Влив в себя очередную кружку, водяной подошел к стойке:
— Ну вот, наконец-то у тебя приличные постояльцы. Чего ж ты не радуешься?
— A я радуюсь, — хмуро ответил леший. — Да обратно все не к добру. Что рыцарям делать положено? Пить вино, петь всякие непристойные песни да прочие безобразия учинять, а эти сидят, как на тризне, и хоть бы словечко кто сказал. Не к добру!
— Значит, неправильные рыцари, — хмыкнул водяной.
— Какова жизнь, таковы и рыцари, — отрезал хозяин.
Но тут в дверях заслышался осторожный стук.
— Кого там черти еще принесли, — озабоченно проворчал леший. — Да толкайте сильнее, не заперто!
Дверь, как обычно, ввалилась вовнутрь, а следом за нею показались уже известные корчмарю боярин Василий, Грендель и Иван Покровский. Из-за их спин выглядывали еще несколько человек в оборванных нарядах. Не только водяной и леший, но даже рыцари с любопытством уставились на новых гостей.
— Прошу вас приютить этих людей хотя бы на ночь, — сказал боярин Василий. — Долго им оставаться здесь нельзя, так как они бежали с каторжных мелиоративных работ.
— Что, простите? — вежливо переспросил славный Флориан, не разобравший столь мудреных словечек.
Вперед выступил Грендель:
— Они бежали с болота, где Виктор заставлял их копать канавы, неужели не ясно?
— A, так это же поэты! — сообразил Флориан, и с его чела тут же слетело обычное угрюмо-надменное выражение. Как и многие его собратья, сей доблестный рыцарь был неравнодушен к высоким искусствам. — Господа поэты, вы находитесь под нашей защитой. И пусть кто-то попробует сюда сунуться наши мечи будут к их услугам!
— Ну вот, мало было мне напастей, — проворчал леший. — Уж теперь точно мою корчму прикроют…
— Вы можете дать им пристанище на одну ночь? — повторил Василий.
— Мы, конечно, завсегда гостям рады, — вздохнул хозяин, — да только все горницы заняты рыцарями. Ума не приложу, где еще ваших поэтов поселить?..
— Ну ладно, тогда мы отправимся в замок Беовульфа, — решил Василий, там уж места хватит.
— Погодите, — остановил его Флориан, — на ночь глядя вам идти опасно. A если вас по дороге подловят наемники?
— Что вы предлагаете? — напрямую спросил Грендель.
— Очень просто — мы не пойдем спать, а будем тут пировать всю ночь, заявил Флориан. — Так что горницы для господ поэтов свободны. Хотя, конечно, если уважаемые поэты изъявят желание к нам присоединиться, то милости просим. Эй, хозяин, неси нам вина, гулять так уж гулять!
— Сей миг, господа! — обрадовался леший и поспешил в кладовку за вином.
— Может быть, покамест поэты нам что-нибудь почитают? — предложил один из рыцарей. Стихотворцы по-прежнему стояли в дверях и с опаской наблюдали за происходящим, еще не веря в свое спасение.
— Да вы проходите, садитесь, — заметив их нерешительность, предложил Флориан. — Места за столом хватит на всех.
Поэты один за другим несмело подошли к столу, но сесть не решались, хотя рыцари и подвинулись на деревянных скамейках.
— Да погодите вы, поэты ж еще не оправились после всего, — пришел на помощь Грендель. — Давайте лучше я!
— Просим, просим! — радостно загалдели рыцари.
— Что ж, сделайте одолжение, — присоединился к ним и сам Флориан, давно знакомый с творческими наклонностями Гренделя.
Бывший оборотень встал у стены, скрестив на груди руки, немного помолчал, как бы входя в соответствующее настроение, и заговорил торжественным протяжным голосом:
— Вдаль поплыла по реке быстрокрылая лодка,
И плыл в ней рыцарь Альфред со своей Береникой.
Меж берегов крутых и берегов покатых
Три дни и три ночи плыла их быстрая лодка…
«A, это ж продолжение той баллады, что он читал нам с Беовульфом на берегу ручья, — сообразил Василий. — В тот раз она помогла нам выйти на верный путь. Что-то будет теперь?..»
Грендель продолжал, все более упиваясь стихами:
— Но не дремали его враги, что отдать не хотели
Прекрасную Беренику возлюбленному ее Альфреду,
И снарядили тотчас же за ними погоню,
Двенадцать гребцов засадивши за длинные весла,
Да столько же лучников самых-пресамых метких.
И вот полетела стрела, молнии черной подобна,
И насмерть сразила она прекрасную Беренику,
И упала она на дно лодки, сказав напоследок Альфреду:
«Милый, возлюбленный мой, прости меня, умираю,
Но знай — одного лишь тебя в жизни своей недолгой
Я возлюбила, любовь же и смерти сильнее».
И умерла. И, возрыдавши первый раз в жизни,
Молвил Альфред: «O, возлюбленная Береника,
Ты мне одна была счастьем и радостью в жизни,
A без тебя, о бесценная, и жизнь мне не в радость!»
И вот извлекши стрелу из груди любимой,
Поцеловал он скорбно ее хладеющие ланиты,
И в грудь свою гордо вонзил…
Голос чтеца прервался — слезы душили его. Рыцари давно уж горько рыдали, и даже водяной украдкой промокал скупую болотную слезу. Дубову же казалось, что он угодил на какое-то сборище безумцев. Нечто похожее Василий Николаевич испытал несколько лет назад, когда инспектор Лиственицын пригласил его к себе на день рождения. И в самый разгар застолья хозяин вспомнил, что пора включать телевизор и смотреть очередную серию «Просто Марии». Как раз в этой серии в Мехико пришла горестная весть о безвременной кончине одной из героинь фильма, юной Лауры. Сия весть как по эстафете передавалась персонажами сериала из дома в дом и всюду встречала потоки слез и причитаний. Дубова же изумило то, что куда больше слез и причитаний эти душераздирающие сцены вызвали у самого Лиственицына и его гостей таких же, как и сам именинник, работников угрозыска, много раз глядевших смерти в лицо. Правда, когда выяснилось, что Лаура жива, и эта радостная весть стала по цепочке распространяться среди мексиканских донов и доний, то не меньше слез радости и облегчения пролилось из очей Лиственицына и его гостей. Василий был рад уже и тому, что день рождения инспектора не оказался окончательно омрачен безвременной смертью юной невинной девушки.
Когда Дубов вкратце поделился своими раздумиями с Покровским, тот подхватил его мысль с полуслова:
— Вы совершенно правы, Василий Николаич. Такого рода искусство вконец испортило вкусы простого народа в лице доблестных рыцарей и славных работников милиции. Но лучше уж «Просто Мария», стихи Евтушенко и помпезные фильмы Никиты Михалкова, чем книги господ Шитовых-Незнанских-Марининых и низкопробная кино-«мочиловка».
— Ну, я бы, наверное, не ставил на одну доску «Просто Марию» и Михалкова, — ответил Василий, — но ваша мысль мне понятна: главное — чтобы искусство, пусть и непритязательное, пробуждало в людях светлые чувства доброты и сострадания к ближнему, а не потрафляло низменным, зачастую скрытым инстинктам. A кстати, господин Иван-царевич, отчего бы вам не приобщить наших слушателей к чему-то более художественному?
— A почему бы и нет? — весело откликнулся Покровский и, когда улеглись бурные эмоции, вызванные балладой Гренделя, сам вышел на его место: Господа, позвольте и мне усладить ваш слух своими виршами.
— Просим, просим! — загалдели рыцари. Поэт начал чтение:
— Дом, нарисованный на листке,
Избушка в лесной глуши
Воздушный замок на зыбком песке,
Приют для моей души.
A после сумерек стало темно,
И звезды в небе зажглись.
Мой светлый замок исчез давно,
A душа унеслася ввысь…
Вдохновенный поддержкой публики, Иван Покровский хотел было прочесть что-то еще, но его отозвал в сторону Василий:
— Думаю, нам действительно пора. Поэтов пока что оставим под защитой рыцарей, а мы должны вернуться в замок Беовульфа.
— Что за спешка? — недовольно спросил Грендель. Он еще находился в состоянии некоторого головокружения от успеха и тоже готов был продолжить поэтические чтения.
— Да-да, побудем еще немного, — поддержал Иван. — Думаю, мы это заслужили.
— Нам нужно поторопить рыцарей, — напомнил боярин Василий. — Не забудьте, что в королевском замке ваша подруга княжна Марфа.
— Ах, ну конечно же! — вернулся на грешную землю Покровский. — Чего мы тут медлим!
Покинули они корчму по-английски, не прощаясь, лишь Василий успел что-то шепнуть лешему и водяному. К счастью, Флориан со товарищи их исчезновения даже не заметили, так как на место Гренделя и Покровского заступила мадам Сафо, чьи пышные формы даже в лохмотьях вызвали у рыцарей бурю восторга. Впрочем, равно как и ее гениальные стихи:
— Ты в своем гробу лежишь печальный,
Я тебя оттуда воскрешу,
Посмотри на мой наряд венчальный,
Не грусти, любимый мой, прошу…
Когда боярин Василий и его спутники покинули корчму, уже почти совсем стемнело. Не успели они отойти и на десяток шагов, как неподалеку послышались какие-то голоса:
— A бутылку-то прихватил?.. Раз уж все летит к черту, так хоть нажремся напоследок!.. Да быстрее, трубы горят!..
— Наемники! — шепнул Василий, и все трое, свернув с дороги, спрятались среди кочек. Впрочем, наемники скорее всего и не обратили бы на них внимания, если бы те просто посторонились.
— Там же поэты! — в ужасе сообразил Грендель, когда наемники ввалились в корчму, привычно высадив дверь. — Мы должны придти им на помощь!
— Не спешите, — остановил его Дубов. И действительно, не прошло и минуты, как из дверного проема один за другим вылетели несколько наемников. Последним приземлился их командир Мстислав.
— Мягкая посадка, — вполголоса прокомментировал боярин Василий.
Тем временем наемники медленно поднялись и, хромая, поплелись прочь. При этом они столь мерзко сквернословили, что Василию хотелось заткнуть уши. Когда мимо, припадая на обе ноги, проковылял Мстислав, то Дубов в тусклом свете ущербной луны явственно увидел у него на заднице огромный отпечаток рыцарского сапога.
Вскоре наемничья брань растворилась в болотных миазмах, а из непритворенной двери доносились вдохновенные вирши сменившего госпожу Сафо поэта Ал-Каши:
— Когда в моей душе темным-темно,
Я сразу вспоминаю про вино.
Немного выпью — на душе светлеет,
A много пить, увы, мне не дано.

* * *
На столе в комнате князя Длиннорукого красовался кувшин с вином и кое-какая закуска. Князь то и дело подливал себе еще вина, в отличие от Петровича, который после недавнего падения под стол чувствовал себя не совсем здорово. Бывший Грозный Атаман сидел напротив Длиннорукого, осоловело глядя перед собой и тупо слушая княжьи речи.
Однако на сей раз Длиннорукий с каждой выпитой кружкой становился не веселее и развязнее, как обычно, а наоборот — все мрачнее и злее.
— Придурки, — бранил он руководство Белой Пущи, — затеяли всю эту заварушку, а сами в кусты. A мы тут, как болваны, за все отдувайся! Князь отпил пол кружки, с хрустом закусил луковицей. — Того и гляди сюда заявятся рыцари, и помощи ждать неоткуда!
— A что, бить будут? — забеспокоился Петрович.
— Еще как будут, — подтвердил Длиннорукий. — Долго и больно!
— Что же делать? — еще больше заволновался Соловей.
— Бежать! — выдохнул князь. Он попытался подлить себе еще вина, но трясущиеся пальцы плохо слушались. Кое-как наполнив кружку, он влил ее себе в глотку и, не глядя, отправил следом ломоть хлеба. — Этот глупец Виктор пускай как себе знает, а я не хочу, чтобы мне башку рубили!
— Ну так побегли теперь же! — азартно зашептал Петрович. — Покаместь этот противный кот меня совсем не загрыз. Ночь, темно, никто не увидит. A к утру будем уже далеко-далеко…
— Рано, — отрицательно покачал головой князь. — Ежели, к слову говоря, на наших наемничков наскочим, то тогда нам точно конец. Надобно малость выждать. A вот когда все разбегаться начнут, вот тогда и рванем. В таких делах нужны разум и выдержка.
— Бить будут, — угрюмо повторил Петрович.
— К тому же пустыми бежать глупо, — продолжал князь. Он тяжело встал из-за стола и, изрядно покачиваясь, подошел к кровати и извлек из-под покрывала узелок.
— Чего это? — удивился Петрович.
— Гляди! — Князь развязал сверток, и в тусклом свете оплывшей свечки что-то блеснуло. — Всякий день по золотой ложке с обеда утаскивал, гордо сообщил бывший градоначальник. — A коли удавалось, то и по две.
— Правильно, — пробурчал Петрович, — деревянными обойдутся, не баре. A золотые раздадим бедствующему трудовому люду!
Последнее замечание князя даже развеселило:
— Ха-ха, так и сделаем. — Длиннорукий налил себе еще пол кружки. — Ну ладно, это уже последняя — и на боковую. Завтра нам с тобой предстоят большие дела.
Князь бережно завязал узелок и сунул его под покрывало.
* * *
Воевода Cелифан задержался у себя в военном приказе, а когда он уже собирался отправиться на покой, дверь отворилась и вошел собственной персоной барон Альберт. Такое случалось крайне редко и означало, что престолоблюститель хочет сообщить что-то очень важное.
Альберт помахал перед носом воеводы какими-то бумажками:
— Здесь последние донесения из Новой Ютландии. Ну, от князя Длиннорукого и еще кое от кого.
— Ну и что же там новенького? — с любопытством уставился воевода на барона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32