– Что же, очень интересная работа, мистер Зорф, – начал Гибкинсон, разглядывая беспорядочные зеленые, желтые и оранжевые мазки на холсте площадью шесть квадратных футов. – И что тут изображено?
– Разве не понятно? – ответил неандерталец.
– О, конечно! – воскликнул Гарри, подходя к картине то слева, то справа. – Это нарциссы, верно?
– Нет.
– Закат?
– Нет.
– Ячменное поле?
– Нет.
– Сдаюсь.
– Давно пора, мистер Гибкинсон. Если приходится спрашивать, значит, вам не понять, Для неандертальца закат означает всего лишь конец дня. Зеленая рожь на картине Ван Гога – всего лишь неумело изображенное поле. Единственные художники сапиенсов, которых мы понимаем, это Кандинский и Поллок. Они говорят на нашем языке. Наша живопись – не для вас.
Я посмотрела на кучку неандертальцев, с восхищением взиравших на мазню Зорфа. Но Гарри, старое трепло, все еще надеялся угадать.
– Могу я еще раз попробовать? – спросил он, и Зорф кивнул.
Киношник уставился на холст и завращал глазами.
– Это…
– Надежда, – послышался рядом голос. – Это надежда. Надежда неандертальцев на будущее. Отчаянное желание иметь детей.
Зорф и прочие неандертальцы одновременно уставились на того, кто это произнес. Это оказалась бабушка Нонетот.
– Так я и думал, – провозгласил Гибкинсон, никого не обманув, но выставив себя идиотом.
– Сударыня демонстрирует проницательность, недоступную ее сородичам, – сказал Зорф, похрюкивая, что, по моему мнению, означало смех. – Не угодно ли леди сапиенс внести свой вклад в наши художественные искания?
Вот это действительно великая честь. Бабушка Нонетот шагнула вперед, приняла у Зорфа кисть, окунула ее в бирюзовую краску и добавила несколько легких мазков слева от центра. Неандертальцы ахнули, неандертальские женщины быстро прикрыли лица вуалями, а мужчины, включая Зорфа, подняли головы и уставились в потолок, тихо бормоча что-то себе под нос. Бабушка сделала то же самое. Мы с Корделией и Гибкинсоном, ничего не понимая в иноплеменных обычаях, растерянно переглянулись. Потом они затихли, женщины подняли вуали, и все неандертальцы один за другим стали медленно подходить к бабушке, обнюхивать ее одежду и легонько проводить по ее лицу огромными руками. Через несколько минут они завершили ритуал, вернулись на свои места и снова принялись рассматривать произведение Зорфа.
– Привет, крошка Четверг! – обернулась ко мне бабушка. – Давай поищем тихий уголок. Надо поговорить.
Мы отошли к церковному органу и уселись на жесткие пластиковые стулья.
– Что ты там нарисовала? – спросила я, и бабушка расплылась в самой сладкой своей улыбке.
– Возможно, кому-то оно покажется не совсем пристойным, – призналась она, – но мне хотелось их как-то поддержать. Я ведь раньше работала с неандертальцами и знаю их обычаи и привычки. Как благоверный?
– Все так же, – мрачно ответила я.
– Ничего, – серьезно произнесла бабушка, взяла меня за подбородок и заглянула в глаза. – Надежда есть всегда. Ты, как и я в свое время, увидишь, что все обернется весьма забавно.
– Я понимаю. Спасибо, ба.
– Мать будет тебе надежной опорой, не сомневайся, на нее ты всегда сможешь положиться.
– Кстати, она здесь, если хочешь с ней повидаться.
– Нет-нет, – поспешно ответила бабушка. – Думаю, сейчас ей не стоит мешать. А пока мы тут, – она сменила тему, не переводя дыхания, – может, придумаешь еще какие книжки из категории «десять самых занудных классиков»? Уж очень помереть хочется.
– Бабушка!
– Извини, крошка Четверг.
Я вздохнула.
– «Потерянный рай» читала?
Бабушка испустила долгий стон.
– Ужасно! Я потом неделю еле ноги волочила. Он же способен навсегда отвадить от религии!
– «Айвенго»?
– Скучновато, но местами ничего. Думаю, в десятку не попадет.
– «МобиДик»?
– Увлекательность и живость чередуется с тупейшей дурью. Дважды перечитывала.
– А «В поисках утраченного времени»?
– Что на английском, что на французском – тягомотина и есть тягомотина.
– «Памела»?
– А! Вот тут ты попала в точку. Я продиралась сквозь нее еще подростком. Может, в тысяча семьсот сорок первом она и имела успех, но сегодня единственным откликом на нее будет храп обманутого читателя.
– А «Путешествие паломника»?
Но бабушка уже отвлеклась.
– У тебя гости, дорогая. Смотри, вон там, между чучелом кальмара внутри пианино и «фиатом», вырубленным из замороженной зубной пасты.
Там маячили двое в мешковатых темных костюмах, явно чувствовавшие себя неловко. Разумеется, ТИПА-агенты, но не Трупп и не Броддит. Похоже, в ТИПА-5 опять стряслась беда. Я справилась у бабушки, обойдется ли она без меня, и направилась к ним. Они тупо рассматривали лежащую на земле расплющенную трубу с надписью: «Неделимая тройственность смерти».
– Что скажете? – спросила я.
– Не знаю, – нервно начал первый агент. – Я… я не большой спец в искусстве.
– Даже будь вы экспертом, здесь это вряд ли помогло бы, – сухо ответила я. – ТИПА-5?
– Да, а как вы…
Он спохватился и нацепил темные очки.
– Нет. Я никогда не слышал о ТИПА-Сети, тем более о ТИПА-5. Их не существует. Черт. Боюсь, у меня не очень получается.
– Мы ищем человека по имени Четверг Нонетот, – прошептала его напарница, едва шевеля губами. И на случай, если до меня не дойдет, добавила: – По служебному делу.
Я вздохнула. ТИПА-5 со всей очевидностью не хватает добровольцев. И это неудивительно.
– Что случилось с Труппом и Броддитом?
– Они… – начал первый агент, но напарница ткнула его в бок и отчеканила:
– Мы никогда о них не слышали.
– Четверг Нонетот – это я, – сообщила я им, – и, по-моему, вы даже не осознаете, какой опасности подвергаетесь. Откуда вас перевели? Из ТИПА-14?
Они сняли темные очки и нервно заморгали.
– Я из ТИПА-22, – сознался первый. – Моя фамилия Агниц. А это Резник, она из…
– ТИПА-28, – закончила за него женщина. – Спасибо, Блейк, я ведь, знаете ли, не немая. И позвольте мне самой с этим разобраться. Прямо рот раскрыть нельзя, чтоб вы меня не перебили.
Агниц погрузился в угрюмое молчание.
– ТИПА-28? Вы налоговый инспектор?
– Ну и что? – дерзко ответила Резник. – Ради повышения приходится рисковать.
– Мне это хорошо известно, не сомневайтесь, – ответила я, подталкивая их в тихий уголок за моделью гигантской спички, целиком составленной из обломков здания Парламента. – Но хорошо бы знать, куда влезаешь. Так что сталось с Труппом и Броддитом?
– Они переведены, – сказал Агниц.
– То есть погибли.
– Да нет! – удивленно воскликнул Агниц. – Переведе… Господи! Так вот что это значит!
Я вздохнула. Эти двое вряд ли доживут до вечера.
– Оба ваших предшественника мертвы, ребята. Как и два их предшественника. Четыре агента погибли меньше чем за неделю. Что случилось с отчетами Броддита? Неужели их случайно уничтожили?
– Не смешите меня! – рассмеялся Агниц. – Мы их получили целехонькими. Но потом какой-то новый сотрудник отдела пустил рапорты в бумагорезку, приняв ее за ксерокс.
– У вас есть хоть что-нибудь для начала?
– Как только они сообразили, что это бумагорезка, я – простите, они – выключили ее, и у нас осталось вот это.
Он протянул мне два обрывка бумаги. На одном листке помещалась фотография молодой женщины, выходящей из магазина с пакетами и свертками. Ее лицо как раз угодило под ножи, и зрелище получилось жутковатое. Я перевернула снимок. На обратной стороне кто-то написал карандашом: «А.А. выходит из магазина сети „Дороти Перкинс“, расплатившись краденой кредитной карточкой».
– «А.А.» означает «Ахерон Аид», – доверительным тоном сообщил Агниц. – Нам позволили заглянуть в его файл. Он умеет лгать словом, делом и мыслью.
– Знаю. Я сама это писала. Но здесь не Аид. Ахерона нельзя снять на фотопленку.
– Тогда за кем же мы охотимся? – спросила Резник.
– Понятия не имею. А это что за список?
Второй обрывок представлял собой просто страничку с заметками, сделанными Броддитом в процессе слежки непонятно за кем. Я прочитала:
– «…Девять тридцать четыре. Контакт с объектом на распродаже в „Кэмп Хопсон“. Одиннадцать ноль три. Легкий завтрак – морковный сок и овсяные лепешки. Уходит, не заплатив. Одиннадцать сорок восемь. „Дороти Перкинс“. Двенадцать пятьдесят семь. Ланч. Четырнадцать сорок пять. Продолжает делать покупки. Семнадцать двадцать. Перебранка с менеджером „Трикотажной девчонки“ по поводу возврата шерстяных носков. Семнадцать сорок пять. Контакт потерян. Двадцать один ноль три. Контакт восстановлен в ночном клубе „Хотбокс“. Двадцать три ноль две. А.А. уходит из клуба вместе с мужчиной. Двадцать три шестнадцать. Контакт потерян…» Я опустила листок.
– Неужели так описывают действия преступника-аса?
– Не так, – угрюмо согласилась Резник.
– Какой у вас приказ?
– Служебная тайна, – заявил Агниц, уловивший стиль работы ТИПА-5 ровно в тот момент, когда это требовалось меньше всего.
– Пристал как репей, – пожаловалась Резник, гораздо лучше понимавшая ситуацию, – и каждые полчаса посылает в штаб-квартиру ТИПА-5 три варианта отчета.
– Вас используют как живую приманку, – сказала я им. – На вашем месте я как можно быстрее сбежала бы обратно в ТИПА-22 и 28.
– И потерять все это? – ответила Резник, снова надев темные очки и удачно входя в образ ТИПА-суперагента.
Работа в ТИПА-5 для них обоих являлась служебным потолком. Я мысленно пожелала им прожить достаточно долго, чтобы успеть насладиться своим положением.
В десять тридцать выставка практически закрылась. Подвыпившую и, как следствие, крепко спящую бабушку мы отправили домой на такси. Сервелад попытался на прощание поцеловать меня, но я ловко увернулась, а Дюшан2924 умудрился продать свою инсталляцию под названием «Безликая внутренняя сущность-IV в банке, маринованная». Зорф упорно отказывался продавать свои работы тому, кто не в состоянии постичь, что на них изображено, зато неандертальцам, понимавшим их замысел, раздавал картины даром, заявляя, что негоже пятнать связь между картиной и ее владельцем непристойным изобретением сапи-енсов, то есть деньгами. Расплющенную трубу тоже продали. Новый владелец попросил Джоффа подбросить его покупку до дому и, если его не окажется на месте, просто подсунуть под дверь. Я отправилась к себе, но перед этим забежала к маме за Пиквик, которая наотрез отказывалась вылезать из сушильного шкафа все время, пока хозяйка была в Осаке.
– Она требовала, чтобы ее кормили прямо здесь, – жаловалась мама. – Представляешь, сколько это вызвало проблем с остальными дронтами? Впусти одного в дом, и всем захочется!
Она передала мне завернутое в одеяло яйцо. Пиквик раздраженно подпрыгивала, и мне пришлось показать ей яйцо, только бы успокоить. Затем мы, как и в прошлый раз, поползли домой со скоростью каких-нибудь двадцать миль в час. Дома я положила яйцо в бельевой шкаф, и Пиквик взгромоздилась на него в весьма дурном настроении, по горло сытая переездами.
Глава 22
Путешествия с папой

Первый раз я путешествовала с отцом, будучи намного моложе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51