И где он теперь — бог весть… — Домовой горестно вздохнул. — Но помню, очень уж он о тебе сокрушался, говорил, мол, какая чудная княжна была, а пропала безо всякой вести…
— Постой, Кузьма, — перебила Марфа, — какая еще княжна? Ты меня, видать, с кем-то перепутал. Я не княжна, а графиня.
— Да-да, конечно же, — хитро прищурился Кузька, — графиня Заморская.
— Загорская.
— Тем паче. Да только тут уже кое-кому ведомо, что ты за графиня такая.
— Виктор?
— Кабы Виктор! И князь Длиннорукий знает, и разбойник Петрович. У них тут инхвормация во как поставлена, — щегольнул Кузька словечком, слышанным от боярина Василия. — Так что беречься тебе надобно! Ну, я тебя упрежу, коли что. — Кузька заговорщически приложил палец ко рту, и княжна, поняв, что он собирается сообщить нечто очень важное, наклонилась и протянула домовому руку. Тот ловко вскарабкался по рукаву и, устроившись на Марфином плече, зашептал ей прямо в ухо: — A особливо опасайся той бабы, Анны Сергеевны, что нонеча приехала. От нее любой гадости только и жди!.. Ну все, мне пора.
Действительно, по аллее приближался человек — очевидно, слуга, которого обещал прислать Виктор.
— Погоди, Кузьма, а как мне тебя найти? — удержала домового Марфа.
— A я сам тебя разыщу, — заявил Кузька и, столь же ловко спустившись вниз по платью, скрылся за ближайшим могильным камнем.
* * *
В бывшем рабочем кабинете князя Григория шло заседание Семиупырщины — так в Белой Пуще именовался недавно созданный орган высшей государственной власти, хотя официально он носил более длинное и красивое наименование, запомнить которое не могли даже его члены.
Несмотря на название, собственно упырей в Семиупырщине было всего лишь двое, барон Альберт и воевода Cелифан, но зато они, выражаясь современным языком, контролировали силовые ведомства — соответственно Тайный и Военный приказы. Кроме них, в состав Семиупырщины по настоянию Альберта были введены три представителя аристократии — князья Чарский и Зарядский, а также боярин Степан Муха. Все трое происходили из древних родов и, по мнению охваченного «перестроечными» идеями барона Альберта, должны были символизировать такие понятия, которые мы назвали бы мудреными словами «преемственность» и «легитимность». Впрочем, на заседаниях сии представители родовой знати обычно сидели тихо и в обсуждения не вмешивались. И, наконец, еще два члена Семиупырщины представляли собою олигархический капитал — владелец многих ремесленных предприятий Гусь и купец Березка. Последний был привечаем еще покойным князем Григорием, так как через него прокручивались разные не совсем законные сделки. Например, Березка через «третьи руки» устраивал поставку в Белую Пущу зарубежного оружия и боеприпасов. Разумеется, все знали о его темных делишках, но за руку поймать не могли. A может, и не особенно хотели.
Всякий раз, созывая Семиупырщину, Альберт приставлял к громоздкому столу князя Григория несколько столов поменьше, и вместе они образовывали букву «Т», во главе которой восседал барон, а вдоль меньших столов — остальные члены и приглашенные лица.
На сей раз Альберт казался весьма озабоченным.
— Господа, положение более чем серьезное, — говорил он, строго поглядывая на своих коллег. — Вражеские силы никак не хотят оставить нас в покое и постоянно испытывают на прочность. Поэтому наш святой долг — еще крепче сплотить ряды и дать должный отпор неприятелю.
Его соратники не особенно понимали, к чему барон клонит, однако на всякий случай согласно кивали.
Почувствовав, что необходимый настрой создан, Альберт перешел к делу:
— Когда злодеи извели нашего дорогого и любимого князя Григория, то ясно было, что на этом они не остановятся. И теперь подтверждаются самые худшие предчувствия. Нашим врагам недостаточно того, что мы пошли на самые решительные перемены, открыли храмы и понемногу вводим базарное хозяйствование. Им нужна власть. A наша задача — не допустить этого. И не потому что власть так уж нужна нам самим, а лишь для того чтобы не позволить им ввергнуть Белую Пущу в пропасть. Как стало известно, уже объявилась самозванка, утверждающая, что она — княжна Марфа. И если даже мы найдем способ от нее избавиться, то и это не решит вопроса, так как появятся другие… Гробослав!
— Слушаю! — вскочил Гробослав. Он не входил в состав Cемиупырщины, но был приглашен как ответственный за погребение Марфиных костей.
— Ну, решили вы, где хоронить? — спросил Альберт.
— Нет еще, — развел руками Гробослав. — Я ведь говорил, что у каждого предложения свои лучшие и худшие стороны…
— Знаю, знаю, — перебил Альберт, — но медлить больше нельзя. Будем хоронить кости уже через неделю и прямо здесь, в Кремле. За эти дни необходимо привести в порядок родовую усыпальницу Шушков, созвать народ со всей Белой Пущи, пригласить иноземных гостей, чтобы весь мир видел, как мы чтим своих невинно убиенных!
— Слушаюсь, — немного испуганно пробормотал Гробослав. — Я тут давеча ходил к усыпальнице и могу сказать, что не настолько уж она запущенная, как мы думали.
— Ну вот и прекрасно, — с удовлетворением кивнул Альберт. — Еще надобно, чтобы при погребении было побольше священников, а надгробное слово сказал будущий правитель Белой Пущи.
— Кто-кто? — не удержался воевода Cелифан. — Какой еще правитель?
— Будущий, — повторил барон. И пояснил: — Мы с вами лишь переходное звено. Наша задача — вести государственные дела и в должном порядке передать их новому правителю Белой Пущи, которого изберет Народное Вече. Поскольку князь Григорий не оставил наследника, то его преемника должен назвать народ. — Альберт торжественно поднял перст: — Глас народа — глас божий!
— Ну и кого же народ изберет? — глупо переспросил Гробослав.
— Ясно, что не тебя и не меня, — с досадой ответил барон. — Это должен быть всеми уважаемый человек из старинного и знатного рода… Вы со мной согласны, князь?
Последние слова Альберт обратил к престарелому князю Чарскому, который откровенно клевал носом, слушая бароновы краснобайствования. Однако он поднялся и, чинно поглаживая бороду, произнес:
— Совершенно верно, барон. Старинного и знатного.
— И кого же? — насторожился воевода.
— Кого именно, я еще не знаю, — притворно развел руками барон, — но ясно одно: он не должен очень уж выходить из нашей воли.
(Слово «нашей» барон произнес так, что ни у кого из присутствующих не возникло сомнений в том, чью же собственно волю должен выполнять будущий глава государства).
Тут встал доселе молчавший купец Березка:
— Господин барон, сам я происхождения самого простого, и не мне судить о знатных княжеских родах…
— Ближе к делу, — хмуро перебил Альберт. — Ежели у вас какие соображения, то говорите.
— Ну вот, стало быть, — продолжал Березка, — есть у меня думка насчет одного князя — и родовит он зело, и уважаем всеми…
— Кто таков? — спросил барон.
— Князь Борис Константиныч Городковский.
— Вот как, — хмыкнул Альберт. — Ну что же, князь Борис Константинович действительно и уважаемый, и родовитый… Мы подумаем над вашим предложением.
Березка сел на место, и барон Альберт вновь завел свою любимую речь о погребении Марфиных костей:
— Захоронение должно пройти так, чтобы весь мир понял — мы и в самом деле чтим своих великомучеников, а не дурака валяем…
Князь Зарядский наклонился к своему соседу — боярину Степану Мухе:
— Чего это Березка так за князь-Бориса ратует? Всем же ведомо, каков сей князь — пьяница и гуляка.
— Мне доподлинно известно, — чуть слышно зашептал в ответ боярин Степан, — что князь Городковский задолжал Березке кучу денег. Вот он теперь и тщится их вернуть хоть таким способом. Ну а заодно и заполучить своего человечка во главе княжества.
— Неисповедимы твои пути, господи, — тяжко вздохнул князь Зарядский.
Барон же Альберт тем временем торжественно зачитывал тот самый отчет, что накануне демонстрировал Гробославу:
— «Особое расследование не токмо обнаружило в месте тайного погребения останки в количестве трех черепов и пятидесяти восьми иных костей, но и неопровержимо установило, что принадлежат оные невинно убиенной княжне Марфе, дщери князя Ярослава Шушка. Доказательства прилагаются…»
* * *
В комнату князя Длиннорукого с воплями вбежал Петрович. Князь уже достал было из потайного места тарелочку с золотым яблочком, готовясь выйти на связь с Белой Пущей, но, завидев, в каком виде Соловей, отложил волшебное устройство в сторону:
— Ну, что там опять случилось?
— У меня пропали ножи! — одним духом выпалил Петрович. И упавшим голосом добавил: — Оба…
Однако Длиннорукий не оценил трагичности положения:
— Ну, подумаешь. Старый ржавый хлам.
— Ты ничего не понимаешь! — топнул ножкой бывший Грозный Атаман. — Их украли коты, чтобы потом, ночью, явиться и меня прирезать!
— Что?! — вытаращился князь. Но, вспомнив слова летописца Пирума, заговорил мягко и заботливо, будто с больным: — Послушай, Петрович, ты просто перетрудился, переутомился. Ляг поспи, а я постараюсь что-нибудь сделать, чтобы коты оставили тебя в покое.
— Ах, они меня доконали! — жалобно простонал Петрович. — И никто не верит!
Проводив Соловья в его комнату, князь Длиннорукий наведался в чулан, где подобрал себе метелку и совок и с этими орудиями вышел на охоту.
— Где же Петрович цапался с котом-то? — пробормотал князь. — Кажется, в первый раз — около горницы, где жил боярин Василий. A потом — возле тронной залы. Или еще где-то? Ну ладно, начнем прямо отсюда.
И Длиннорукий, недолго думая, с кряхтением опустился на колени и стал выгребать вековой мусор из-под старого комода, неизвестно для чего выставленного у стены в коридоре. Однако искомого там не оказалось, и князь прямо на четвереньках пополз вперед по коридору, ловко орудуя метелкой и совком. Однако вскоре он наткнулся на какое-то препятствие, а подняв взгляд, обнаружил, что прямо над ним стоит Виктор.
— Извините, Ваше Высочество, я тут… — залопотал князь, но Виктор, похоже, был настроен весьма благодушно:
— Похвально, князь, весьма похвально, что вы взялись за уборку многолетнего сора. Наконец-то и от вас хоть какой-то прок.
Длиннорукий с трудом поднялся:
— Ваше Высочество, вы просвещенный человек, может быть, вы знаете — если кот не настоящий, а призрак или бес, то он оставляет за собой помет или нет?
— Вы что, от Петровича заразились? — сочувственно покачал головой Виктор и двинулся своею дорогой. Длиннорукий вновь опустился на четвереньки и продолжил настойчивые поиски кошачьего дерьма.
* * *
Солнце понемногу клонилось к закату, а Грендель еще вел Дубова и Покровского по Ново-Ютландским болотам. Похоже, что проводник все же что-то перепутал, и хотя по всем приметам уже должен был показаться бестолково построенный, но внушительный замок Беовульфа, однако почему-то путники то и дело попадали куда-то не туда.
— А, теперь понял! — со всех сил хлопнул себя по лбу Грендель, когда они вышли к очередному «не туда». — Нам надо было забирать вправо, а я вас завел влево. Мы сейчас находимся где-то неподалеку от королевского замка. Значит, сейчас повернем к тому пригорку, а дальше уже не заблудимся.
Но тут до них долетели какие-то голоса. Доносились они как раз из-за того пригорка, к которому собирался повернуть Грендель.
— Уж не по наши ли души? — забеспокоился боярин Василий.
— Да нет, тут что-то другое, — прислушался Иван. — Мне показалось, что кто-то там говорит пятистопным ямбом, а другой отвечает ему ненормативным верлибром.
— А, знаю! — сообразил Грендель. — Это ж поэты канавы копают. Ну, те самые, которых раньше Александр у себя привечал.
— Поэты — и канавы? — изумился Покровский. — Да как же такое возможно!
— Возможно, возможно, — вздохнул Грендель. — Его Высочество Виктор высокие искусства не больно жалует, вот и приспособил поэтов канавы копать. По его мнению, это самое подходящее для них применение.
— И вы полагаете, что это естественно? — вскричал Иван.
— Я сам не чужд общения с музами! — горделиво ответил Грендель.
— И так спокойно воспринимаете, что ваших собратьев по искусству выгоняют с лопатами на болото?!
— Да нет, мне это тоже не нравится, — смутился Грендель, — но что я могу сделать?
— Погодите, господа, — вмешался Василий в спор двух служителей муз, чтобы что-то делать, надо выяснить, какова тут местность, сколько канавокопателей и сколько охранников.
Поэты согласно закивали, и все трое, поднявшись на пригорок, залегли на вершине, откуда открывался прекрасный вид на очередное болото, посреди которого копошились несколько человек с лопатами. Еще один, в черном плаще с капюшоном, расхаживал среди них и, помахивая автоматом, побуждал повышать производительность труда.
— Работать, суки! — доносилось до вершины пригорка. — Не отлынивать! Эй ты, придурок, что встал? Копай, я тебе сказал!
— Кажется, тот самый, — определил Василий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Постой, Кузьма, — перебила Марфа, — какая еще княжна? Ты меня, видать, с кем-то перепутал. Я не княжна, а графиня.
— Да-да, конечно же, — хитро прищурился Кузька, — графиня Заморская.
— Загорская.
— Тем паче. Да только тут уже кое-кому ведомо, что ты за графиня такая.
— Виктор?
— Кабы Виктор! И князь Длиннорукий знает, и разбойник Петрович. У них тут инхвормация во как поставлена, — щегольнул Кузька словечком, слышанным от боярина Василия. — Так что беречься тебе надобно! Ну, я тебя упрежу, коли что. — Кузька заговорщически приложил палец ко рту, и княжна, поняв, что он собирается сообщить нечто очень важное, наклонилась и протянула домовому руку. Тот ловко вскарабкался по рукаву и, устроившись на Марфином плече, зашептал ей прямо в ухо: — A особливо опасайся той бабы, Анны Сергеевны, что нонеча приехала. От нее любой гадости только и жди!.. Ну все, мне пора.
Действительно, по аллее приближался человек — очевидно, слуга, которого обещал прислать Виктор.
— Погоди, Кузьма, а как мне тебя найти? — удержала домового Марфа.
— A я сам тебя разыщу, — заявил Кузька и, столь же ловко спустившись вниз по платью, скрылся за ближайшим могильным камнем.
* * *
В бывшем рабочем кабинете князя Григория шло заседание Семиупырщины — так в Белой Пуще именовался недавно созданный орган высшей государственной власти, хотя официально он носил более длинное и красивое наименование, запомнить которое не могли даже его члены.
Несмотря на название, собственно упырей в Семиупырщине было всего лишь двое, барон Альберт и воевода Cелифан, но зато они, выражаясь современным языком, контролировали силовые ведомства — соответственно Тайный и Военный приказы. Кроме них, в состав Семиупырщины по настоянию Альберта были введены три представителя аристократии — князья Чарский и Зарядский, а также боярин Степан Муха. Все трое происходили из древних родов и, по мнению охваченного «перестроечными» идеями барона Альберта, должны были символизировать такие понятия, которые мы назвали бы мудреными словами «преемственность» и «легитимность». Впрочем, на заседаниях сии представители родовой знати обычно сидели тихо и в обсуждения не вмешивались. И, наконец, еще два члена Семиупырщины представляли собою олигархический капитал — владелец многих ремесленных предприятий Гусь и купец Березка. Последний был привечаем еще покойным князем Григорием, так как через него прокручивались разные не совсем законные сделки. Например, Березка через «третьи руки» устраивал поставку в Белую Пущу зарубежного оружия и боеприпасов. Разумеется, все знали о его темных делишках, но за руку поймать не могли. A может, и не особенно хотели.
Всякий раз, созывая Семиупырщину, Альберт приставлял к громоздкому столу князя Григория несколько столов поменьше, и вместе они образовывали букву «Т», во главе которой восседал барон, а вдоль меньших столов — остальные члены и приглашенные лица.
На сей раз Альберт казался весьма озабоченным.
— Господа, положение более чем серьезное, — говорил он, строго поглядывая на своих коллег. — Вражеские силы никак не хотят оставить нас в покое и постоянно испытывают на прочность. Поэтому наш святой долг — еще крепче сплотить ряды и дать должный отпор неприятелю.
Его соратники не особенно понимали, к чему барон клонит, однако на всякий случай согласно кивали.
Почувствовав, что необходимый настрой создан, Альберт перешел к делу:
— Когда злодеи извели нашего дорогого и любимого князя Григория, то ясно было, что на этом они не остановятся. И теперь подтверждаются самые худшие предчувствия. Нашим врагам недостаточно того, что мы пошли на самые решительные перемены, открыли храмы и понемногу вводим базарное хозяйствование. Им нужна власть. A наша задача — не допустить этого. И не потому что власть так уж нужна нам самим, а лишь для того чтобы не позволить им ввергнуть Белую Пущу в пропасть. Как стало известно, уже объявилась самозванка, утверждающая, что она — княжна Марфа. И если даже мы найдем способ от нее избавиться, то и это не решит вопроса, так как появятся другие… Гробослав!
— Слушаю! — вскочил Гробослав. Он не входил в состав Cемиупырщины, но был приглашен как ответственный за погребение Марфиных костей.
— Ну, решили вы, где хоронить? — спросил Альберт.
— Нет еще, — развел руками Гробослав. — Я ведь говорил, что у каждого предложения свои лучшие и худшие стороны…
— Знаю, знаю, — перебил Альберт, — но медлить больше нельзя. Будем хоронить кости уже через неделю и прямо здесь, в Кремле. За эти дни необходимо привести в порядок родовую усыпальницу Шушков, созвать народ со всей Белой Пущи, пригласить иноземных гостей, чтобы весь мир видел, как мы чтим своих невинно убиенных!
— Слушаюсь, — немного испуганно пробормотал Гробослав. — Я тут давеча ходил к усыпальнице и могу сказать, что не настолько уж она запущенная, как мы думали.
— Ну вот и прекрасно, — с удовлетворением кивнул Альберт. — Еще надобно, чтобы при погребении было побольше священников, а надгробное слово сказал будущий правитель Белой Пущи.
— Кто-кто? — не удержался воевода Cелифан. — Какой еще правитель?
— Будущий, — повторил барон. И пояснил: — Мы с вами лишь переходное звено. Наша задача — вести государственные дела и в должном порядке передать их новому правителю Белой Пущи, которого изберет Народное Вече. Поскольку князь Григорий не оставил наследника, то его преемника должен назвать народ. — Альберт торжественно поднял перст: — Глас народа — глас божий!
— Ну и кого же народ изберет? — глупо переспросил Гробослав.
— Ясно, что не тебя и не меня, — с досадой ответил барон. — Это должен быть всеми уважаемый человек из старинного и знатного рода… Вы со мной согласны, князь?
Последние слова Альберт обратил к престарелому князю Чарскому, который откровенно клевал носом, слушая бароновы краснобайствования. Однако он поднялся и, чинно поглаживая бороду, произнес:
— Совершенно верно, барон. Старинного и знатного.
— И кого же? — насторожился воевода.
— Кого именно, я еще не знаю, — притворно развел руками барон, — но ясно одно: он не должен очень уж выходить из нашей воли.
(Слово «нашей» барон произнес так, что ни у кого из присутствующих не возникло сомнений в том, чью же собственно волю должен выполнять будущий глава государства).
Тут встал доселе молчавший купец Березка:
— Господин барон, сам я происхождения самого простого, и не мне судить о знатных княжеских родах…
— Ближе к делу, — хмуро перебил Альберт. — Ежели у вас какие соображения, то говорите.
— Ну вот, стало быть, — продолжал Березка, — есть у меня думка насчет одного князя — и родовит он зело, и уважаем всеми…
— Кто таков? — спросил барон.
— Князь Борис Константиныч Городковский.
— Вот как, — хмыкнул Альберт. — Ну что же, князь Борис Константинович действительно и уважаемый, и родовитый… Мы подумаем над вашим предложением.
Березка сел на место, и барон Альберт вновь завел свою любимую речь о погребении Марфиных костей:
— Захоронение должно пройти так, чтобы весь мир понял — мы и в самом деле чтим своих великомучеников, а не дурака валяем…
Князь Зарядский наклонился к своему соседу — боярину Степану Мухе:
— Чего это Березка так за князь-Бориса ратует? Всем же ведомо, каков сей князь — пьяница и гуляка.
— Мне доподлинно известно, — чуть слышно зашептал в ответ боярин Степан, — что князь Городковский задолжал Березке кучу денег. Вот он теперь и тщится их вернуть хоть таким способом. Ну а заодно и заполучить своего человечка во главе княжества.
— Неисповедимы твои пути, господи, — тяжко вздохнул князь Зарядский.
Барон же Альберт тем временем торжественно зачитывал тот самый отчет, что накануне демонстрировал Гробославу:
— «Особое расследование не токмо обнаружило в месте тайного погребения останки в количестве трех черепов и пятидесяти восьми иных костей, но и неопровержимо установило, что принадлежат оные невинно убиенной княжне Марфе, дщери князя Ярослава Шушка. Доказательства прилагаются…»
* * *
В комнату князя Длиннорукого с воплями вбежал Петрович. Князь уже достал было из потайного места тарелочку с золотым яблочком, готовясь выйти на связь с Белой Пущей, но, завидев, в каком виде Соловей, отложил волшебное устройство в сторону:
— Ну, что там опять случилось?
— У меня пропали ножи! — одним духом выпалил Петрович. И упавшим голосом добавил: — Оба…
Однако Длиннорукий не оценил трагичности положения:
— Ну, подумаешь. Старый ржавый хлам.
— Ты ничего не понимаешь! — топнул ножкой бывший Грозный Атаман. — Их украли коты, чтобы потом, ночью, явиться и меня прирезать!
— Что?! — вытаращился князь. Но, вспомнив слова летописца Пирума, заговорил мягко и заботливо, будто с больным: — Послушай, Петрович, ты просто перетрудился, переутомился. Ляг поспи, а я постараюсь что-нибудь сделать, чтобы коты оставили тебя в покое.
— Ах, они меня доконали! — жалобно простонал Петрович. — И никто не верит!
Проводив Соловья в его комнату, князь Длиннорукий наведался в чулан, где подобрал себе метелку и совок и с этими орудиями вышел на охоту.
— Где же Петрович цапался с котом-то? — пробормотал князь. — Кажется, в первый раз — около горницы, где жил боярин Василий. A потом — возле тронной залы. Или еще где-то? Ну ладно, начнем прямо отсюда.
И Длиннорукий, недолго думая, с кряхтением опустился на колени и стал выгребать вековой мусор из-под старого комода, неизвестно для чего выставленного у стены в коридоре. Однако искомого там не оказалось, и князь прямо на четвереньках пополз вперед по коридору, ловко орудуя метелкой и совком. Однако вскоре он наткнулся на какое-то препятствие, а подняв взгляд, обнаружил, что прямо над ним стоит Виктор.
— Извините, Ваше Высочество, я тут… — залопотал князь, но Виктор, похоже, был настроен весьма благодушно:
— Похвально, князь, весьма похвально, что вы взялись за уборку многолетнего сора. Наконец-то и от вас хоть какой-то прок.
Длиннорукий с трудом поднялся:
— Ваше Высочество, вы просвещенный человек, может быть, вы знаете — если кот не настоящий, а призрак или бес, то он оставляет за собой помет или нет?
— Вы что, от Петровича заразились? — сочувственно покачал головой Виктор и двинулся своею дорогой. Длиннорукий вновь опустился на четвереньки и продолжил настойчивые поиски кошачьего дерьма.
* * *
Солнце понемногу клонилось к закату, а Грендель еще вел Дубова и Покровского по Ново-Ютландским болотам. Похоже, что проводник все же что-то перепутал, и хотя по всем приметам уже должен был показаться бестолково построенный, но внушительный замок Беовульфа, однако почему-то путники то и дело попадали куда-то не туда.
— А, теперь понял! — со всех сил хлопнул себя по лбу Грендель, когда они вышли к очередному «не туда». — Нам надо было забирать вправо, а я вас завел влево. Мы сейчас находимся где-то неподалеку от королевского замка. Значит, сейчас повернем к тому пригорку, а дальше уже не заблудимся.
Но тут до них долетели какие-то голоса. Доносились они как раз из-за того пригорка, к которому собирался повернуть Грендель.
— Уж не по наши ли души? — забеспокоился боярин Василий.
— Да нет, тут что-то другое, — прислушался Иван. — Мне показалось, что кто-то там говорит пятистопным ямбом, а другой отвечает ему ненормативным верлибром.
— А, знаю! — сообразил Грендель. — Это ж поэты канавы копают. Ну, те самые, которых раньше Александр у себя привечал.
— Поэты — и канавы? — изумился Покровский. — Да как же такое возможно!
— Возможно, возможно, — вздохнул Грендель. — Его Высочество Виктор высокие искусства не больно жалует, вот и приспособил поэтов канавы копать. По его мнению, это самое подходящее для них применение.
— И вы полагаете, что это естественно? — вскричал Иван.
— Я сам не чужд общения с музами! — горделиво ответил Грендель.
— И так спокойно воспринимаете, что ваших собратьев по искусству выгоняют с лопатами на болото?!
— Да нет, мне это тоже не нравится, — смутился Грендель, — но что я могу сделать?
— Погодите, господа, — вмешался Василий в спор двух служителей муз, чтобы что-то делать, надо выяснить, какова тут местность, сколько канавокопателей и сколько охранников.
Поэты согласно закивали, и все трое, поднявшись на пригорок, залегли на вершине, откуда открывался прекрасный вид на очередное болото, посреди которого копошились несколько человек с лопатами. Еще один, в черном плаще с капюшоном, расхаживал среди них и, помахивая автоматом, побуждал повышать производительность труда.
— Работать, суки! — доносилось до вершины пригорка. — Не отлынивать! Эй ты, придурок, что встал? Копай, я тебе сказал!
— Кажется, тот самый, — определил Василий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32