— С кем, простите? — Путята доброжелательно подался в ее сторону.
— С доном Альфонсо! — почти выкрикнула Надя.
— С доном Альфонсо? — переспросил Путята, как бы пытаясь что-то вспомнить, но безуспешно. — Что за дон Альфонсо? — оглянулся он на Лаврентия Иваныча.
Тот извлек из-под кафтана записную книжку и, поднеся ее к самому носу, перелистнул несколько страничек.
— Дон Альфонсо — это Ново-Ютландский рыцарь, мой Государь. Он втерся в доверие к нашим уважаемым друзьям, — Лаврентий Иваныч почтительно кивнул на Дубова и Чаликову, — а затем вероломно похитил все это, — Лаврентий Иваныч столь же почтительно кивнул в сторону мешков и их содержимого, — и пытался вывезти из страны.
— Ай-яй-яй, вот ведь как нехорошо получается, — нахмурился царь. — И заметьте, господа, сей Ново-Ютландский подданный покусился даже не на золото, не на драгоценные каменья, а на самое заветное — на наше славное прошлое и на наши Святые Иконы! — И, многозначительно помолчав, Путята заключил: — А кое-кто все еще сомневается, что рыцари — не все, конечно, некоторые — куют крамолу на наши обычаи, на нашу древнюю веру!
— Что вы с ним сделали? — с тихой яростью повторила Чаликова.
— Об участи сего разбойника, сударыня, вам незачем беспокоиться, — бесстрастно глядя прямо в глаза Надежде, отчеканил Лаврентий Иваныч. — С ним поступили по справедливости.
И Лаврентий Иваныч на миг приставил ладонь к горлу, как бы поправляя покривившийся воротник.
— Ну ладно, довольно об этом, — поспешно проговорил Путята. — Давайте потолкуем о более приятном. Конечно, я прекрасно понимаю, что вы свершили это благодеяние не ради почестей и наград, и все же хотел бы вас чем-нибудь отблагодарить. И очень прошу — считайте это не платой за услугу, а знаком моего личного к вам расположения и глубочайшего уважения!.. Конечно, я мог бы подарить вам что-то из ваших же находок, но это, по-моему, было бы не совсем умно. Поэтому просите у меня всего, чего желаете — и я постараюсь выполнить. Госпожа Чаликова?
— Ничего мне от вас не надо, — резко, почти грубо ответила Надежда.
— Понимаете, Государь, нам действительно ничего не нужно, — попытался Василий сгладить Надину дерзость. — Для нас величайшим счастием была уже сама возможность побывать в Тереме, провести увлекательное разыскание и разгадать тайну. А наградой нам будет сознание, что мы принесли хоть какую-то пользу Кислоярскому народу.
Услышав такое, Путята еще раз соскочил с трона и бросился пожимать руки Дубову и Чаликовой:
— Вот они, золотые слова! Вот она, высшая бескорыстность, вот оно, истинное бессеребреничество! Казалось бы, кто мы для вас — чужая страна, чуждый народ... Нет, вы просто святые люди, и мне хочется пасть перед вами на колени, как перед ангелами, как перед святыми угодниками, как пред самим Господом Богом!
И лишь вмешательство чернобородого дьяка удержало Путяту от действия, несовместимого с царским положением. А Надя гадала — был ли этот искренний порыв очередным фиглярством, или их бескорыстие и впрямь так проняло Путяту.
— Ваше Величество, — обратилась Чаликова к царю, — ни мне, ни Василию Николаевичу действительно ничего не нужно. Но с нами был еще и Владлен Серапионыч. Теперь его здесь нет, но уверена, что он попросил бы вас об одной маленькой услуге.
— И о какой же? — участливо спросил Государь.
— Освободите из-под стражи невиновного человека.
— В нашей стране, сударыня, невиновных людей под стражу не берут, — назидательно промолвил Путята. — Ведь мы строим правовое государство!
Надежде очень хотелось сказать на это что-то очень грубое, даже неприличное, но когда было нужно, она умела сдерживать себя:
— Разумеется, я не вправе ставить под сомнение работу ваших правоохранителей, но даже если этот человек виновен, то проявите милосердие, вспомните о его былых заслугах!..
— Да, я далек от совершенства, но стараюсь в меру своих малых сил править милосердно и справедливо, — елейным «головлевским» голоском ответствовал Путята. — Однако, прежде чем явить великодушие, я должен услышать имя того злодея, за коего вы, госпожа Чаликова, столь усердно ходатайствуете.
— Боярин Андрей, — сказала Надя. Царедворцы неодобрительно зашушукались, даже Василий осуждающе покачал головой, будто говоря: «Мало тебе Минаиды Ильиничны, мало тебе дона Альфонсо...»
Единственным, кто воспринял Надеждино ходатайство спокойно и даже доброжелательно, был, разумеется, Путята:
— Что же, я готов исполнить вашу просьбу, тем более, что она исходит не только от вас, но и от высокочтимого господина Серапионыча. Однако карать и миловать не совсем входит в мою компе... контепе... контемпен... в общем, в мое ведение. Но, по счастью, здесь находится большой знаток судебно-следственных дел. Прошу вас, боярин Павел!
Боярин Павел подошел к престолу и встал рядом с Надей.
— Уважаемый боярин Павел, что вы думаете о виновности или невиновности боярина Андрея?
— Следствие продолжается, Государь, — сдержанно ответил боярин Павел, — но пока что никаких прямых доказательств его вины нет. А можно ли таковыми считать свидетельства, которые...
— Пал Палыч, мы с вами не в суде и не в Сыскном приказе, — перебил Путята. — Скажите просто, по совести.
— Я уверен, что боярин Андрей невиновен, — твердо заявил боярин Пал Палыч, вызвав еще один общий всплеск неодобрения.
— Что ж нам делать-то? — на миг задумался Путята. И решился: — Ну, будь по-вашему. Совсем освободить боярина Андрея, конечно, даже я не вправе, и единственное, что я могу — так это разрешить ему перебраться к себе домой, но с лишением права выходить оттуда без особого дозволения... Нет-нет-нет, почтеннейшая, не нужно благодарностей, я лишь исполняю вашу просьбу и свой долг милосердия.
— И тем не менее — спасибо вам, — тихо сказала Надя.
Пока Чаликова разговаривала с царем, Дубов разглядывал царскую палату, которая казалась ему как бы продолжением своего хозяина: ощущалось в ней что-то неуютное, казенное, хотя вроде бы все было на месте: столы, стулья, ковры, занавески, цветы на подоконнике... И вдруг между двух горшков с цветочками, похожими на герань, Василий увидел серую мышку с длинным белым хвостом. Она сидела на задних лапках и, как показалось Дубову, внимательно наблюдала за происходящим. Заметив, что на нее смотрят, мышка скрылась за горшком, но не ушла — подрагивающий хвостик выдавал ее присутствие.
Разумеется, наблюдая за мебелью, цветами и мышами, детектив прислушивался и к беседе.
— А завтра вы будете моими личными гостями, — говорил Путята. — И вы, госпожа Чаликова, и вы, господин Дубов, и, само собой, ваш друг Серапионыч. Мы вам покажем соколиную охоту в наших пригородных угодьях. В своих краях вы ничего подобного не видали, уверяю вас!
Соколиная охота никак не входила в планы Дубова и Чаликовой, равно как и прочие царские забавы — они собирались с заходом солнца уйти в свой мир. Почувствовав, что Надежда уже собирается вежливо отказаться, Василий поспешно ответил:
— Благодарим вас, Государь. Я не сомневаюсь, что завтрашняя охота запомнится нам до конца наших дней.
Надя недоуменно глянула на Дубова, но промолчала. В ее душе шло борение двух желаний — поскорее покинуть Царь-Город и вообще параллельный мир и забыть о нем, как о кошмарном сне, и остаться, чтобы вывести на чистую воду всех злодеев и убийц, вплоть до самых верхов. Единственное, что ее удерживало — это опасение, что благие намерения приведут, как в случае с Минаидой Ильиничной, к еще худшим последствиям.
* * *
Тракт, соединяющий Царь-Город с Новой Мангазеей, заслуженно считался самой оживленною дорогой Кислоярского государства. Этим обстоятельством определялось и то, что в течение всех двухсот лет, прошедших со времени присоединения некогда вольного города, власти по мере возможностей старались поддерживать Мангазейский тракт в «товарном» виде: где возможно, дорога была спрямлена, где возможно — расширена и даже снабжена твердым покрытием. Разумеется, причиною тому была не прихоть многих поколений Кислоярских правителей, а здравый расчет: если бы дорога пришла в небрежение и стала непроезжей, то затруднилась бы и связь с Новой Мангазеей, а Царь-Город вновь превратился бы в захолустье, каким был до царя Степана. Вообще же отношения столицы и Новой Мангазеи были довольно своеобразными: Мангазея делала вид, что подчиняется Царь-Городу, а царь-городские власти делали вид, что управляют Новой Мангазеей. Хотя все управление сводилось к тому, что в городе на Венде стоял небольшой воинский отряд, никак не вмешивающийся в действия местных властей. Столичные же власти вынуждены были мириться с таким положением вещей, тем более, что ежегодные подати, которые исправно поступали из Новой Мангазеи, выгодно стоящей на стыке торговых путей, весьма существенно пополняли государственную казну.
Кроме тракта, Царь-Город с Новой Мангазеей соединял еще и водный путь — река Кислоярка. Она возникала из студеных родников в дремучих лесах Кислоярской земли, из многочисленных ручьев и речушек, сливающихся и впадающих друг в друга. По пути Кислоярка вбирала в себя воды нескольких притоков и впадала в полноводную Венду в нескольких верстах от Новой Мангазеи.
Если в «нашей» действительности Кислоярка давно была отравлена химическими предприятиями и только в последние годы начала понемногу «приходить в себя», да и то благодаря упадку бывшей советской промышленности, то в параллельном мире она сохраняла первозданную чистоту и прозрачность, а выше Царь-Города ее воду можно было даже пить, не кипятя.
В то время как труженица-Венда каждодневно несла на своих волнах десятки судов, до краев груженных товарами со всех концов света, лентяйка-Кислоярка словно бы нарочно делала такие извивы, по которым могли безнаказанно пройти разве что небольшие ладьи и струги купца Кустодьева.
Правда, Царь-Городский преобразователь господин Рыжий давно мечтал углубить дно реки и даже выпрямить русло, но из-за скудности средств эти его замыслы так и оставались замыслами, и Кислоярка продолжала вольготно нежиться среди пойменных лугов и нетронутых лесов, кое-где подступавших к самой воде.
В нескольких местах излучины Кислоярки подходили совсем близко к дороге, и путникам открывались изумительные виды, один другого краше, на синеву реки, проблескивающую за редким прибрежным ивняком, на заливные луга и заречные холмы, поросшие густым лесом.
Но торговый и чиновный люд, путешествующий по Мангазейскому тракту, конечно же, не замечал этих красот. Никому и в голову не приходило остановиться, выйти из душной кареты, пройти пол версты по тропинке, чуть видной в росистой траве, а потом, скинув тяжелые башмаки, прилечь на прохладном берегу, слушая ворчливое журчание воды и глядя на белые облака, медленно проплывающие где-то высоко в небесной синеве.
Увы — торговый и чиновный люд не обращал внимания на подобные пустяки, предпочитая останавливаться в корчмах, на постоялых дворах и ямщицких станциях, коих вдоль оживленного тракта было немало.
На одной из прибрежных лужаек, прямо на траве под высокою березой, расположилась странная пара: мужичок самой заурядной внешности, в лаптях, серой крестьянской рубахе и таких же штанах, подпоясанных бечевкой, и девица явно не первой молодости в вызывающем красном платье и с густо накрашенным лицом. Неподалеку от них тощая лошадка, запряженная в простую крестьянскую телегу, мирно щипала травку.
Если бы кто-то вздумал спросить, что объединяет этих столь непохожих людей, то получил бы ясный и вразумительный ответ: девица — это гулящая девка Акунька из Бельской слободки, а ее спутник — дядя Герасим, призванный вернуть свою непутевую племянницу к честному деревенскому труду.
— Наконец-то мы на свободе, — говорила «Акунька». — Если бы ты знал, Ярослав, как я ждала этого дня! И словно сама Судьба привела нас сюда — я и не знала, что в нашем краю есть такие удивительные уголки...
— Ну, тебе-то это простительно, Евдокия Даниловна, — усмехнулся «дядя Герасим», — а я по этой дороге тысячу раз ездил — и ничего, ровным счетом ничего не замечал. — Ярослав поудобнее устроился на траве, прислонившись спиной к березовому стволу. — А завтра мы будем далеко-далеко, и больше никогда сюда не вернемся. Понимаешь — никогда. Подумай, пока не поздно — ты еще можешь воротиться домой.
— О чем ты говоришь, — тихо промолвила Евдокия Даниловна. — Неужели ты думаешь, что я могу тебя оставить? Плохо ж ты меня знаешь.
— Пойми, Евдокия — мое теперешнее положение стократ хуже, чем в тот день, когда мы с тобой полюбили друг друга, — вздохнул Ярослав. — И жив-то я сегодня единственно потому, что все считают меня покойником. А ежели я хоть чем-то выдам себя, то меня найдут и погубят — даже на другом конце света, за тысячу верст от Царь-Города. Подумай, Евдокия Даниловна, какая судьба тебе уготована — подумай, пока не поздно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81