Тут же ее в баню свели — мыли да парили в цветочных водах, тотчас меняя их, как лепестки от тепла увядали, да ноги с руками и тело все растирали, благовониями умащивали, в кожу их втирая...
А после к евнуху главному привели, что прозывался Джафар-Сефи.
Тот осмотрел ее, обнюхал всю да спросил, как она господина своего ублажать станет.
Сказала Дуняша.
Евнух послушал да повелел ласки, шаху предназначенные, на себе показать! Обомлела Дуня... Слышала она, будто во всем свете не сыскать более опытного знатока утех любовных, чем евнух шахский!
Встала Дуняша на колени да стала евнуху ноги ласкать и целовать, как учили ее. А нога вся толстая, гладкая, жиром заплывшая. Сидит евнух, глаза за веки забрав, будто чего слушает.
Морщится недовольно да говорит непонятно, как все на Востоке.
— Кто спешит, тот дороги любовной не осилит, ибо не тот поспевает, кто первый цели достигает, а кто приходит вовремя! Подымайся к вершинам страсти медленно, да верно, да первая сама получай от пути того радость!
Поняла ли Зарина?
Кивнула Дуняша, хоть не поняла.
Покачал головой главный евнух. Коли будет шах недоволен, — его вина в том первая, а уж невольницы — вторая.
Вздохнул да велел ей на ложе возлечь.
А как возлегла она, стал он ласкать ее руками и губами. Сперва страшно Дуне было да щекотно только, а после обо всем она позабыла, лишь тело свое слушая, все потаенные уголки его, с удивлением и страхом ощущая, как разгорается в ней незнакомое чувство, что зовется любовный жар!
А евнух знай себе дальше старается, любовную дорогу опытной рукой торя, да говорит вслух, что с ней делает, дабы знала она, как ей господину своему радость доставить. И чувствует Дуняша, что евнух тоже от страсти дрожит, и пальцы его, и язык, и весь-то он сам, и от тряски той нежной уж вовсе она обо всем позабыла!
Лишь дивится — как так быть может, что евнух — ничего-то, что у мужиков быть должно, не имея, столь искусен в делах любовных, что может такую радость невозможную доставить!
А после, на самую вершину страсти взойдя да от того закричав и заплакав, вовсе чувств лишилась. Да не одна она, а и евнух тоже, ибо учил он, что нельзя истинного счастья в любви доставить, коли самому от того наслаждения не иметь!
Видно, правы были наложницы, шепчась меж собой, будто слаще того нет, как на ложе евнуха шахского попасть! Так и есть!..
Как пришла Дуняша в себя, спросил ее евнух:
— Поняла ли, Зарина, теперь?
— Поняла! — прошептала Дуня.
— Тогда иди, — сказал евнух да погладил ее ласково. Тут ее, вновь распарив да благовониями умастив, в опочивальню шаха доставили. Да как тот на ложе лег, дверь отворили. Дуняша на коленки встала да, в коврах персидских чуть не по пояс утопая, к господину своему поползла, выказывая ему тем свою покорность. А как подпозла, одежды свои прозрачные сбросила...
Чего она дале делала, Дуня уж и сама не понимала, а лишь, евнуха шахского вспоминая, ласки его повторяла, дорогу любовную в первый раз осиливая. И от воспоминаний тех сладких и от ласк своих страстью зажигалась все более и более, уж не покоряясь, а ведя господина своего к самым вершинам блаженства. Да только не его она в тот момент представляла, а евнуха его, который пламя в ее сердце и чреслах игрой искусной разжег, прежде чем на ложе шахское возвести!..
Утром шах ей подарки дорогие прислал — перстни, бусы жемчужные, колье с камнями самоцветными и иные, да повелел другой ночью опять ее в опочивальню свою доставить!..
Месяца не прошло, как стала Дуняша уж не наложницей Надир Кули Хана, но женой его, что вера магометанская позволяла, ибо не куплена была она, а подарена шаху визирем, отчего считалась выше, чем просто рабыня.
Не было в гареме дотоле, чтоб скоро так из наложницы — женой шахской стать, да не одной средь многих, а любимой, ибо ночи не проходило, чтобы шах избранницу новую к себе не призывал!
Да только не радовало то Дуняшу, ибо хоть и нет более желанной доли для наложницы, чем стать женой господина своего, но более горькой тоже нет!..
Глава XXVI
Сашка-матрос верно — был матросом, в лихо заломленной бескозырке, непомерной ширины клешах и в ушитом по последней флотской моде черном бушлате, распахнутом от ворота до пупа, дабы виден был полосатый тельник. В ухе его болталась серьга, коя полагалась лишь нижним флотским чинам, бывавшим в дальних океанских походах и огибавшим мыс Горн.
— Человек есть свободная, не подлежащая угнетению обществом личность, — вещал Сашка-матрос. — Птаха щебечет где хочет, и никто ей не хозяин, и нет на нее управы...
— А как же коршун? — тихо спросил Мишель.
— Коршун тоже есть свободная по природе своей личность, — ничуть не смутился Сашка-матрос. — И человек должен быть аки птица — летать где вздумается и петь, что душе его угодно. К чему мне ваши глупые законы, коли я выше них, коли я — сам по себе! Захочу — счас поеду в далекий город Сингапур, где крейсер наш стоял, где рай земной, али подамся в Соединенные Американские Штаты! А то — никуда не поеду — влезу на печь и спать стану, как будет у меня такое желание! И никто мне не указ! Душа моя широка, как море-океан, оттого никто не смеет мне поперек вставать!
— А ежели, к примеру, выпить захочется? — не без умысла спросил Валериан Христофорович.
— Тогда — пить стану! — уверил его анархист. — Захочу — самую малость, а нет — так допьяна, чтоб хоть с ног долой!
— Спирт? — уточнил Валериан Христофорович.
— А хошь бы и спирт! — хвастливо заявил Сашка-матрос. — Я ромы ямайские хлебал с глинтвейнами, я, может, ноги в шампанском полоскал, но ежели душа попросит, то и спиртягу могу — такой я человек!
— И третьего дня пил?
— Пил! И что с того? Коли хочу — пью, коли нет — не пью!
— А спирт где взял? Не иначе как на драгоценности сменял?
— Что мне ваши побрякушки — пыль под ногами! — совсем распоясался, найдя в лице Мишеля и Валериана Христофоровича благодарных слушателей, Сашка-матрос. — Мы жемчугами дороги мостить станем, а из золота червонного сортиры делать! Свободной личности не нужны деньги — деньги есть цепи, коими сковывают народы. Мы отменим деньги и границы, дабы дать всем и каждому свободу, сколь он взять способен.
— То есть всяк может творить, что ему заблагорассудится, пусть даже это иным не по нутру придется? — уточнил Валериан Христофорович. — А как же-с тогда закон?
— Закон — пережиток прошлого, призванный угнетать свободную личность! — уверенно заявил Сашка-матрос. — Вместо всех законов довольно будет одного.
— И какого же?
— Закона, отменяющего всякие законы!
— И делай чего хочешь?
— Ага!
— А ежели мне, положим, вздумается теперь вас жизни лишить? — смиренно поинтересовался Валериан Христофорович.
— Как это? — не понял Сашка-матрос.
— Атак!.. Счас выведу вас во двор, к стенке прислоню да и стрельну. Имею я на то, как свободная личность, право?
Это право Сашке-матросу почему-то не понравилось.
— За что это вдруг?! — задиристо спросил он.
— Например, за спекуляцию спиртом, за что, по законам военного времени, менее чем расстрел не полагается. О чем на всех заборах декреты развешены. Али не читал?.. А коли того мало — еще за хищение ювелирных изделий, принадлежащих государству, — перечислил Валериан Христофорович.
Сашка-матрос был довольно смышлен, отчего тут же сообразил, что дело ни в каком не в спирте.
— Какие такие драгоценности?.. Не знаю я ничего! Тут-то и пригодились показания хитрованского фартового, у коего колье и другие ценности были изъяты и который на Сашку-матроса с Макаром указал.
— Откуда у вас драгоценности? — строго спросил Мишель.
— С экспроприации! — нехотя ответил анархист.
— Грабь награбленное? — усмехнулся Валериан Христофорович.
— Ну, — согласно кивнул Сашка-матрос. — Угнетенный народ имеет право вернуть присвоенные мировой буржуазией ценности!
Народ? А при чем здесь в таком случае анархисты?
— Ну хорошо, положим, — согласился Мишель. — А как тогда быть с этим? — вытащил он колье с памятной ему вмятиной. — Это украшение никак не буржуйское, оно государству принадлежит. Мы это верно знаем! Его вам кто передал?
Сашка-матрос, насупясь, молчал. И Макар тоже. Валериан Христофорович, тяжко вздохнув, высунул голову за дверь.
— Эй, товарищ, — окликнул он одного из пробегавших мимо латышских стрелков. — Выкликни, товарищ, добровольцев — надобно теперь двух контриков в расход пустить.
На что солдат лишь отмахнулся да побежал себе дальше, не желая признавать в Валериане Христофоровиче командира. Что того нимало не смутило.
— Мы их счас выведем, — не моргнув глазом, продолжал распоряжаться он, обращаясь в пустоту коридора. — А вы покуда патроны получите да во дворе стенку какую подходящую сыщите. Двое их будет, так что надолго вы не задержитесь!
— Чего это вы? Чего?.. — забеспокоился Сашка-матрос, напряженно прислушиваясь к разговору.
Но Валериан Христофорович ему даже не удосужился ответить. Скорчив угрожающую гримасу, он откинул крышку, потянул из деревянной кобуры устрашающего вида «маузер» и стал многозначительно вертеть тот в руках.
— Давай-ка не задерживай, выходь! — скомандовал он. — Именем пролетарской революции!..
Мишель только диву давался, сколь быстро старорежимный сыщик освоил новые приемы ведения следствия и обороты речи.
— Никуда мы не пойдем! — запротестовали анархисты, цепляясь за спинки стульев. — Не по закону то!
— Закон есть пережиток прошлого! — напомнил Валериан Христофорович недавние Сашкины слова, нетерпеливо теребя «маузер». — Так что выходьте, граждане, не томите караул, коему теперь отдыхать положено! Счас мы вас по-быстрому стрельнем да пойдем себе спать — чай на дворе утро уже...
И демонстративно, во весь рот, зевнул.
Слова Валериана Христофоровича, но пуще его внушительный вид и браво отданные приказы возымели нужное действие.
— А ежели мы скажем, у кого те побрякушки взяты? — быстро спросил Сашка-матрос, беспокойно заглядывая в лица Мишеля и Валериана Христофоровича.
— Тогда мы с этим делом погодим, — для порядку малость посомневавшись, посулил ему Валериан Христофорович. — Как скажешь, товарищ Фирфанцев, — погодим?
— Погодим, — согласно кивнул Мишель. — Отчего не погодить.
— Ну, давай говори, — вновь оборотился Валериан Христофорович к анархистам.
— Про что говорить-то?
— Про все, чего знаешь! В первую голову — откель это, с вмятиной, колье? Кто его тебе дал? Да гляди — не ври мне! Ну!
— Комиссар ваш, — с неохотой ответил Сашка-матрос. — По фамилии Сиверцев. Тот, что в Чрезсовэкспорте работает. Он ране тоже анархистом был, да после к вам, к большевикам, переметнулся.
Сиверцев?.. А ведь и верно — ему самому ценности, что у Федьки Сыча изъяты, были переданы по описи, на ответственное хранение! А он их, выходит, вместо того чтобы пуще ока беречь, тут же бывшим приятелям своим анархистам снес, а те их на спирт сменяли! Или не все сменяли?
— Сколь тех драгоценностей было? — спросил Валериан Христофорович.
— Много — мешок, а может, поболе. Счас разве упомнить.
— Хороша мера весов — мешок или два! Бриллиантов!.. Революционная мера...
— У него такого добра сколь хошь — полна комната, — простодушно ответил Сашка-матрос.
— А вам он их зачем дал?
— На борьбу! — гордо заявил Сашка-матрос.
— За что?
— За свободу личности!
— Он — дал, а вы куда подевали?
— Пропили, — мрачно сообщил Сашка-матрос.
— Неужто все? — усомнился Мишель.
— Нет — какие отличившимся анархистам роздали, а иные продали.
— Кому продали?
— Частью иностранцу одному — Хаммеру. Частью в скупку снесли.
В скупку?.. Какие ныне скупки, коли они все до одной советской властью закрыты? А не врет ли он часом?
— Адреса скупок назвать можешь?
— Отчего не назвать — могу, — пожал плечами Сашка-матрос. — Про них все знают — на Хитровке две, на Пятницкой еще, на Трубной да в Китайгороде.
Там золото с бриллиантами, украшения и меха берут. И картины тоже! Хошь днем, хошь ночью...
Выходит, в Москве действует целая сеть скупок, через которую широким потоком идет неучтенное и ворованное золото, и никто о том не знает?! Вот и след сыскался, да еще какой!.. Да не один, а сразу несколько!
Мишель почувствовал, как все существо его охватывает азарт сродни охотничьему. А ну как прямо теперь, пока молва о разгроме анархистов по городу не разошлась, по адресам тем нагрянуть, да всех, кто там есть, с поличным взять?! Иностранца — Хаммера того — вряд ли теперь сыскать, а вот скупки накрыть надобно бы!
Мишель быстро глянул на Валериана Христофоровича — тот удивленно воззрился на него. Мишель кивком пригласил его в сторонку пошептаться.
— А что, Валериан Христофорович, не желаете ночную прогулку совершить?
— Куда это? — насторожился старый сыщик.
— А туда, куда сии молодцы ценности ворованные снесли.
— В скупку-с?! — ахнул Валериан Христофорович.
— Точно так, — кивнул Мишель. — Ежели не теперь, то после, как все узнают про анархистов, будет поздно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35