Пальцы китаянки ловко поигрывают с гормональной гусиной кожей на предплечье у ньюта. Что-то внутреннее подсказывает Талу, что лучше бы отсюда уйти, но это ощущение сразу же вытесняется приятным теплым чувством полной утраты ориентации в пространстве. Еще один банан – и все будет хорошо.
Тал осторожно делает шаг к краю пруда, чтобы получше рассмотреть балконные ярусы. Чем выше вы поднимаетесь, тем меньше одежды вам нужно, делает вывод Тал. Все в порядке. Все в полном порядке. Так сказала слепая женщина.
– Транх?.. – произносит Тал у группы, сгрудившейся у источающего сильный аромат кальяна.
Совсем еще юный и такой хрупкий очаровательный ньют с тонкими чертами восточноазиатского лица выглядывает из-под множества мужских тел.
– Извините, – говорит Тал и проходит мимо.
– Вы видели Транх? – спрашивает Тал у какой-то нервной дамы, стоящей у дивана рядом со смеющимися ньютами.
Они все поворачиваются и пристально смотрят на Тала.
– Транх еще нет?
Мужчина стоит у третьей лозы с волшебными бананами. На нем неброский полуофициальный вечерний костюм. «Джейджей Валайя», Талу сразу же становится ясно по покрою. Элегантный мужчина, худощавый, среднего возраста, явно проявляющий заботу о своей внешности. Правильные, красивые черты лица, тонкие губы, недюжинный ум в быстрых проницательных глазах. Но и глаза, и лицо какие-то нервные. А руки – Тал видит это благодаря сказочной силе, которую придали его зрению бананы, предельно концентрирующие внимание, – великолепно ухожены и… заметно дрожат.
– Простите? – говорит щеголеватый мужчина.
– Транх… Транх здесь?
Чувствуется, что мужчина находится в некотором затруднении. Он срывает банан с небольшой грозди рядом со своей головой и предлагает Талу.
– Мне нужен кое-кто, – говорит Тал.
– Кто же именно? – спрашивает мужчина и вновь протягивает банан.
Тал жестом отказывается.
– Транх. Вы не…
Тал уже идет дальше.
– Пожалуйста! – Мужчина зовет Тала, зажав банан в кулаке, словно фаллос. – Постойте, поговорите со мной, просто поговорите…
И тут Тал видит…
Даже в мерцающем свете масляных светильников, даже в тени, отбрасываемой балконом, этот профиль невозможно спутать ни с чьим другим. Изгиб скул, то, как ньют наклоняется вперед и как энергично взмахивает руками во время беседы… Смех, напоминающий звон храмового колокола…
– Транх.
Ньют не поднимает взгляда, увлеченный беседой с друзьями, столпившимися вокруг низкого столика. Они делятся какими-то общими воспоминаниями.
– Транх.
Теперь Тал услышали. Транх поднимает взгляд. Первое, что Тал читает в устремленных на него глазах, – абсолютное и совершенно искреннее непонимание. Кто вы такой? Но потом – узнавание, воспоминание, удивление, шок, раздражение. И наконец – растерянность и досада.
– Извините, – говорит Тал и выходит из алькова. Все взгляды устремлены на Тала. – Извините. Ошибся…
Ньют поворачивается и тихо ускользает. Голова Тала раскалывается от желания разрыдаться. Тот застенчивый чело век все еще стоит среди зелени. Продолжая ощущать на себе чуждый и враждебный взгляд, Тал берет банан из мягкого кулака мужчины, сдирает кожуру и впивается в него зубами. И почти тотчас же ньют начинает чувствовать, как дворик рас ширяется до бесконечности. Тал предлагает странный фрукт мужчине.
– Спасибо, не надо, – мямлит тот в ответ, но Тал решительно берет его за руку и ведет к свободному дивану.
Ньют все еще чувствует жжение от того страшного взгляда у себя на затылке.
– Итак, – говорит Тал, садясь на диван и опуская руки на колени. – Вы хотели поговорить со мной. Что ж, давайте поговорим.
Взгляд, брошенный в сторону. Те, другие, все еще про должают смотреть на них. Тал доедает банан, чувствуя зачаровывающее притяжение мерцающих светильников. В следующее мгновение мысль Тала обращается к фасаду курдского ресторана. Официант быстро проводит ньюта мимо столиков, мимо удивленных костюмеров прямо к маленькой кабинке в самом конце помещения, разделенного источающими аромат ширмами из резного кедра.
Бананы слепой старушки, подобно хорошим гостям, пришли вовремя и ушли рано. Тал чувствует, как резные геометрические узоры на деревянных ширмах возвращаются откуда-то из межзвездных пространств и сжимаются до обычного размера, вызывая какие-то клаустрофобические ощущения. В ресторане жарко, и голоса посетителей, шумы кухни и улицы кажутся слишком близкими и громкими.
– Надеюсь, вы не возражаете против этого ресторана… мне не нравится там, где мы только что были, – говорит мужчина. – Трудно беседовать… беседовать по-настоящему. Здесь очень хорошо и так ненавязчиво.
Им приносят еду и бутылку прозрачного алкоголя вместе с кувшином воды.
– Арак, – говорит мужчина, наливая немного из бутылки. – Сам я не пью, но слышал, что арак может вдохновить на мужественные поступки.
Он добавляет воды. Тал с удивлением наблюдает за тем, как прозрачная жидкость приобретает сверкающий молочно-белый цвет. Ньют глотает, морщится от привкуса аниса, затем делает еще один глоток, меньший, более выверенный.
– Ньют – чуутья, – провозглашает Тал. – Транх. Ньют – чуутья. Ньют даже не глядит на меня. Сидит и что-то мычит со своими друзьями. Мне не следовало приходить.
– Как трудно найти того, кого можно было бы просто послушать, – говорит мужчина. – Того, кто не связан жестким расписанием, кто ничего у меня не просит и не пытается мне ничего продать. Там, где я работаю, все стремятся услышать, что я намерен сказать, каждое слово, произнесенное мной, ценится дороже золота. До встречи с вами я был на торжественном официальном приеме. Все смотрели мне в рот. Кроме одного человека. Очень странного человека, сказавшего весьма странную вещь. Он заявил, что мы – деформированное общество. И я слушал его, внимательно слушал.
Тал делает еще один совсем маленький глоток арака.
– Чо чвит, нам, ньютам, такое хорошо известно.
– Ну, расскажите мне о ваших секретах. Расскажите мне о себе. Я хотел бы узнать о вас как можно больше.
Под внимательным взглядом этого человека Тал остро чувствует все свои шрамы, все свои импланты.
– Меня зовут Тал, я родом из Мумбаи, год рождения – 2019-й. Работаю в «Индиапендент» в группе создателей «мыльной метаоперы» «Город и деревня».
– А в Мумбаи, – перебивает Тала мужчина, – в 2019 году, когда вы родились, что…
Тал прикладывает палец к его губам.
– Никогда, – шепчет «эно», – никогда не спрашивайте, никогда не говорите. До того, как сделать Шаг-В-Сторону, я был другой инкарнацией. Я живу только сейчас, вы понимаете? До того была иная жизнь, и я умер и родился снова.
– Но как… – настаивает мужчина.
И вновь Тал прикладывает свой мягкий бледный палец к его губам. Ньют чувствует, как дрожат эти губы – трепет теплого, приятного дыхания.
– Вы же сказали, что хотите слушать, – произносит Тал и плотнее запахивает на себе шаль. – Мой отец был хореографом в Болливуде и одним из самых известных. Вы когда-нибудь видели Ришту? Тот номер, где они танцуют на крышах автомобилей во время уличной пробки. Это ставил он.
– Боюсь, я не большой знаток кино, – отвечает мужчина.
– Под конец оно стало совсем заумным. С собственным внутренним кодом, для знатоков. Так всегда бывает. Все становится каким-то чрезмерным, а потом умирает. Отец познакомился с моей матерью на съемках «Влюбленных адвокатов». Она была итальянкой и проходила подготовку по технологии «хаверкам». В то время Мумбаи был центром ее развития, даже американцы присылали туда людей поучиться новой методике. Так вот они познакомились, поженились, а шесть месяцев спустя на свет появляюсь я. И прежде чем вы спросите, я скажу вам: нет. Единственное дитя. Мои родители были большими любителями выпивок на Чаупатти-Бич. Мне приходилось бывать с ними на всех вечеринках. В качестве некоего аксессуара. Великолепный ребенок – на зависть многим. Меня всегда окружала атмосфера киногламура и киношных сплетен. Санни и Костанца Вадхер с их очаровательным младенцем делают покупки на Линкинг-роуд, а вот они на съемочной площадке Аап Муджхе Акче Лагне Лаге, в ресторанчике «Челлия»… Наверное, мои родители были самыми эгоистичными людьми из всех, кого мне когда-либо приходилось встречать. Но их подобные вещи ничуть не стесняли. Однако именно в этом как раз и обвинила меня Костанца, когда для меня пришло время совершить Шаг-В-Сторону. Она сказала, что видит в моем поступке проявление немыслимого эгоизма. Вы представляете? У кого же, по ее мнению, мне можно было научиться упомянутому эгоизму? Родителей нельзя было назвать глупыми. Они были эгоистами, но совсем не глупыми. И они прекрасно понимали, что должно произойти, если в кино начнут вводить сарисинов. И вот вначале были актеры, живые актеры, болливудские киножурналы полнились снимками Вишал Даса и Шрути Раи, а уже в следующем номере «Филмфэа» на центральном постере только сарисины – и ни одного живого существа. Все произошло невообразимо быстро.
Мужчина что-то бормочет, наверное, пытается выразить вежливое удивление.
– Санни добивался того, чтобы у него на гигантском лэптопе танцевала сотня исполнителей, но теперь нажатием одной кнопки, простым прикосновением можно все отсюда до горизонта заполнить танцовщиками, причем пляшущими с немыслимой синхронностью. Теперь стало возможным одним щелчком воспроизводить на облаках миллион танцующих. Вначале больше всего от перемен пострадал именно Санни. У него испортился характер, он стал крайне раздражительным, буквально бросался на людей. Собственно, такое случалось и раньше. Когда что-то было ему не по душе, Санни становился настоящим негодяем. Думаю, именно поэтому мне пришла в голову мысль заняться «мыльными операми». Показать, что есть нечто, в чем он смог бы кое-чего добиться, если бы только дал себе труд заняться этим и не задирал до такой степени нос, кичась своим имиджем и статусом. Хотя, может быть, просто меня это по-настоящему никогда и не заботило… Вскоре настало мрачное время и для Костанцы. Вначале исчезла необходимость в актерах и танцовщиках, потом в кинокамерах и операторах. Все – в компьютерной коробке. Они пытались бороться. Мне, наверное, было лет десять или одиннадцать, я помню, как они орали так громко, что соседи начинали колотить в нашу дверь. Вот так проходили дни и ночи. Им обоим была нужна работа. Но оба умерли бы от зависти, если бы кто-то один из них ее все-таки получил. Вечерами Санни и Костанца ходили на те же вечеринки и официальные приемы, чтобы вести обычную пустую светскую болтовню. И в надежде найти хоть какую-то работу. Костанце повезло больше. Она сумела приспособиться. Ей удалось получить работу в сценарном отделе. Санни не смог. Он сдался. Черт его возьми! Черт его возьми!.. Да в конце концов, он был прирожденным неудачником.
Тал хватает стаканчик с араком, делает большой глоток, обжигая горло.
– Все кончилось. Можно сравнить это с фильмом. Идут титры, зажигается свет, и мы вновь возвращаемся в реальность. Третьего акта не будет. Не будет «хеппи-энда-наперекор-всему». Реальность становилась все хуже и хуже, и однажды все как-то закончилось. Как будто оборвалась пленка – и мы уже больше не жили в квартире на Манори-Бич, школа Джона Коннона стала слишком дорогой для меня, и нас перестали приглашать на вечеринки, на которых когда-то все звезды восторгались мной и называли меня милашкой. Мы жили с Костанцей в двухкомнатной квартире в Тхане, а меня водили в католическую школу «Бом Джизус», которая вызывала во мне ненависть и отвращение. Ненависть и отвращение… Я хотел вернуться в прошлое. В волшебство того старого, прежнего кино, в мир танцев и шумных вечеринок. Мне было невдомек, что титры уже прошли, а после титров ничего не бывает. Я хотел, чтобы все смотрели на меня и снова, как и прежде, говорили: «Ух ты!» Просто так. «Ух ты!»
Тал откидывается на спинку кресла, явно в ожидании восторга, однако на лице мужчины появляется испуг и что-то еще, чего Тал не может понять.
– Вы удивительное создание, – говорит мужчина. – Неужели вам никогда не приходило в голову, что вы живете в двух мирах и ни один из них не является реальным?
– В двух мирах? Милый, существуют тысячи миров! И все они настолько реальны, насколько ты пожелаешь. Конечно, все, что вы говорите, мне известно. Вся моя жизнь прошла между ними. Ни один из них не реален, но, когда начинаешь жить в них, это перестает иметь значение.
Мужчина кивает. Не в знак согласия с Талом, а в ответ на какие-то свои собственные мысли. Он подзывает официанта, просит счет и оставляет кучку банкнот на маленьком серебряном подносе.
– Уже поздно, а завтра утром у меня очень важные дела.
– И какие же это дела?
Мужчина загадочно улыбается.
– Вы второй, кто задает мне сегодня подобный вопрос. Я работаю в информационном управлении… Спасибо за то, что согласились разделить мое общество, сегодняшний вечер, поведенный с вами, доставил мне огромное удовольствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96