— Но лично я на него особых надежд не возлагаю: вряд ли там будет крестик с указанием — «сокровища здесь». Другое дело, если нам удастся разглядеть то, чего здесь нет. Кажется, я выразился не совсем удачно, но вы меня понимаете.
— Лично я пока что не могу разобраться даже в том, что тут есть, — усмехнулась Чаликова, еще раз глянув на пожелтевший лист, испещренный разноцветными линиями, черточками, пометками и трудноразборчивыми надписями.
— Значит, попросим разобраться человека, знающего Терем лучше нас, — подытожил Василий. — То есть уважаемого хозяина. А пока, я так думаю, следует вернуться к тем бумагам, что мы поначалу отложили в сторону.
— Ко всем? — ужаснулась Надежда, так как стопка рукописей, отложенных в сторону, имела вид очень уж внушительный.
— Для начала еще раз изучим документы, относящиеся к первым годам правления царя Федора Степановича, — успокоил Дубов. И вдруг, откинувшись на стуле, посмотрел в потолок: — А может, бог с ними? Мы свое дело сделали, что могли — выяснили, а что не смогли — так мы ж не волшебники...
— Правильно, — тут же поддержал Чумичка, который хоть и был волшебником, но его отношение ко всей этой затее с самого начала было далеко не самое благосклонное. — Не знаю, где эти сокровища сокрыты, да и знать не хочу, но одно скажу точно — добра от них никому не будет!
Чаликова находилась как бы на перепутьи — умом она полностью разделяла взгляд Чумички. Но тайна, но лихорадка поиска уже безвозвратно захватили ее, а журналистское чутье подсказывало, что истина где-то рядом. Поэтому на предложение Василия прекратить поиски Надежда откликнулась неким невразумительным междометием, которое можно было истолковать и так, и эдак.
* * *
Солнце уже клонилось к закату, а работы близ пруда шли полным ходом. Яма, копаемая Каширским на том месте, где ее наобум обозначил Васятка, все расширялась и углублялась, а сокровища все не показывались. И Анна Сергеевна, и Каширский в глубине души понимали, что поиски в этой части приусадебной земли вряд ли увенчаются хоть сколько-то значимым успехом, но бросить все и уйти значило бы уступить Петровичу, который ревностно следил за каждым движением кладокопателей.
— Копайте, копайте, — мстительно скрипел Петрович, — все едино ничего не отыщете. А отыщете, так ничего не получите, ибо все, что сокрыто в недрах земных, принадлежит нашему Государю Путяте, а кто попытается что-то себе присвоить, тот есть Государев враг. А как поставили меня блюсти дело Государево, то всех, кто нашего царя облапошить захотит, буду грабить и убивать!
И дабы показать, что его слова не расходятся с делами, Петрович извлек из-под исподнего два ржавых ножа и торжественно предъявил их Анне Сергеевне и Каширскому.
Однако на кладоискателей аргументы Петровича должного воздействия явно не оказали: Каширский продолжал самозабвенно рыть яму, а Анна Сергеевна продолжала давать ему ценные указания, каковые Каширский, впрочем, таковыми вовсе не считал.
— Анна Сергеевна, я прекрасно знаю, где и как нужно копать, — не переставая размеренно работать лопатой, говорил Каширский. — Более того, уже пол часа я все явственнее ощущаю золотые корпускулярные потоки, исходящие из земли, и если бы вы не отвлекали меня посторонними разговорами, то клад уже давно был бы найден.
— Какие еще потоки! На огороде вы тоже чуяли всякую хренотень, а чем все кончилось? Но второй раз это у вас не пройдет, и не ждите!
— Очень хорошо, тогда помолчите хоть немного и не мешайте мне работать, — с легким раздражением произнес Каширский и быстрее замахал лопатой.
— А и вправду, чего я тут вожусь с вами, — неожиданно согласилась Анна Сергеевна. — Лучше пойду искупаюсь.
И с этими словами госпожа Глухарева направилась к берегу.
— Куда? Нельзя! — закричал Петрович, совсем забыв, что он теперь не на службе. Или, вернее, на службе, но другой, не связанной с охраною водоемов.
— Тьфу на вас, — бросила Анна Сергеевна Петровичу и стянула с себя черное платье, обнаружив под ним такого же цвета добротное кружевное белье.
— Что ты делаешь, паскудница! — возопил Петрович. — Людей бы постыдилась!
Блюститель нравственности даже не подумал, что собственно людей, помимо Анны Сергеевны, поблизости было лишь двое, но Каширский, занятый раскопками, вовсе не глядел в сторону Глухаревой, а Петрович мог бы просто отвернуться, чтобы не смотреть на это безобразие. Но, разумеется, столь сложные мысли его не посещали. Петрович видел, что творится непорядок, и был готов сделать все, чтобы навести порядок.
Однако съемом верхней одежды Анна Сергеевна отнюдь не ограничилась: следом за платьем на траву легло и исподнее белье, а его обладательница прямо с бережка бултыхнулась в воду.
— Да что же это творится, люди добрые! — взверещал Петрович. — Да где ж это видано, чтобы такое непотребство учиняли, да еще на земле, принадлежащей государственной казне!
(Почему-то именно это последнее обстоятельство возмущало Петровича не менее, чем непотребственное поведение Глухаревой как таковое).
— Ну что там опять за шум! — раздался из ямы недовольный голос Каширского. — Господа, решайте ваши конфликты с меньшим количеством децибеллов, а то я опять упустил радиальный вектор направления молекулярно-астрального потока частиц Аурума...
Тем временем Анна Сергеевна, поплескавшись на прибрежном мелководье, решительно поплыла к середине озера с явным намерением переплыть его до другого берега, где находилась рыбацкая избушка.
— Ах вот ты как! — еще больше разозлился Петрович. — Ну что ж, посмотрим, чья возьмет!
С этими словами ревнитель нравственности вприпрыжку побежал вдоль берега, надеясь оказаться у избушки раньше, чем Анна Сергеевна.
Поскольку Глухарева особо не спешила, то задумка Петровича удалась: когда Анна Сергеевна подплывала к берегу, тот уже поджидал ее, стоя на рыбацких мостках.
Петрович полагал, что при всем бесстыдстве Анна Сергеевна не решится выходить на берег и будет вынуждена уплыть обратно, однако он горько просчитался: достигнув мелководья, госпожа Глухарева встала во весь рост и как ни в чем не бывало шла прямо навстречу Петровичу.
— Прочь, прочь! — завизжал Петрович и даже осенил себя крестным знамением, чего отродясь не делал.
Но не помогло и сие крайнее средство: Анна Сергеевна спокойно вышла на берег и обернулась в сторону Петровича, все еще стоявшего на мостках:
— А, Петрович, ты уже здесь? Это даже к лучшему...
— Не подходи ко мне! — отчаянно завизжал Грозный Атаман, пятясь задом по мосткам. А Анна Сергеевна спокойно надвигалась на него. Ее тело, покрытое капельками воды, источало прохладу тихого летнего вечера.
— Нет! Нет! Только не это! — задребезжал Петрович, позабыв даже о своем последнем доводе — ржавых ножах под лохмотьями. — Все, что угодно, только не это! Не надо-о-о!...
— Надо, Петрович, надо, — похотливо проурчала госпожа Глухарева и, протянув руку, с силой рванула на нем рубаху. Ножи со стуком упали на доски...
* * *
Дормидонту и Серапионычу было о чем поговорить и о чем вспомнить, хотя, в сущности, их знакомство длилось всего несколько дней прошлого лета. Но эти несколько дней в самом прямом смысле перевернули всю жизнь Дормидонта.
Тогда Владлен Серапионыч был призван в Царь-Город для выведения Государя из глубокого запоя. В других случаях на пьянство главы государства никто бы и не обратил особого внимания, но обстоятельства сложились так, что на столицу шли полчища вурдалаков, а в самом Царь-Городе почти открыто зрел предательский заговор, поэтому запой Государя лишь усугублял обстановку, угрожающую самому существованию Кислоярского царства.
И доктор как нельзя лучше справился с возложенным на него ответственным заданием — в какие-то три дня он пробудил Дормидонта от беспробудного пьянства, и царь, преодолев сопротивление изменников, возглавил борьбу с захватчиками и довел ее до победы. Справедливости ради следует отметить, что свою лепту в сие благое дело также внесли многие другие — и Дубов, сорвавший заговор в Новой Мангазее, и заключенный ныне в темницу боярин Андрей, который с помощью царевны Татьяны Дормидонтовны сумел вдохновить войска на справедливую войну, и майор Селезень, проводивший диверсии в тылу противника, и... Впрочем, если бы мы стали перечислять всех, то далеко уклонились бы от нашего повествования. Посему отошлем уважаемого читателя к книге «Холм демонов», а точнее — к ее третьей части «Золотая лягушка».
Теперь же заметим, что Серапионыча весть о добровольной отставке царя Дормидонта изумила не менее, а может, и более, чем его спутников. Узнав и поняв сущность Дормидонта, доктор не мог представить, чтобы такой человек мог совершить то, что он совершил: в здравом уме и твердой памяти отказаться от своих обязанностей.
И если утром Надя по-журналистски немного прямолинейно допытывалась у Дормидонта о причинах его ухода, то доктор делал это осторожно, исподволь, в неспешной беседе, расспрашивая как бы о чем-то совсем другом — о здоровье, о дочке Танюшке и зяте Рыжем, о том, какие ягоды и грибы водятся в здешних лесах и какие рыбы в пруду.
— Уставать я, понимаешь, стал в последнее время, — говорил царь, отхлебывая чаек прямо из глубокого блюдца с позлащенной каемочкой. — Вроде и не делаю ничего, а утомляюсь, будто целый день трудами занят! Может, старость подходит?
— Не думаю, — улыбнулся Серапионыч, который пил чай из кружки, но с привычной добавкой из скляночки, которую постоянно хранил во внутреннем кармане. — Я уверен, что человек настолько стар или молод, насколько старым или молодым он сам себя чувствует. В вашем же случае, любезнейший Государь, я думаю, имеет место сочетание многих разных причин.
— Например?
— Ну, например, раньше вы снимали усталость и напряжение способом вечным, как мир, а с тех пор как с моей скромной помощью вы от него отказались... — И, с лукавинкой глянув на собеседника, доктор предложил: — А хотите, я вас опять к нему приохочу?
— Нет-нет, да что ты! — как-то даже испуганно замахал руками Дормидонт. — Я ж как подумаю, какую жизнь раньше вел, как сам себя хмельным зельем изводил, облик человеческий в себе губя, так всякий раз, понимаешь, сам себе противен становлюсь. Нет уж, эскулап, ты мне чего другого пропиши!
— Ну ладно, — решился доктор. — Быстрых результатов не обещаю, но попытаться можно.
Отпив еще немного чаю, Серапионыч прокашлялся и заговорил низким голосом, не очень умело подражая интонациям Каширского:
— Даю вам установку...
Серапионыч осекся — он увидел, как Дормидонт резко побледнел, стиснул зубы, а в глазах его явилась тень невыразимого страдания.
— Ну что ж ты замолк? Продолжай, — выдавив из себя улыбку, с каким-то даже вызовом промолвил царь.
— Но мне кажется, Ваше Величество, что воздействие моих слов...
Царь стукнул кулаком по столу, да так, что чашки подпрыгнули:
— Продолжай!
— Вы должны добровольно отказаться от усталости, — продолжал доктор уже своим обычным голосом, — и передать ее...
Серапионыч вновь замолк — Дормидонт застонал и сжал голову руками:
— Прекрати, эскулап. Не надо! — И, как бы придя в себя, добавил: — Давай лучше выпьем.
— Но вы же не пьете, Государь, — напомнил доктор.
— Того вина, что дон Альфонсо привез, — указал царь на кувшинчик, который все еще стоял на обеденном столе. — Брат Александр знает, что я теперь не употребляю, оттого и вина прислал бесхмельного. — И Дормидонт сам наполнил две чарки.
Выпили. Помолчали. Решив, что царь уже пришел в себя после неудавшегося «сеанса», Серапионыч заговорил как бы совсем о чем-то постороннем:
— Государь, тут у вас в лесу по всем приметам должны подосиновики водиться, а мы с Надюшей ни одного не нашли...
— Дождей давно не было, — буркнул царь. И, помолчав, добавил, обращаясь не к доктору и даже не к себе, а так — неизвестно куда: — Вот так же все и начиналось — «даю вам установку»... А знаешь ты, эскулап, что это были за установки? — внезапно бросил он пристальный взор на гостя.
— Государь, а может, не надо? — попытался было доктор уйти от разговора. — По-моему, вам тяжело говорить об этом.
— В себе держать — еще тяжелее, — вздохнул царь. — Никому другому я про то сказать не могу — скажут, мол, с ума спятил. А ты меня поймешь.
— В таком случае я весь внимание, — проговорил Серапионыч и откинулся в кресле, приготовляясь внимательно слушать. Хотя уже догадывался, что он услышит.
— Именно эти слова — «даю вам установку» — я слышал постоянно, почти что ежечасно в последние месяцы своего царствования. И вставая, и отходя ко сну — одно и то же...
— Простите, что перебиваю, — перебил доктор. — Вы сказали — «слышал». Вы только слышали, или видели того, кто вам это говорил?
— Нет, не видел, — твердо ответил Дормидонт. — Да и слышал — это не совсем так. То есть я действительно слышал, но не извне, а как бы внутри себя. Может, я выражаюсь не очень ясно, но ты меня понял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81