А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Затекла левая нога.
— Ну ты концерты выдаешь! — восторженно шепчет Салифанов. Он бросил руль и приблизил ко мне свое лицо. — Только уснул и давай горланить: мол, пустите меня! Я все эти галактики с туманностями на шампуры навздеваю. Не держите меня! Просто космический хулиган. И еще какими-то секами грозил.
— Парсеками, — подсказал я, чувствуя, как у меня тоскливо засосало под ложечкой, — единица такая космическая.
— Вот-вот. Орал, дайте мне парсек в руку. Дайте только… Потом замолк, наверное, нахальства набирался, и как ляпнешь: «Я — Космос!» Ни меньше, значит, ни больше. — Сергей веселился вовсю. — Ну ты, Андрюха, даешь. Не умрешь от скромности.
Я накинул на голову одеяло, чтобы не слышать бубнящий голос Сергея. Еще несколько минут он хихикал, икал, хрюкал от удовольствия, вкусно обсасывая подробности происшедшего. Он был безумно рад неожиданному и потому вдвойне приятному развлечению.
Я закрыл глаза и попытался уснуть. Окружающее было реально до противности: море мокрое, небо обычное — черно-холодное, соседские локти остры, как хорошо заточенные карандаши. И все из-за этого дурацкого рубля. Или, может, из-за Салифанова? Ведь это он меня разбудил, больше некому. Неужели все это был сон? Я же, помню, вначале даже глаз не закрывал…
Засыпал я, до краев заполненный обидой. На Сергея, на себя, на Валеру, на море и на все на свете. Я был зол и недоволен жизнью, как и все реально мыслящие люди.
Глава 4
Пробуждение было премерзким. Так, наверное, бывает, когда человек, отправившись на прогулку в лес, разморится на солнце, приляжет в тенечке и уснет, окруженный зноем, стрекотом кузнечиков и сумасшедшими запахами лесного разнотравья, а когда проснется, будет моросить мелкий занудливый дождик, с земли тянуть сыростью, а из темного леса шибать в нос запахом прели.
Примерно такой же перепад настроения случился у меня в тот раз. Уже во сне что-то не понравилось в окружающем мире. Я даже попытался вновь нырнуть в благодатный мир сновидений, но действительность цепко ухватила меня за уши и вытянула на поверхность. Вокруг гудело. Даже не открывая глаз, можно было понять, что исходил этот звук не из васеньевской глотки. При всем моем уважении к его таланту, было очевидно: так храпеть он не может. Близкая артиллерийская канонада также исключалась (хотя и было похоже). Значит, оставалось одно — море. Я присел и откинул одеяло вместе с наброшенным на него полиэтиленом. Тысячи звуков осами вонзились в мои уши. Они безжалостно трепали, мяли, давили тоненькие пленочки барабанных перепонок.
Штормило изрядно, хотя сравнивать было не с чем, шторм-то первый. Волны мелкие, но злые, как сорвавшиеся с цепи собаки, наскакивали на плот, бухали в борт, осыпая настил крупными тяжелыми брызгами. После каждого удара плот конвульсивно дергался, жалобно скрипели трубы во втулках, сильно ухало между баллонами. Салифанов стоял, упершись в настил широко расставленными ногами, и со страшным напряжением ворочал рулем. Рядом с ним, сжавшись в комок, укрывшись куском полиэтилена, сидела Войцева. Она тревожно вслушивалась в шторм и сильно вздрагивала каждый раз, когда набегала особенно звучная волна.
«Дождались!» — с тоской подумал я и потянулся к спасательному жилету. Потом долго всматривался в горизонт, но наблюдения ничего не прояснили. Море было неразличимо, только белые барашки неожиданно выскакивали из темноты, на секунду замирали перед прыжком, словно выискивая, куда бы сподручнее ударить, и, ощерившись гребнем, рушились на настил.
— Где мы? — задал я беспокоивший меня вопрос.
— На Аральском море, — честно ответил Сергей. Он снова взглянул на компас и, навалившись на румпель, попытался выровнять плот.
— Куда ты его вертишь? — раздраженно заорал Васеньев. — На маяки держи!
— Валера, я иду по курсу, и ты мне лучше не указывай. Не доводи до греха, — огрызнулся Сергей.
Похоже, все уже давно не спали, даже успели разругаться.
— О каком курсе ты говоришь? Вон же Полярка! — махнул Валера в сторону.
— Ты плохо изучал астрономию, — посочувствовал Салифанов. — С каких пор Полярная звезда стала светить на востоке?
— Ты разуй глаза! Вон ковш, вон Малая Медведица, — горячился Валера.
Разобраться в их споре было трудно. Все небо было исчерчено полосами облаков. Где-то звезды прямо кишели, а где-то чернели бездонные провалы. Небесную карту приходилось изрядно дорисовывать при помощи воображения.
На некоторое время Валера смолк. Сергей, ухватившись руками за румпель, изо всех сил потянул его на себя. Но руль был неподвижен.
— Таня! — сдавленно крикнул Салифанов. Войцева встрепенулась, подняла испуганные глаза. — Помоги!
Хрустя полиэтиленом, Татьяна на коленях поползла на помощь. Уперлась в румпель плечом.
— Ну! — скомандовал Сергей. Разом дернули. Руль сдвинулся с мертвой точки, плавно повернулся. Курс выровнялся до нормы. Я перекатился на бок, стал отвязывать от бортовой растяжки кеды.
— Лежи, сам справлюсь! — остановил меня Сергей. Подкравшись, сверху шлепнулась волна, сорвала полиэтилен, окатила меня каскадом брызг. Спальник мгновенно набух водой. Суетясь, я ухватил пленку, накинул, подоткнул под себя. Но было поздно. Морская вода, пробив ткань мешка, стала впитываться в одежду, потекла тонкими струйками по телу. Я пододвинулся ближе к Васеньеву, но он точно на такое же расстояние отполз от меня. Валера оберегал свою «сухость».
Минуту я лежал неподвижно, усыпляя его бдительность, потом аккуратно пододвинул ноги, за ними, чуть обождав, туловище. Я наползал на Васеньева, как огромный мокрый и холодный слизняк. Уверен, что в тот момент он воспринимал меня именно так. Я нагло захватывал необходимое мне жизненное пространство. Конечно, это было изрядное свинство — взгромождаться на чужую постель в мокрой одежде, но заставить себя спать в луже я не мог. Я продвинулся еще на несколько сантиметров и наткнулся на остро выставленный весеньевский локоть. Надавил на него, но локоть стоял твердо, как забетонированный. Я попытался обтечь его, но не тут-то было. Оборона была налажена по всем правилам военного искусства. Единственно, что мне удалось, так это протолкнуть куда-то в сухое и теплое ноги. Выгонять меня не стали. И на том спасибо.
Лежали молча. А что еще оставалось делать? Вахтил Салифанов. Ему, по непонятной причине, помогала Войцева. Четыре руки на один румпель — это даже с избытком. Тереться возле руля впятером смешно и глупо. Разговаривать тоже не о чем. Вернее, найти тему можно, но светский треп в нашем положении был бы по меньшей мере странен. Вот и лежим молчком, навострив уши. На слух кажется, что стихия не только не утихает, но даже набирает силу. Кругом все ревет, шипит, бухает, создавая такие невероятные комбинации шумов, описать которые я не в состоянии.
Звуки, один страшнее другого, заползают через уши в мозг и, не поддаваясь расшифровке, порождают смятение и панику. Мне страшно! Я лежу, напряженно стискивая кулаки, хотя в данный момент они мне не защита. Я стараюсь тихо дышать, сильно зажмуривая глаза, и все это только для того, чтобы лучше слышать. В этой какофонии звуков мне надо уловить одну-единственную, смертельно опасную для меня ноту. Я не знаю, что это будет: скрежет разламываемого металла, звонкий взрыв лопнувших автомобильных камер или что-то еще. Но, услышав его, я смогу наконец действовать, а это всегда легче ожидания.
Пассивность подавляет, так как лишает возможности защищаться. Каждую секунду я жду, что плот не выдержит натиска и развалится на мельчайшие кусочки. А трубы, из которых он собран, к сожалению, плавают ничуть не лучше своих металлических собратьев-топоров. У тех хоть топорище есть.
Хорошо если при дележе плавсредств мне достанется автомобильная камера…
Крутая волна с рычанием толкается в борт, по инерции пробегает по настилу, рассыпается на полиэтилене, в который я завернут. Сейчас наверняка налетит еще одна. Я уже заметил закономерность: крупная волна никогда не приходит одна, только со своими подружками. Три-четыре крупных, потом мелюзга и снова три-четыре переростка. Еще один сильный удар сотрясает корпус. Что-то звякает в корме, противно и бесконечно долго скрежещет. Резко вскакивает Валера. Неужели разламывается каркас?! Затопали по настилу ноги.
— Проклятое море, чтоб ему до дна пересохнуть! — от души желает Салифанов.
— Зачем ругаться! — морщусь я. — Как бы море не обиделось! Тогда враз угробит, испугаться не успеешь!
Ну вот, дошел до точки. Суеверным стал! Уже не первый раз ловлю себя на том, что перестал воспринимать море как неодушевленный предмет. Для меня это не географическое понятие и даже не физическое. Для меня море почти живое существо, которое все понимает и даже разумно решает, что сотворить с нами в эту минуту, а что через час. Пожалеть нас или наказать по всей строгости.
— Ты не обижайся на него, это он сгоряча, — оправдываю я неразумный поступок Салифанова.
В глубине души я понимаю, что все это самый нормальный идиотизм, по-другому не назовешь. Как море может обижаться? Это же только вода. Много-много водяных капелек и много-много растворенных в них солей. Жидкость, одним словом. Только не в кастрюле, а в гигантской ямище, выдавленной в земной коре.
Если допустить, что эта вода в яме может обижаться, то получается, что какой-нибудь придорожный телеграфный столб должен треснуть от ярости, когда паршивая беспородная собачонка нагло задерет возле него свою заднюю лапу. Это же какой удар по деревянному самолюбию! Так выходит? Глупо же!
«Просто смешно! Ха-ха, — вынужденно смеюсь я сам над собой. — Но лучше бы его не раздражать — море. Но почему? — возмущаюсь я собственной беспросветной дремучести и нежеланию понимать элементарные вещи. — На всякий случай. А Сережку море простит. Это ж он не со зла, по дурости!» — вновь продолжаю я игру, правила которой нарушать не решаюсь.
Но море не прощает допущенной Салифановым бестактности. Две волны налетают с кормы, упруго хлещут по его ногам, выбивают подошвы ботинок с настила, и он, потеряв равновесие, шлепается на плот. Третья волна аккуратно подкрадывается сбоку, приподнимается, рассматривая сухую пока еще жертву, и накрывает Сергея пенным гребнем. Все! Теперь на нем не найти сухой нитки. Стоя на коленях, Салифанов мотает головой, отплевывается, освобождая рот от забортной воды и накопившихся, но доселе не использованных ругательств. Знает он их, похоже, немало. При других обстоятельствах я, бросив все дела, схватил бы ручку и набросал подробный конспект его речи, который в дальнейшем лег бы в основу книги под названием «Фольклорные особенности разговорного языка нижних чинов в старом флоте».
Справедливости ради надо сказать, что говорил Сергей не очень внятно, то ли от дефекта дикции, вызванного попаданием воды «не в то горло», то ли из-за присутствия на борту особ женского пола. Но эмоциональность, с которой он это делал, покоряла. Персонально море он уже предпочитал не задевать.
— И пусть отсохнет язык и все прочее, что может отсохнуть, у любого, кто скажет про море хоть одно xopoшee слово… — Далее неразборчиво, и снова:
— И пусть к нему по четыре раза в день приходит в гости теща, а в выходные дни чаще. И пусть… — Правой рукой Сергей безостановочно шарил вокруг себя, пытаясь нащупать сорванные волной очки.
Неожиданно он замолк. Очки нашлись, но пользы от них — как мертвому от горчичников. Через оба стекла расползлись мелкие, паутинообразные трещины. Все же Сергей напялил их на нос, долго смотрел вокруг и, наконец, попросил:
— Женщины, закройте уши, я, кажется, буду ругаться! Я его понимаю, очки — это самое больное место близоруких людей. Ладно, мои — минус три, тут еще можно потерпеть, хотя на роль впередсмотрящего претендовать уже нельзя. Но салифановские — минус семь! На его месте я бы не только ругался, я бы снял ремешок со штанов и отстегал бы море по первое число.
— Этого я морю никогда не прощу! — начинает Сергей, но высказаться до конца ему не удается. В носу плота, за гротом, что-то оглушительно хрустит, плот сильно дергает. Я непроизвольно зажмуриваю глаза, но тут же снова их открываю. Все! Амба!
— Стаксель! — протяжно закричала Войцева, несколько раз быстро ткнула воздух перед собой указательным пальцем. — Стаксель сорвало!
Передний стаксель — парус, оборвав шестимиллиметровый капроновый шкот, освободился от сдерживавших его сил, заполоскал, защелкал свободным концом, сотрясая мачту. Сейчас полопаются швы или посрезает мачтовые шпильки. Я вскочил на ноги. Кеды надевать не стал — некогда. Пока со шнурками воевать будешь, каркас вибрацией разнесет вдребезги. До мачты добрался в два прыжка. Сдавленно охнула Монахова — кажется, я успел протоптаться по ее ногам. На носу плота расстеленных спальников, естественно, не было, настил больно врезался в ступни. Я ступал согнувшись, нащупывая пальцами ног дорогу. Сзади шумно дышал в затылок Васеньев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов