одессит ситуацией наслаждался.
Он вел штормбот извилистым курсом, пытаясь удержаться от рифов на таком расстоянии, чтобы лодку не затянуло в водоворот. Страховочный фал в сведенных судорогой руках Батыра пока не давал подойти близко к грохотавшим бурунам, но всякий раз, когда на очередной волне лодочка приближалась к рифам, у всех сидевших в ней замирало сердце.
В конце концов очередной гребень прихватил бот настолько основательно, что трос не выдержал. Наступил решающий момент высадки. Веревка лопнула, тренькнув напоследок гитарной струной. На округлившихся глазах Батыра Задов безмятежно бросил руль и дико захохотал – управление потеряло смысл. Однако, вопреки ожиданиям бека, лодку без малейших проблем течение перенесло через гряду камней и, степенно протащив по мелководью, вынесло на берег.
Факт остается фактом: остров Буян лежал у отважной четверки под ногами. Измотанные однополчане разом повалились на песок, только один Батыр с обрывком троса в руках сначала отбежал от кромки прибоя шагов на двадцать и лишь потом упал без сил.
Вечернее солнце палило немилосердно. Вернувшийся на берег Батыр носком сапога с опаской потрогал набегавшую волну, презрительно скривился, показал океану увесистый кукиш и противным командным голосом распорядился ставить палатки.
Палатки ставили долго, едва ли не до полной темноты, наталкиваясь друг на друга и попутно потоптав все продукты в вещмешках. Россыпи мелких далеких звезд света не давали, а луна то ли куда-то подевалась, то ли в данной реальности просто отсутствовала. Петрухе, которому доверили вбивать колышки, отдавили руки, Батыр, запутавшись в многочисленных шнурах, едва не удавился, а Задов переругался с Кузнецовым относительно расположения частей света – педантичный Николай требовал установить палатки входом на восток.
В конце концов, устроившись в спальных мешках, голодные разведчики стали выяснять, следует ли выставить караул. Батыр, решивший проявить заботу о подчиненных, в порыве великодушия амбициозно заявил, что сигнал тревоги в случае опасности подаст его амулет – грязная заячья лапка.
Каким именно образом она это сделает, бек не уточнил, потому что тотчас забылся тревожным сном: В этом сне художник Айвазовский просил его часок попозировать натурщиком с голым торсом на капитанском мостике «Титаника», а грустный Малюта с увесистыми клещами в руках проникновенно шептал: «Соглашайся, неудобно ж, такой человек просит…»
* * *
– Батыр Бекович… Товарищ Батырбек, проснитесь… Ну проснитесь же. – Петруха нетерпеливо тряс Батыра за сапог верблюжьей кожи, выделанной в Коканде за год до его оккупации татаро-монголами.
– Отвали, салага, – недовольно буркнул Батыр, переворачиваясь на другой бок. – Когда человек спит, его даже змея не кусает.
– А это точно? – усомнился Петруха.
Оскорбленный сомнениями в своем степном опыте, Батырбек тяжело вздохнул и сел, зло глядя на новобранца.
Петруха смущенно потупился, потом собрался и прояснил ситуацию:
– Там у Левы тельняшка задралась, а на животе змея лежит.
– А что Лева? – зевнув, проявил интерес батыр.
– Тоже лежит.
– Буди, – решительно распорядился бек, почесав в затылке. – Спасай товарища. Тут надо действовать решительно. Пока змея не уползла. То есть пока она не просекла, что позавтракать и в постели можно. И, кстати, стажер, сообрази там насчет пожрать.
Петруха понимающе кивнул и выполз из палатки. Минуту спустя над берегом разнесся хриплый вопль Задова. Батырбек откинул полог и вылез из палатки.
Стояло прекрасное солнечное утро. Легкий океанский бриз налетал на берег и, не встречая сопротивления, мчался к мрачным отвесным скалам, обступившим пляж. Перед скалами бриз стихал совершенно, редкая растительность у подножия даже не вздрагивала. У линии прибоя, прикрыв глаза ладонью, спиной к импровизированному лагерю стоял Кузнецов. По песку перед палатками, вопя и брызгая слюной, катался Лева. Возле него на корточках сидел перепуганный Петруха.
Батырбек неторопливо приблизился.
– Разбудил? – поинтересовался он, не обращая внимания на Левины крики.
– Так точно!
– Змею или Леву? – уточнил бек.
– Леву.
– Надо было змею, стажер, – с мягкой укоризной заметил Батыр. – Не усвоил приказ – переспроси. Я же по-русски тебе объяснял: спящего змея не укусит… Ладно, какая она из себя была – коротенькая серая или длинная в пятнышках?
– Коротенькая серая, – секунду поколебавшись, выбрал Петруха наименьшее зло.
– Эфа, – хладнокровно констатировал бек. – Неси антидот. Пара минут еще есть.
– Зато субмарины нет, – сообщил начальнику подошедший Кузнецов, протягивая Батырбеку подобранную на берегу черную фуражку Отто и кивая на Леву. – Чего это с Левой?
– Змея укусила, – равнодушно пояснил бек, отложил фуражку в сторону и, взяв у Петрухи шприц, начал вводить Задову порцию противоядия. – Потопли, стало быть, ребята. Зря я руны-то давеча резал. Только нож тупил. Вставай, Левчик, помоги Петьке завтрак приготовить.
Лева с ненавистью глянул на испуганного Петруху, который спрятал фуражку Отто в вещмешок, и, морщась, сел.
Завтракали они на скорую руку, поэтому уже через полтора часа бек довольно откинулся на прибрежный валун, незаметно вытирая жирные от плова пальцы о Левину тельняшку. Допив из термоса остатки кумыса, Батыр, не вставая с места, приступил к рекогносцировке.
Место высадки со всех сторон окружали отвесные скалы. Неприступность их кому-то предстояло проверить опытным путем.
– Обер-лейтенант, вы в девятнадцатой горнострелковой бригаде «Эдельвейс», случаем, не служили? – официально-казенным тоном обратился Батыр к Кузнецову.
– Не имел чести, герр адмирал! Егеря не мой профиль, – также по уставу отчеканил Николай, незаметно скручивая с лацкана мундира досаафовский значок мастера-альпиниста.
Петруха с Левой деловито сворачивали палатки, старательно пряча взгляды от командира. Все – и даже Петька – уже поняли, куда дует ветер степной мысли военмора.
– Добровольцы, ко мне!
Отряд шарахнулся от Батыра как от прокаженного. Бек презрительно усмехнулся:
– Ну раз так, я сам пойду. Вперед и вверх. А там грудью встречу свирепого врага. И вырву ему очко.
– Что вырвете? – уточнил Задов, перешедший от ехидного любопытства на «вы».
– Очко, – пояснил бек. – Я на днях репортаж по связь-блюдцу с поля битвы слышал. Там мой Салават Юлаев в неравной борьбе вырвал очко у какого-то Спартака. По-моему, очень образно, и лично меня вдохновляет. Так что поднимусь на скалу, встречу и тотчас вырву!
– Ну-ну, – саркастически усмехнулся себе под нос Задов и пошел осматривать берег. Сам он болел исключительно за «Динамо».
Батыр реплики не расслышал или сделал вид, что не слышит. Вероятнее всего, его действительно охватил порыв кочевой отваги, подавивший чувство самосохранения. Петька услужливо подал Батыру стальную кошку с веревкой и отошел подальше.
Вопреки тайным надеждам команды, кошка зацепилась с первой же попытки. Петруха и Кузнецов, поплевав на ладони, подергали за веревку. Крючья сидели крепко. Батыр, глядя на них, тоже поплевал на ладони, громко сказал сам себе «вперед, герой» и с натугой пополз по скале вверх.
– Идиот, – вполголоса констатировал, обращаясь к коллегам, вернувшийся от скал Лева. – Там в кустах проход есть. Затем Задов голос слегка повысил: «Вандерфул! Эпохально лезет. Снежный барс, а не человек!»
Все хорошее кончается гораздо раньше, чем плохое, и на высоте пяти-шести метров лапы снежного барса не выдержали и медленно разжались.
Надо отдать должное, падал Батыр молча. Во время полета бек видел на небе удивительные облака.
Одно из них напоминало знакомого слепого аксакала из его аула. В далеком детстве они частенько подсыпали ему в зеленый чай козьи «орешки». «Гад я был», – подумал бек, и облако ему ехидно улыбнулось. Другое облако – кривоногий и горбатый от рождения верблюжонок – тоже улыбалось, но криво. Последнее облако было вылитый Хохел Остапович, и оно уже не улыбалось, а откровенно скалилось.
Сочно приложившись к каменной плите, Батыр неподвижно застыл в позе заспиртованной лягушки. Остекленевшие глаза бека печально глядели в небо.
– Отмучился, болезный, – прошелестел Петька и незаметно перекрестился.
– Теряем товарищей. Причем лучших. – Задов склонился над скалолазом. – Как ты себя чувствуешь, Батыр? Не молчи, гад!
Батыр моргнул, потянулся и сел.
– Спасибо, цел. Камень смягчил падение.
– Компресс нужен, – посоветовал Задову из-за спины ледяной голос.
– Перебьется. Петруччо, у нас антидот остался? – ответил Лева, оборачиваясь. Кузнецов, массировавший беку затылок, тоже поднял глаза.
За спиной Левы стоял индеец – голый по пояс, в кожаных штанах, расшитых бисером, и в мокасинах. В волосах краснокожего торчало длинное страусиное перо. Лицо и плечи покрывала затейливая татуировка, напоминающая чертежи из учебника геометрии. На правом предплечье сквозь загар проступало доказательство теоремы Пифагора. Похоже, местные аборигены тянулись к знаниям на свой своеобразный манер. На поясе индейца висела связка пованивающих лысых скальпов, а у его ног лежал обмотанный кожаным лассо Петруха, с кляпом во рту и отчаянием в глазах.
Батыр еще собирался с силами отползти в сторону к кустам, Кузнецов мысленно нащупывал застежку кобуры, а Задов уже действовал. Широко расставив руки, он воскликнул: «О, отец мой, великий и могучий Маниту!» – и, упав индейцу в ноги, с силой дернул его за щиколотки.
Открывший от изумления рот краснокожий опрокинулся навзничь, сильно ударился головой и потерял сознание.
– Это правда ваш папа? – поинтересовался Петруха у Задова, когда Кузнецов освободил его от пут.
– Моего папу в Одессе белые расстреляли, – хмуро заметил Лева. – Слышь, мужики, кажись, оклемался. Он сюда через ложбинку в кустах пролез, я ее еще давеча приметил. Кто ты такой? Отвечай, морда!
– Не так! Предоставьте это мне. – Кузнецов неторопливо подошел к пленнику и, пристально глядя в глаза, процедил: – Сначала, сын жены потомка Маниту, я выколю тебе глаза. Потом вырежу сердце. Потом нарежу из спины десяток ремней. Имя, часть, звание?!!
Каждое слово Николая тянуло как минимум на снаряд к зенитному орудию.
– А вы за кого воевали? За фашистов или все-таки за партизан? – робко уточнил Петруха.
– За партизан, – успокоил Кузнецов, не отрывая стального взгляда от побледневшего краснокожего.
– За чьих партизан, извините? – опять уточнил дотошный Петька.
– Господа! Позвольте я ему с ноги засажу! – встрял Задов, недовольный второй ролью в этом перспективном и многообещающем спектакле.
– А вот бусы… Бусы-бусы… Хочешь? А хоро-о-ошие-то какие, – неожиданно подал голос и Батыр. – И губную гармошку!…
Батыр извлек и продемонстрировал музыкальный товар в действии, издав пару мерзких звуков.
Петька, глядя на губную гармошку, начал недоуменно и судорожно шарить по своим карманам.
– Кровавое Пьеро, моя готов служить тебе! – представился индеец, потянулся к Батыру, но, крепко получив по ладошке, руку поспешно отдернул.
– С людями надо уметь работать. И любить их! – Батыр наставительно поднял вверх указательный палец с обгрызенным ногтем. – Бусы, краснорожий ты мой, потом. Тебе все потом будет, а пока веди, милок, показывай путь-дороженьку.
Кровавое Пьеро скрестил руки на груди:
– Бусы, зеркало, пищалку и рубашку в полоску. – Индеец твердо показал пальцем на Левину тельняшку, с которой тот не расставался даже в бане. – Знаю я это «потом» белых людей.
Задов, багровея на глазах, достал из-за пазухи кинжал трупповской стали с военно-морской символикой Третьего рейха на рукояти и несколько раз выразительно провел им по горлу подвернувшегося под руку Петрухи.
– Не-э, – отказался индеец, – я не бреюсь.
Навьючив поклажу на индейца, десантники двинулись в путь. Узкий проход в загромождении скал они преодолели легко и без происшествий. Ущелье вывело их на проселочную дорогу, направлявшуюся в глубь острова. Дорогу обступали джунгли, впрочем довольно жидкие. Местами они были вырублены, а в разбитых на земле грядках виднелись тонкие побеги с плодами, отдаленно напоминавшими тыквы.
На очередной плантации за поворотом из земли виднелись уже не побеги, а макушки чьих-то голов, измазанных навозом. Кузнецов готов был поклясться, что ближайшая к ним голова подмигнула.
– Репка, – буднично объяснил индеец.
За последним изгибом дороги взглядам разведчиков предстал огромный валун с самой настоящей дверью, выделяющейся на сером фоне белым чужеродном пятном.
– Вас туда, – сказал Кровавое Пьеро. – Гони бакшиш! Бусы давай, да? Ферштейн?!
– Шагай, шагай, до дома нас проводишь, – добродушно пихнул сапогом проводника под копчик Задов.
– Моя без вызова нельзя! – возразил индеец, сохраняя невозмутимость и болезненно морщась.
– С нами везде можно. – Лева показал выразительными жестами на отбрыкивающемся Петрухе, что белые люди знают толк не только в бритье, но и в скальпах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Он вел штормбот извилистым курсом, пытаясь удержаться от рифов на таком расстоянии, чтобы лодку не затянуло в водоворот. Страховочный фал в сведенных судорогой руках Батыра пока не давал подойти близко к грохотавшим бурунам, но всякий раз, когда на очередной волне лодочка приближалась к рифам, у всех сидевших в ней замирало сердце.
В конце концов очередной гребень прихватил бот настолько основательно, что трос не выдержал. Наступил решающий момент высадки. Веревка лопнула, тренькнув напоследок гитарной струной. На округлившихся глазах Батыра Задов безмятежно бросил руль и дико захохотал – управление потеряло смысл. Однако, вопреки ожиданиям бека, лодку без малейших проблем течение перенесло через гряду камней и, степенно протащив по мелководью, вынесло на берег.
Факт остается фактом: остров Буян лежал у отважной четверки под ногами. Измотанные однополчане разом повалились на песок, только один Батыр с обрывком троса в руках сначала отбежал от кромки прибоя шагов на двадцать и лишь потом упал без сил.
Вечернее солнце палило немилосердно. Вернувшийся на берег Батыр носком сапога с опаской потрогал набегавшую волну, презрительно скривился, показал океану увесистый кукиш и противным командным голосом распорядился ставить палатки.
Палатки ставили долго, едва ли не до полной темноты, наталкиваясь друг на друга и попутно потоптав все продукты в вещмешках. Россыпи мелких далеких звезд света не давали, а луна то ли куда-то подевалась, то ли в данной реальности просто отсутствовала. Петрухе, которому доверили вбивать колышки, отдавили руки, Батыр, запутавшись в многочисленных шнурах, едва не удавился, а Задов переругался с Кузнецовым относительно расположения частей света – педантичный Николай требовал установить палатки входом на восток.
В конце концов, устроившись в спальных мешках, голодные разведчики стали выяснять, следует ли выставить караул. Батыр, решивший проявить заботу о подчиненных, в порыве великодушия амбициозно заявил, что сигнал тревоги в случае опасности подаст его амулет – грязная заячья лапка.
Каким именно образом она это сделает, бек не уточнил, потому что тотчас забылся тревожным сном: В этом сне художник Айвазовский просил его часок попозировать натурщиком с голым торсом на капитанском мостике «Титаника», а грустный Малюта с увесистыми клещами в руках проникновенно шептал: «Соглашайся, неудобно ж, такой человек просит…»
* * *
– Батыр Бекович… Товарищ Батырбек, проснитесь… Ну проснитесь же. – Петруха нетерпеливо тряс Батыра за сапог верблюжьей кожи, выделанной в Коканде за год до его оккупации татаро-монголами.
– Отвали, салага, – недовольно буркнул Батыр, переворачиваясь на другой бок. – Когда человек спит, его даже змея не кусает.
– А это точно? – усомнился Петруха.
Оскорбленный сомнениями в своем степном опыте, Батырбек тяжело вздохнул и сел, зло глядя на новобранца.
Петруха смущенно потупился, потом собрался и прояснил ситуацию:
– Там у Левы тельняшка задралась, а на животе змея лежит.
– А что Лева? – зевнув, проявил интерес батыр.
– Тоже лежит.
– Буди, – решительно распорядился бек, почесав в затылке. – Спасай товарища. Тут надо действовать решительно. Пока змея не уползла. То есть пока она не просекла, что позавтракать и в постели можно. И, кстати, стажер, сообрази там насчет пожрать.
Петруха понимающе кивнул и выполз из палатки. Минуту спустя над берегом разнесся хриплый вопль Задова. Батырбек откинул полог и вылез из палатки.
Стояло прекрасное солнечное утро. Легкий океанский бриз налетал на берег и, не встречая сопротивления, мчался к мрачным отвесным скалам, обступившим пляж. Перед скалами бриз стихал совершенно, редкая растительность у подножия даже не вздрагивала. У линии прибоя, прикрыв глаза ладонью, спиной к импровизированному лагерю стоял Кузнецов. По песку перед палатками, вопя и брызгая слюной, катался Лева. Возле него на корточках сидел перепуганный Петруха.
Батырбек неторопливо приблизился.
– Разбудил? – поинтересовался он, не обращая внимания на Левины крики.
– Так точно!
– Змею или Леву? – уточнил бек.
– Леву.
– Надо было змею, стажер, – с мягкой укоризной заметил Батыр. – Не усвоил приказ – переспроси. Я же по-русски тебе объяснял: спящего змея не укусит… Ладно, какая она из себя была – коротенькая серая или длинная в пятнышках?
– Коротенькая серая, – секунду поколебавшись, выбрал Петруха наименьшее зло.
– Эфа, – хладнокровно констатировал бек. – Неси антидот. Пара минут еще есть.
– Зато субмарины нет, – сообщил начальнику подошедший Кузнецов, протягивая Батырбеку подобранную на берегу черную фуражку Отто и кивая на Леву. – Чего это с Левой?
– Змея укусила, – равнодушно пояснил бек, отложил фуражку в сторону и, взяв у Петрухи шприц, начал вводить Задову порцию противоядия. – Потопли, стало быть, ребята. Зря я руны-то давеча резал. Только нож тупил. Вставай, Левчик, помоги Петьке завтрак приготовить.
Лева с ненавистью глянул на испуганного Петруху, который спрятал фуражку Отто в вещмешок, и, морщась, сел.
Завтракали они на скорую руку, поэтому уже через полтора часа бек довольно откинулся на прибрежный валун, незаметно вытирая жирные от плова пальцы о Левину тельняшку. Допив из термоса остатки кумыса, Батыр, не вставая с места, приступил к рекогносцировке.
Место высадки со всех сторон окружали отвесные скалы. Неприступность их кому-то предстояло проверить опытным путем.
– Обер-лейтенант, вы в девятнадцатой горнострелковой бригаде «Эдельвейс», случаем, не служили? – официально-казенным тоном обратился Батыр к Кузнецову.
– Не имел чести, герр адмирал! Егеря не мой профиль, – также по уставу отчеканил Николай, незаметно скручивая с лацкана мундира досаафовский значок мастера-альпиниста.
Петруха с Левой деловито сворачивали палатки, старательно пряча взгляды от командира. Все – и даже Петька – уже поняли, куда дует ветер степной мысли военмора.
– Добровольцы, ко мне!
Отряд шарахнулся от Батыра как от прокаженного. Бек презрительно усмехнулся:
– Ну раз так, я сам пойду. Вперед и вверх. А там грудью встречу свирепого врага. И вырву ему очко.
– Что вырвете? – уточнил Задов, перешедший от ехидного любопытства на «вы».
– Очко, – пояснил бек. – Я на днях репортаж по связь-блюдцу с поля битвы слышал. Там мой Салават Юлаев в неравной борьбе вырвал очко у какого-то Спартака. По-моему, очень образно, и лично меня вдохновляет. Так что поднимусь на скалу, встречу и тотчас вырву!
– Ну-ну, – саркастически усмехнулся себе под нос Задов и пошел осматривать берег. Сам он болел исключительно за «Динамо».
Батыр реплики не расслышал или сделал вид, что не слышит. Вероятнее всего, его действительно охватил порыв кочевой отваги, подавивший чувство самосохранения. Петька услужливо подал Батыру стальную кошку с веревкой и отошел подальше.
Вопреки тайным надеждам команды, кошка зацепилась с первой же попытки. Петруха и Кузнецов, поплевав на ладони, подергали за веревку. Крючья сидели крепко. Батыр, глядя на них, тоже поплевал на ладони, громко сказал сам себе «вперед, герой» и с натугой пополз по скале вверх.
– Идиот, – вполголоса констатировал, обращаясь к коллегам, вернувшийся от скал Лева. – Там в кустах проход есть. Затем Задов голос слегка повысил: «Вандерфул! Эпохально лезет. Снежный барс, а не человек!»
Все хорошее кончается гораздо раньше, чем плохое, и на высоте пяти-шести метров лапы снежного барса не выдержали и медленно разжались.
Надо отдать должное, падал Батыр молча. Во время полета бек видел на небе удивительные облака.
Одно из них напоминало знакомого слепого аксакала из его аула. В далеком детстве они частенько подсыпали ему в зеленый чай козьи «орешки». «Гад я был», – подумал бек, и облако ему ехидно улыбнулось. Другое облако – кривоногий и горбатый от рождения верблюжонок – тоже улыбалось, но криво. Последнее облако было вылитый Хохел Остапович, и оно уже не улыбалось, а откровенно скалилось.
Сочно приложившись к каменной плите, Батыр неподвижно застыл в позе заспиртованной лягушки. Остекленевшие глаза бека печально глядели в небо.
– Отмучился, болезный, – прошелестел Петька и незаметно перекрестился.
– Теряем товарищей. Причем лучших. – Задов склонился над скалолазом. – Как ты себя чувствуешь, Батыр? Не молчи, гад!
Батыр моргнул, потянулся и сел.
– Спасибо, цел. Камень смягчил падение.
– Компресс нужен, – посоветовал Задову из-за спины ледяной голос.
– Перебьется. Петруччо, у нас антидот остался? – ответил Лева, оборачиваясь. Кузнецов, массировавший беку затылок, тоже поднял глаза.
За спиной Левы стоял индеец – голый по пояс, в кожаных штанах, расшитых бисером, и в мокасинах. В волосах краснокожего торчало длинное страусиное перо. Лицо и плечи покрывала затейливая татуировка, напоминающая чертежи из учебника геометрии. На правом предплечье сквозь загар проступало доказательство теоремы Пифагора. Похоже, местные аборигены тянулись к знаниям на свой своеобразный манер. На поясе индейца висела связка пованивающих лысых скальпов, а у его ног лежал обмотанный кожаным лассо Петруха, с кляпом во рту и отчаянием в глазах.
Батыр еще собирался с силами отползти в сторону к кустам, Кузнецов мысленно нащупывал застежку кобуры, а Задов уже действовал. Широко расставив руки, он воскликнул: «О, отец мой, великий и могучий Маниту!» – и, упав индейцу в ноги, с силой дернул его за щиколотки.
Открывший от изумления рот краснокожий опрокинулся навзничь, сильно ударился головой и потерял сознание.
– Это правда ваш папа? – поинтересовался Петруха у Задова, когда Кузнецов освободил его от пут.
– Моего папу в Одессе белые расстреляли, – хмуро заметил Лева. – Слышь, мужики, кажись, оклемался. Он сюда через ложбинку в кустах пролез, я ее еще давеча приметил. Кто ты такой? Отвечай, морда!
– Не так! Предоставьте это мне. – Кузнецов неторопливо подошел к пленнику и, пристально глядя в глаза, процедил: – Сначала, сын жены потомка Маниту, я выколю тебе глаза. Потом вырежу сердце. Потом нарежу из спины десяток ремней. Имя, часть, звание?!!
Каждое слово Николая тянуло как минимум на снаряд к зенитному орудию.
– А вы за кого воевали? За фашистов или все-таки за партизан? – робко уточнил Петруха.
– За партизан, – успокоил Кузнецов, не отрывая стального взгляда от побледневшего краснокожего.
– За чьих партизан, извините? – опять уточнил дотошный Петька.
– Господа! Позвольте я ему с ноги засажу! – встрял Задов, недовольный второй ролью в этом перспективном и многообещающем спектакле.
– А вот бусы… Бусы-бусы… Хочешь? А хоро-о-ошие-то какие, – неожиданно подал голос и Батыр. – И губную гармошку!…
Батыр извлек и продемонстрировал музыкальный товар в действии, издав пару мерзких звуков.
Петька, глядя на губную гармошку, начал недоуменно и судорожно шарить по своим карманам.
– Кровавое Пьеро, моя готов служить тебе! – представился индеец, потянулся к Батыру, но, крепко получив по ладошке, руку поспешно отдернул.
– С людями надо уметь работать. И любить их! – Батыр наставительно поднял вверх указательный палец с обгрызенным ногтем. – Бусы, краснорожий ты мой, потом. Тебе все потом будет, а пока веди, милок, показывай путь-дороженьку.
Кровавое Пьеро скрестил руки на груди:
– Бусы, зеркало, пищалку и рубашку в полоску. – Индеец твердо показал пальцем на Левину тельняшку, с которой тот не расставался даже в бане. – Знаю я это «потом» белых людей.
Задов, багровея на глазах, достал из-за пазухи кинжал трупповской стали с военно-морской символикой Третьего рейха на рукояти и несколько раз выразительно провел им по горлу подвернувшегося под руку Петрухи.
– Не-э, – отказался индеец, – я не бреюсь.
Навьючив поклажу на индейца, десантники двинулись в путь. Узкий проход в загромождении скал они преодолели легко и без происшествий. Ущелье вывело их на проселочную дорогу, направлявшуюся в глубь острова. Дорогу обступали джунгли, впрочем довольно жидкие. Местами они были вырублены, а в разбитых на земле грядках виднелись тонкие побеги с плодами, отдаленно напоминавшими тыквы.
На очередной плантации за поворотом из земли виднелись уже не побеги, а макушки чьих-то голов, измазанных навозом. Кузнецов готов был поклясться, что ближайшая к ним голова подмигнула.
– Репка, – буднично объяснил индеец.
За последним изгибом дороги взглядам разведчиков предстал огромный валун с самой настоящей дверью, выделяющейся на сером фоне белым чужеродном пятном.
– Вас туда, – сказал Кровавое Пьеро. – Гони бакшиш! Бусы давай, да? Ферштейн?!
– Шагай, шагай, до дома нас проводишь, – добродушно пихнул сапогом проводника под копчик Задов.
– Моя без вызова нельзя! – возразил индеец, сохраняя невозмутимость и болезненно морщась.
– С нами везде можно. – Лева показал выразительными жестами на отбрыкивающемся Петрухе, что белые люди знают толк не только в бритье, но и в скальпах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41