Которыми набил чемодан. Теперь он мог легко сойти за отдыхающего.
Ну вот и все — завтра в путь...
Конторским редко везет попадать за границу, потому как назначены они служить во внутренней разведке, шпионя все больше за своими соотечественниками, а тут вдруг такое счастье подвалило!
Или, напротив, несчастье...
Потому как здесь, на Родине, все ясно и понятно, а что ждет там, за пограничным столбом, поди узнай.
Вернее, поезжай и узнай. Потому что мода переходить границы пешим порядком давно минула. Не те нынче времена, чтобы по контрольно-следовой полосе на брюхе ползать, рискуя на сидящего в секрете Карацупу и его Полкана нарваться. Ныне все замки с границ посбиты и поспилены и через неприступные некогда рубежи проложены благоустроенные трех-, пятизвездочные контрабандные тропы, берущие свое начало в офисах турфирм.
Послезавтра в восемь толпа возбужденно галдящих отдыхающих вывалилась из автобуса. Все были одеты в легкую, предполагающую теплую, солнечную погоду одежду, все тащили чемоданы.
И среди всех был такой же, облаченный в светлые брюки и пеструю рубаху, с чемоданом на колесиках, весело кричащий резидент. Все летели в Грецию. Он — в Германию. Хотя через Грецию.
Все летели загорать, купаться и флиртовать.
Он — работать.
— Отель, конечно, будет на две звезды хуже заявленного, море на сорок километров дальше, а завтрак состоять из одной булочки и полнаперстка кофе, — пугал всех желающих какой-то опытный, потому что со стажем, турист.
Но его здравомыслящий голос никому испортить настроение не мог. Да и сам он, как умел, убеждал себя в лучшем.
— Но зато точно будет солнце и Акрополь. Уж их-то они никуда не денут!
А что еще нужно русскому туристу для счастья — а питаться, в конце концов, можно лапшой из пакетиков.
И резидент подобно всем, как дите малое, радовался тому, что скоро увидит Акрополь, Парфенон и прочие древнегреческие достопримечательности. Хоть ничего этого увидеть ему было не суждено.
Пограничный контроль прошли быстро.
В таком базаре, когда толпа отдыхающих рвется в самолет, предвкушая скорый отдых, черта лысого можно по паспорту ангела провести.
Сели...
Полетели...
Снова сели. Но уже в Афинах.
Ах какая красота!
Хотя кому как...
Толпа русских туристов, гудя и озираясь по сторонам, повалила к автобусам, по дороге потеряв одного из своих товарищей. Чего никто не заметил.
И хорошо, что не заметил.
Один из купивших двухнедельный тур отдыхающих бочком, бочком отошел от своей группы и затерялся в залах аэровокзала. Свой чемодан он бросил в автоматической камере хранения. Навсегда.
После чего сел недалеко от стойки регистрации, внимательно наблюдая за пассажирами. Более всего он обращал внимание на рейсы, объявляемые в Европу.
Его интересовали пассажиры.
Вернее, даже не они сами, а их манера одеваться, говорить, двигаться, жестикулировать, молчать...
Так, понятно.
И с одеждой тоже...
Эти в отличие от наших одеваются с небрежным изяществом — какая-нибудь мятая, но обязательно из натурального льна или хлопка рубашечка, какие-нибудь в обтяжечку джинсы, легкие ботинки и более никаких (в виде золотых цепей и дорогих пиджаков) изысков. Разве только часики тысяч за пятнадцать долларов или сумочка из натуральной крокодиловой кожи.
Такое вот прет-а-порте.
Будем иметь в виду.
Отставший от группы русский турист отправился в ближайший магазин, где, тыкая пальцем, приобрел рубашечку, джинсики и ботинки... Такие, какие видел на улетающих в Европу туристах. Простенькая на вид одежда стоила немало, так как была сшита из натуральных тканей известными производителями. И тоже натуральными, а не китайскими и не польскими, как на российских рынках и в дорогих бутиках тоже.
Переодевшись в кабинке, он взглянул на себя. Критично.
Вроде все так — джинсики, рубашечка в обтяжечку... Все как на них, но только, один черт, невооруженным глазом видно, что никакой в зеркале не иностранец, а свой в доску, от которого за версту несет валенками, русак.
Нет, чтобы не походить на себя, облачиться в чужую одежду маловато будет. Нужно еще уметь ее носить. Вернее, ощущать себя в ней не собой.
Это он еще в первой учебке проходил, где курсантам, чтобы везде сойти за своих, приходилось примерять смокинги, рабочие бушлаты, узбекские халаты, малахаи, милицейскую форму и даже женские колготки...
И так все и было — стояли пацаны перед зеркалами и, матерясь и краснея, тянули на себя безразмерные колготки, а инструктор, кроя их по матери, руководил процессом.
— Кто ж их так одевает — это ж не кирзачи и не болотные сапоги! Чего вы их тянете, будто за уши?! А ну — отставить! Скидай амуницию!
И видя, как курсанты сдирают с себя колготки, еще более свирепел.
— Вы что, так вас растак, не бережете казенное обмундирование!.. Чего вы их за носок-то тянете?!. Вы что, не видели, как бабы колготки надевают и снимают?
— Не-а, — краснея признавались курсанты.
— Ну вы даете! — жалел курсантов инструктор. — Дай сюда.
И сев, начинал натягивать на свою сорок пятого размера ножищу колготки. Да так натягивал, любовно расправляя и разглаживая тонкую, шелковистую ткань, поводя носком то вправо то влево, что у курсантов дух захватывало и рождались неверные, далекие от службы мысли.
Инструктор натягивал колготки, вставал, игриво поводя коленкой, изгибаясь всем телом и подпрыгивая, подтягивал их повыше и прохаживался туда-сюда, вихляя бедрами.
— Теперь ясно?
— Так точно! — рявкали все, дружно сглотнув слюну.
— Вопросы есть?
— Так точно!
— Задавайте.
— А зачем нам уметь надевать колготки?
— Затем, дурья твоя башка, что, когда ты будешь использовать женскую униформу, тебе придется одевать ее и снимать, как бабам, чтобы она сидела на тебе, как на бабе, и в тебе не опознали мужика.
— Тогда разрешите еще вопрос?
— Ну?
— А зачем наряжаться женщинами?
Инструктор почесал в затылке. Он три курса выпустил, хоть сам точно не знал, зачем. Хотя догадывался.
— Затем, чтобы, к примеру, уйти от погони, или, наоборот, за кем-нибудь проследить, или проникнуть в охраняемый вражеский штаб, потому что девке проникнуть в штаб проще, чем пацану. Ясно?
— А зачем нам проникать в штаб?
— Это не вашего ума дело! Время придет, скажут зачем — может, взорвать его к чертовой матери, может, выведать чего.
— А когда время придет?
На что инструктор только вздыхал и закатывал глаза:
— Когда, когда... Когда война будет, не приведи того господи, и вас за линию фронта зашлют... Вот там-то все это вам, сынки, и пригодится...
А ну, кончай разговорчики!..
Колготки... На... деть!..
Раз-два!
Да куда ж вы так спешите-то, как по тревоге?.. Какие сорок пять секунд? Вы видели, чтобы дамы за сорок пять секунд одевались или раздевались?.. Отставить сорок пять секунд — даю вводную на пятнадцать минут!
Слушай мою команду-у!.. Обмундирование надеть!
Время пошло-о!..
Прав был инструктор — сто раз прав. Не вжившись в одежду, нельзя ее носить — лишь заметней оттого будешь. Напялишь на себя морские клеши с тельником и бушлатом да пойдешь ровненько, тут-то тебя, миленького, и расшифруют. Потому как матросики носят форму иначе — вразвалочку, ногами в стороны разъезжаясь, будто по качающейся палубе идут! И по той походочке настоящего моряка можно хоть в «гражданке» опознать!
В том-то все и дело!
Как те, подле стойки, иностранцы свою одежду носили?
Как ходили?
Как стояли?
Как смотрели?
Как слушали?..
Как садились?..
Вот так... Или так?.. Нет, скорее так...
Свободно и чуть небрежно, без опаски чего-нибудь там помять, или порвать, или испортить, без оглядки на то, кто что видит и что может о них подумать... Расслабленно...
Вот в чем суть! Не носят они одежду... на себе — как мы. Просто одеваются, функционально, так, как им удобно... И идут — как вздумается. У нас — не так. У нас одежду именно НОСЯТ. В России она видовой признак — принадлежности к тому или иному классу, символ достатка, атрибут самовыражения, а кое у кого просто фетиш.
На Западе — просто одежда.
Отсюда и надо плясать.
Надо забыть об одежде, о том, как она сидит, и о себе в ней и просто двигаться, так, как удобно. Как удобно в данное конкретное мгновение. Вот так... Или так... Или так...
Ну, что-то появилось?.. Кажется, да. Тот самый западный шарм...
Из кабинки вышел уже совсем иной, не тот, что туда входил, человек. Вышел более-менее западный среднестатистический мужчина и тоже весь из себя незаметный — среднего возраста, роста, положения, достатка. Свой — среди своих.
Он еще побродил по аэропорту, потолкался в толпе таких же, как он, западных пассажиров, приглядываясь к ним и копируя их, и никто на него уже не обращал никакого внимания.
Вот теперь можно отправляться в дорогу.
Куда?..
В пункт назначения.
Глава 11
Полковник Городец, ныне полноправный гражданин Германии с новой фамилией Baumgartman и старым, привычным ему именем Alexandro, стоя на коленях, возил тряпкой по мраморному полу, вздыхая и тихо матерясь, мыл подъезд. Общий.
А все чертовы немецкие порядки, согласно которым и вывешенному на стене графику квартиросъемщики принуждены драить места общего пользования. Да не просто так, не для проформы, а как следует, с порошком. Вот он и драит, возя тряпкой по ступеням. Конечно, он мог кого-нибудь вместо себя нанять, но труд в Германии недешев. Ладно, как-нибудь сам, опыт есть — он, будучи курсантом, гектары казарменных полов выдраил.
Одна радость, что в Германии на улицах нет такой непролазной грязи, как в России, — все здесь закатано в асфальт и выложено плиткой. И даже там, где проглядывает грунт, — все равно чисто, потому что земля та все больше песочек, сквозь который вода уходит без задержки, как сквозь сито.
Не то что наш, российский, на метр вглубь, чернозем, что раскисает под самым дохлым дождиком, превращаясь в непролазную грязь, в которой вязнут колеса машин и гусеницы танков. В том числе их вермахта! Богата Русь и на землицу тоже! Нет такой земли в Европе!..
Послышались шаги. Кто-то поднимался по лестнице.
— Guten Tag, Herr Alexandro, — вежливо поздоровался старичок с нижнего этажа, приветливо улыбаясь стоящему на коленях полковнику.
Сам весь такой тихий, предупредительный — божий одуванчик, а чуть что, в полицию стучит на включенный в «тихий час» пылесос или залезшую на чужое место на стоянке машину.
Зловредный старикашка. Во время войны, поди, эсэсовцем служил. В концлагере. А теперь жирует на социале.
— Guten Tag, Herr Bertman...
Остановился. Глядит. Опять, видно, ему кто-то чем-то не угодил. И точно! Вишь ли, на его балкон вода капает из горшочков с цветами, которые полковнику себя поливает. Непорядок!..
Пардон, Herr Bertman.
Мерси, что предупредили, а не в суд побежали иск чинить, больше такого не повторится, а те цветочки я к чертовой матери из горшков повыдеру. Очень рад был с вами повидаться...
— Auf Wiedersehen, Herr Alexandro...
И вам того же самого... Чтоб ты сдох!..
Ушел...
Herr Baumgartman довозил пол и, спустившись на первый этаж, вытащил из почтового ящика почту. В ней снова, кроме проспектов ближайших супермаркетов, была чертова уйма писем. Которые не сулили ничего радостного. Некому было писать Herr Alexandro, потому что все те, кто бы мог ему написать, остались там, в России, остались в невозвратном прошлом.
Herr Alexandro сел на кухне и один за другим стал распечатывать конверты.
Так и есть — с него снова требовали деньги. Все, кому не лень...
Ну что за страна такая — крохобор на крохоборе сидит и им же погоняет — за грош всем скопом удавятся! Из-за копеечного долга затевают целые переписки! Послать бы их всех к их немецкой маме!.. Так нет, нельзя — себе дороже выйдет! Они ведь, паразиты, склок не устраивают, они вежливо извещают, что на неуплаченную вами вовремя сумму начислены пени, а на те пени — другие пени, а на них новые... И так и шлют свои бумажки, а после являются и так же вежливо имущество описывают. А коли ты кому за то в морду дашь, то он вместо того, чтобы ответить как мужик мужику, утрется и побежит на тебя донос писать...
А еще говорили, что в Союзе была бюрократия. Ха-ха!.. Куда ей, убогой, до немецкой, которая в каждую частную дырку свой любопытный нос сует!
Ну вот — и эти туда же!
Местная церковь настоятельно рекомендовала геру Alexandro перечислить на ее счет девятнадцать евро, обещая за это замолвить за него словечко на Страшном суде.
А вот хрен им, а не деньги, — может, он атеист, может, его так в Советской армии воспитали — не верить ни в каких богов, а только в себя, Устав и Коммунистическую партию. Обойдутся!
Это письмо он отправил в пакет с мусором с легким сердцем. В тот пакет, что предназначался для выброса именно бумаги. Потому что упаси бог в пищевые отходы! Тем паче, что он ему в девятнадцати ойро отказал...
И все ведь здесь так!..
Была у Alexandro собака — завел с тоски, чтобы было с кем живым словом перемолвиться, назвал по-русски, всем назло, Шариком. Да пару раз по старой, российской еще, привычке на улицу погулять выпустил без поводка. За что тут же на штрафы нарвался за потоптанные газоны и проклятья со стороны Общества охраны животных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Ну вот и все — завтра в путь...
Конторским редко везет попадать за границу, потому как назначены они служить во внутренней разведке, шпионя все больше за своими соотечественниками, а тут вдруг такое счастье подвалило!
Или, напротив, несчастье...
Потому как здесь, на Родине, все ясно и понятно, а что ждет там, за пограничным столбом, поди узнай.
Вернее, поезжай и узнай. Потому что мода переходить границы пешим порядком давно минула. Не те нынче времена, чтобы по контрольно-следовой полосе на брюхе ползать, рискуя на сидящего в секрете Карацупу и его Полкана нарваться. Ныне все замки с границ посбиты и поспилены и через неприступные некогда рубежи проложены благоустроенные трех-, пятизвездочные контрабандные тропы, берущие свое начало в офисах турфирм.
Послезавтра в восемь толпа возбужденно галдящих отдыхающих вывалилась из автобуса. Все были одеты в легкую, предполагающую теплую, солнечную погоду одежду, все тащили чемоданы.
И среди всех был такой же, облаченный в светлые брюки и пеструю рубаху, с чемоданом на колесиках, весело кричащий резидент. Все летели в Грецию. Он — в Германию. Хотя через Грецию.
Все летели загорать, купаться и флиртовать.
Он — работать.
— Отель, конечно, будет на две звезды хуже заявленного, море на сорок километров дальше, а завтрак состоять из одной булочки и полнаперстка кофе, — пугал всех желающих какой-то опытный, потому что со стажем, турист.
Но его здравомыслящий голос никому испортить настроение не мог. Да и сам он, как умел, убеждал себя в лучшем.
— Но зато точно будет солнце и Акрополь. Уж их-то они никуда не денут!
А что еще нужно русскому туристу для счастья — а питаться, в конце концов, можно лапшой из пакетиков.
И резидент подобно всем, как дите малое, радовался тому, что скоро увидит Акрополь, Парфенон и прочие древнегреческие достопримечательности. Хоть ничего этого увидеть ему было не суждено.
Пограничный контроль прошли быстро.
В таком базаре, когда толпа отдыхающих рвется в самолет, предвкушая скорый отдых, черта лысого можно по паспорту ангела провести.
Сели...
Полетели...
Снова сели. Но уже в Афинах.
Ах какая красота!
Хотя кому как...
Толпа русских туристов, гудя и озираясь по сторонам, повалила к автобусам, по дороге потеряв одного из своих товарищей. Чего никто не заметил.
И хорошо, что не заметил.
Один из купивших двухнедельный тур отдыхающих бочком, бочком отошел от своей группы и затерялся в залах аэровокзала. Свой чемодан он бросил в автоматической камере хранения. Навсегда.
После чего сел недалеко от стойки регистрации, внимательно наблюдая за пассажирами. Более всего он обращал внимание на рейсы, объявляемые в Европу.
Его интересовали пассажиры.
Вернее, даже не они сами, а их манера одеваться, говорить, двигаться, жестикулировать, молчать...
Так, понятно.
И с одеждой тоже...
Эти в отличие от наших одеваются с небрежным изяществом — какая-нибудь мятая, но обязательно из натурального льна или хлопка рубашечка, какие-нибудь в обтяжечку джинсы, легкие ботинки и более никаких (в виде золотых цепей и дорогих пиджаков) изысков. Разве только часики тысяч за пятнадцать долларов или сумочка из натуральной крокодиловой кожи.
Такое вот прет-а-порте.
Будем иметь в виду.
Отставший от группы русский турист отправился в ближайший магазин, где, тыкая пальцем, приобрел рубашечку, джинсики и ботинки... Такие, какие видел на улетающих в Европу туристах. Простенькая на вид одежда стоила немало, так как была сшита из натуральных тканей известными производителями. И тоже натуральными, а не китайскими и не польскими, как на российских рынках и в дорогих бутиках тоже.
Переодевшись в кабинке, он взглянул на себя. Критично.
Вроде все так — джинсики, рубашечка в обтяжечку... Все как на них, но только, один черт, невооруженным глазом видно, что никакой в зеркале не иностранец, а свой в доску, от которого за версту несет валенками, русак.
Нет, чтобы не походить на себя, облачиться в чужую одежду маловато будет. Нужно еще уметь ее носить. Вернее, ощущать себя в ней не собой.
Это он еще в первой учебке проходил, где курсантам, чтобы везде сойти за своих, приходилось примерять смокинги, рабочие бушлаты, узбекские халаты, малахаи, милицейскую форму и даже женские колготки...
И так все и было — стояли пацаны перед зеркалами и, матерясь и краснея, тянули на себя безразмерные колготки, а инструктор, кроя их по матери, руководил процессом.
— Кто ж их так одевает — это ж не кирзачи и не болотные сапоги! Чего вы их тянете, будто за уши?! А ну — отставить! Скидай амуницию!
И видя, как курсанты сдирают с себя колготки, еще более свирепел.
— Вы что, так вас растак, не бережете казенное обмундирование!.. Чего вы их за носок-то тянете?!. Вы что, не видели, как бабы колготки надевают и снимают?
— Не-а, — краснея признавались курсанты.
— Ну вы даете! — жалел курсантов инструктор. — Дай сюда.
И сев, начинал натягивать на свою сорок пятого размера ножищу колготки. Да так натягивал, любовно расправляя и разглаживая тонкую, шелковистую ткань, поводя носком то вправо то влево, что у курсантов дух захватывало и рождались неверные, далекие от службы мысли.
Инструктор натягивал колготки, вставал, игриво поводя коленкой, изгибаясь всем телом и подпрыгивая, подтягивал их повыше и прохаживался туда-сюда, вихляя бедрами.
— Теперь ясно?
— Так точно! — рявкали все, дружно сглотнув слюну.
— Вопросы есть?
— Так точно!
— Задавайте.
— А зачем нам уметь надевать колготки?
— Затем, дурья твоя башка, что, когда ты будешь использовать женскую униформу, тебе придется одевать ее и снимать, как бабам, чтобы она сидела на тебе, как на бабе, и в тебе не опознали мужика.
— Тогда разрешите еще вопрос?
— Ну?
— А зачем наряжаться женщинами?
Инструктор почесал в затылке. Он три курса выпустил, хоть сам точно не знал, зачем. Хотя догадывался.
— Затем, чтобы, к примеру, уйти от погони, или, наоборот, за кем-нибудь проследить, или проникнуть в охраняемый вражеский штаб, потому что девке проникнуть в штаб проще, чем пацану. Ясно?
— А зачем нам проникать в штаб?
— Это не вашего ума дело! Время придет, скажут зачем — может, взорвать его к чертовой матери, может, выведать чего.
— А когда время придет?
На что инструктор только вздыхал и закатывал глаза:
— Когда, когда... Когда война будет, не приведи того господи, и вас за линию фронта зашлют... Вот там-то все это вам, сынки, и пригодится...
А ну, кончай разговорчики!..
Колготки... На... деть!..
Раз-два!
Да куда ж вы так спешите-то, как по тревоге?.. Какие сорок пять секунд? Вы видели, чтобы дамы за сорок пять секунд одевались или раздевались?.. Отставить сорок пять секунд — даю вводную на пятнадцать минут!
Слушай мою команду-у!.. Обмундирование надеть!
Время пошло-о!..
Прав был инструктор — сто раз прав. Не вжившись в одежду, нельзя ее носить — лишь заметней оттого будешь. Напялишь на себя морские клеши с тельником и бушлатом да пойдешь ровненько, тут-то тебя, миленького, и расшифруют. Потому как матросики носят форму иначе — вразвалочку, ногами в стороны разъезжаясь, будто по качающейся палубе идут! И по той походочке настоящего моряка можно хоть в «гражданке» опознать!
В том-то все и дело!
Как те, подле стойки, иностранцы свою одежду носили?
Как ходили?
Как стояли?
Как смотрели?
Как слушали?..
Как садились?..
Вот так... Или так?.. Нет, скорее так...
Свободно и чуть небрежно, без опаски чего-нибудь там помять, или порвать, или испортить, без оглядки на то, кто что видит и что может о них подумать... Расслабленно...
Вот в чем суть! Не носят они одежду... на себе — как мы. Просто одеваются, функционально, так, как им удобно... И идут — как вздумается. У нас — не так. У нас одежду именно НОСЯТ. В России она видовой признак — принадлежности к тому или иному классу, символ достатка, атрибут самовыражения, а кое у кого просто фетиш.
На Западе — просто одежда.
Отсюда и надо плясать.
Надо забыть об одежде, о том, как она сидит, и о себе в ней и просто двигаться, так, как удобно. Как удобно в данное конкретное мгновение. Вот так... Или так... Или так...
Ну, что-то появилось?.. Кажется, да. Тот самый западный шарм...
Из кабинки вышел уже совсем иной, не тот, что туда входил, человек. Вышел более-менее западный среднестатистический мужчина и тоже весь из себя незаметный — среднего возраста, роста, положения, достатка. Свой — среди своих.
Он еще побродил по аэропорту, потолкался в толпе таких же, как он, западных пассажиров, приглядываясь к ним и копируя их, и никто на него уже не обращал никакого внимания.
Вот теперь можно отправляться в дорогу.
Куда?..
В пункт назначения.
Глава 11
Полковник Городец, ныне полноправный гражданин Германии с новой фамилией Baumgartman и старым, привычным ему именем Alexandro, стоя на коленях, возил тряпкой по мраморному полу, вздыхая и тихо матерясь, мыл подъезд. Общий.
А все чертовы немецкие порядки, согласно которым и вывешенному на стене графику квартиросъемщики принуждены драить места общего пользования. Да не просто так, не для проформы, а как следует, с порошком. Вот он и драит, возя тряпкой по ступеням. Конечно, он мог кого-нибудь вместо себя нанять, но труд в Германии недешев. Ладно, как-нибудь сам, опыт есть — он, будучи курсантом, гектары казарменных полов выдраил.
Одна радость, что в Германии на улицах нет такой непролазной грязи, как в России, — все здесь закатано в асфальт и выложено плиткой. И даже там, где проглядывает грунт, — все равно чисто, потому что земля та все больше песочек, сквозь который вода уходит без задержки, как сквозь сито.
Не то что наш, российский, на метр вглубь, чернозем, что раскисает под самым дохлым дождиком, превращаясь в непролазную грязь, в которой вязнут колеса машин и гусеницы танков. В том числе их вермахта! Богата Русь и на землицу тоже! Нет такой земли в Европе!..
Послышались шаги. Кто-то поднимался по лестнице.
— Guten Tag, Herr Alexandro, — вежливо поздоровался старичок с нижнего этажа, приветливо улыбаясь стоящему на коленях полковнику.
Сам весь такой тихий, предупредительный — божий одуванчик, а чуть что, в полицию стучит на включенный в «тихий час» пылесос или залезшую на чужое место на стоянке машину.
Зловредный старикашка. Во время войны, поди, эсэсовцем служил. В концлагере. А теперь жирует на социале.
— Guten Tag, Herr Bertman...
Остановился. Глядит. Опять, видно, ему кто-то чем-то не угодил. И точно! Вишь ли, на его балкон вода капает из горшочков с цветами, которые полковнику себя поливает. Непорядок!..
Пардон, Herr Bertman.
Мерси, что предупредили, а не в суд побежали иск чинить, больше такого не повторится, а те цветочки я к чертовой матери из горшков повыдеру. Очень рад был с вами повидаться...
— Auf Wiedersehen, Herr Alexandro...
И вам того же самого... Чтоб ты сдох!..
Ушел...
Herr Baumgartman довозил пол и, спустившись на первый этаж, вытащил из почтового ящика почту. В ней снова, кроме проспектов ближайших супермаркетов, была чертова уйма писем. Которые не сулили ничего радостного. Некому было писать Herr Alexandro, потому что все те, кто бы мог ему написать, остались там, в России, остались в невозвратном прошлом.
Herr Alexandro сел на кухне и один за другим стал распечатывать конверты.
Так и есть — с него снова требовали деньги. Все, кому не лень...
Ну что за страна такая — крохобор на крохоборе сидит и им же погоняет — за грош всем скопом удавятся! Из-за копеечного долга затевают целые переписки! Послать бы их всех к их немецкой маме!.. Так нет, нельзя — себе дороже выйдет! Они ведь, паразиты, склок не устраивают, они вежливо извещают, что на неуплаченную вами вовремя сумму начислены пени, а на те пени — другие пени, а на них новые... И так и шлют свои бумажки, а после являются и так же вежливо имущество описывают. А коли ты кому за то в морду дашь, то он вместо того, чтобы ответить как мужик мужику, утрется и побежит на тебя донос писать...
А еще говорили, что в Союзе была бюрократия. Ха-ха!.. Куда ей, убогой, до немецкой, которая в каждую частную дырку свой любопытный нос сует!
Ну вот — и эти туда же!
Местная церковь настоятельно рекомендовала геру Alexandro перечислить на ее счет девятнадцать евро, обещая за это замолвить за него словечко на Страшном суде.
А вот хрен им, а не деньги, — может, он атеист, может, его так в Советской армии воспитали — не верить ни в каких богов, а только в себя, Устав и Коммунистическую партию. Обойдутся!
Это письмо он отправил в пакет с мусором с легким сердцем. В тот пакет, что предназначался для выброса именно бумаги. Потому что упаси бог в пищевые отходы! Тем паче, что он ему в девятнадцати ойро отказал...
И все ведь здесь так!..
Была у Alexandro собака — завел с тоски, чтобы было с кем живым словом перемолвиться, назвал по-русски, всем назло, Шариком. Да пару раз по старой, российской еще, привычке на улицу погулять выпустил без поводка. За что тут же на штрафы нарвался за потоптанные газоны и проклятья со стороны Общества охраны животных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29