Скажу вам прямо: в моих глазах ваши личные разногласия лишь придают убедительности вашим показаниям, которые по существу сходятся. Увы, госпожа нунция, но твоя пламенная речь, обличающая коварство кандидатки, лишь подтверждает наличие у нее качества, которое этот вор именует импровизаторским талантом.
К какому решению мы с коллегами придем по зрелому размышлению, вам, мирянам, знать не полагается. Однако я пока не отпускаю тебя, нунция, а отправляю с поручением, поскольку намерена вознаградить храбрость, проявленную тобой в сражении с пауком, и хочу сама сослужить тебе службу. Отправляйся в Гидробани, привези оттуда своего сына и ступай с ним на гору Хорад – пусть своими глазами увидит чудо, к которому и ты приложила руку. А на тебе, вор, лежит особая ответственность за примирение нунции с сыном, так что уж постарайся, будь любезен.
– Позволено ли мне будет узнать, – спросил Ниффт, – должен ли я рассматривать свое участие в этом поручении как награду за доблесть, проявленную мной в сражении против инопланетного чудища?
– Своей доблестью, о Ниффт Эфезионит, ты купил мое настоящее терпение, ибо, будь уверен, обычно общество воров не вызывает у меня никакого восторга.
Ниффт в третий раз согласно поклонился, но у меня предложение ведьмы не вызвало ничего, кроме протеста.
– Прости меня, могущественная Костогрыза, но он – последний человек, встречи с которыми я бы желала моему сыну.
– Будь любезна, доверься моей мудрости, милая госпожа, а не то я зашвырну тебя в Ледяные Водовороты, и будешь лежать там, замороженная, до скончания веков.
– Да, могучая Костогрыза.
Вслед за ней мы поднялись на зубчатую стену замка Совета Старейшин, где нашли висящий в воздухе громадный пузырь, внутрь которого ведьма и повелела нам вступить. Это хрупкое средство передвижения вознеслось вместе с нами к небу так плавно, что мы почти не почувствовали скорости. С высоты черные утесы Стреги были видны как на ладони, точно огромная топографическая карта острова развернулась перед нами.
Да, нашему полету позавидовал бы любой картограф: голубоватые вершины далекой Ингенской Плеяды еще не успели погрузиться в океан на юго-востоке, как Большие Рифы уже вспороли северный горизонт.
Ниффт, обиженный, как мне показалось, моими недавними замечаниями, заявил, что устал, свернулся калачиком в уютной ямке в полу нашего пузыря и принялся разглядывать пейзажи, которые проплывали внизу. Но упускать эту последнюю возможность объяснить ему, как он должен вести себя с моим сыном, не входило в мои намерения. Со всем возможным тактом я принялась за дело. Для начала я заметила, что, хотя меры, принятые им против захватчиков, были весьма своевременны и до некоторой степени искупили его вину за это нашествие, тот факт, что дар бога своей пастве опустошил, по всей видимости, денежные хранилища всех монастий острова, означает, что этот благородный жест ничего ему не стоил. Слух, с которым он прибыл на остров, оказался правдой, двери подвалов и впрямь раскрылись настежь, никем не охраняемые, но зато и золота в них не осталось ни крошки. Но он лишь отмахнулся от моего предположения относительно пустоты всеххагианских подвалов, заявив, что оно ни на чем не основано.
Тогда я заговорила о том, что беспокоило меня на самом деле. Бессердечность, с которой он ставил на карту чужие жизни, распространяя слухи о даровом золоте, есть верный признак моральной нечистоплотности, и больше всего я боялась, как бы он не заразил моего сына именно этим. Ибо Персандер и без того вступил уже на путь безнравственности, что и стало главной причиной нашего разрыва.
Напустив на себя вид бесконечного терпения, что я сочла несколько оскорбительным, Ниффт принялся выспрашивать у меня подробности. Меньше всего мне хотелось разговаривать именно на эту тему, но, поскольку стараниями ведьмы мы все равно оказались временно скованы общим поручением, я решила, что лучше все-таки ответить на его вопросы, тем более что некоторые из них касались главным образом профессиональных занятий Персандера и моего о них представления.
– Лагадамия, – предложил он наконец, – позволь прежде мне самому поговорить с ним – в твоем присутствии, разумеется, – ибо мне кажется, что я, как лицо незаинтересованное, смогу более отчетливо передать суть нашего поручения.
Мне и самой этого хотелось, но лишь отчасти. Честно говоря, я предпочла бы вообще не показываться Персандеру на глаза после того, как осрамила его перед товарищами по ремеслу. Поэтому я не без облегчения думала о том, что на этот раз другой человек объяснит моему сыну, в чем дело, и даст ему понять, что я не по собственной воле явилась надоедать ему так скоро.
И вот мы уже камнем падаем вниз, к плавучему городу, что мирно покачивается на бирюзовой глади Большого Мелководья. Не успела я задаться вопросом, как же нам Отыскать Персандера в этом человеческом улье, а наш пузырь уже плюхнулся на дощатый тротуар перед каким-то заведением, распугав праздных гуляк, которых в полдень было не так уж много, и мы оказались лицом к лицу с моим сыном. Он стоял в дверях казино под названием «Золотая Фишка», где, очевидно, помогал теперь обмишуливать доверчивых граждан. Хотя мой мальчик и научился блестяще владеть собой, при виде нашего сказочного летательного аппарата челюсть у него так и отвисла.
Ниффт первым вышел из пузыря, отвесил моему сыну изысканный поклон и без запинки пересказал нашу повесть. Персандер и так глазел на меня в полнейшем изумлении, но слова вора поразили его еще больше, хотя и по другой причине.
Ибо этот самый Ниффт Эфезионит оказался, как я заключила по нескрываемому восторгу сына, истинным героем того полусвета, который избрал местом своего обитания Персандер.
– Неужели ты и впрямь Ниффт Кархманит, друг Шага Марголда, известный еще как Ниффт-Проныра? – спросил мальчик в полном восхищении.
– Он самый, сударь, к вашим услугам, и, осмелюсь добавить, досточтимый Персандер, искренний почитатель вашей мужественной и непреклонной матушки.
Нетрудно вообразить, какую досаду я испытала при виде неприкрытого восхищения Персандера моим бывшим копейщиком, хотя, когда он наконец ступил внутрь пузыря и радостно заключил меня в объятия, я на время позабыла все огорчения.
– Видишь, матушка, с какой радостью покидаю я свое нынешнее презренное ремесло. Можем отправляться в путь прямо сейчас, если хочешь.
– Мой драгоценный Персандер! Так они все-таки выставили тебя после того раза! И все из-за меня одной, не правда ли?
Он рассмеялся:
– Исключительно из-за тебя! Ах, матушка, какую кашу ты умеешь заварить! Это твое самое ценное качество! Хотя я все равно выжидал подходящего случая, чтобы убраться; когда ты появилась, мне уже не терпелось попробовать что-нибудь другое.
Мы снова взмыли в небо. Вор спросил:
– Так вы занимались игрой в глифриг? А известно ли вам, что не кто иной, как мой друг Шаг Марголд первым обратил внимание на сходство между иконографическими системами счисления, которыми пользуются игроки в глифриг, и карточными заклинаниями шаманов икастрианской тундры? Ему не удалось еще вполне подтвердить свою догадку о том, что заядлые поклонники этой игры являются на самом деле одаренными последователями этого важного вида магии, но он говорил мне, что намерен в скором времени завершить свои изыскания по данному вопросу.
– Августейший Марголд, сударь, вне всякого сомнения, один из величайших светочей нашего века. И подумать только, что вы имеете честь быть его другом и запросто вступать с ним в разговоры!
– Это и в самом деле честь, а также привилегия, вполне достойная зависти. Но ничто не доставило бы мне такого удовольствия, как возможность познакомить вас с ним. А поскольку вы человек способный, и в ваших жилах, совершенно очевидно, течет кровь героев (кивок в мою сторону), то осмелюсь высказать предположение, что очень скоро мой друг предложил бы вам интереснейшее картографическое задание! Я имею в виду исследование совершенно неизвестных или лишь частично нанесенных на карты уголков земли. Он не только сделает вам такое предложение, но и снарядит для вас целую экспедицию, наймет судно…
В общем, что тут говорить? Мой сын был совершенно зачарован этим человеком и пал жертвой тех прожектов, которыми тот потрясал перед ним. И пока я вот так сидела и слушала их разговор да наблюдала, как под нами отрядом великанов-дозорных в зеленых плащах встает архипелаг Аристос, страж юго-западных пределов Большого Мелководья, всякое беспокойство за дальнейшую судьбу моего сына вдруг оставило меня.
Ибо как может Персандер перестать быть добрым и честным мальчиком – разве он не мой сын? А коли так, то какой смысл в том, чтобы надзирать за каждым его шагом? Мир, в котором мы живем, так велик и непредсказуем, что, как бы ни стремились мы повторить себя в потомках – передать им свою неподкупную честность, свой жизненный опыт, и все остальное, – в конце концов им все равно придется делать все в первый раз, и на свой лад, как и всем остальным. Именно этим и занят теперь мой драгоценный Персандер: он все делает впервые, так что пусть сам нащупывает свой путь и учится отличать плохое от хорошего. А поскольку каждая секунда отпущенного нам времени чревата приключением и все секунды до одной сочтены, то, клянусь Трещиной, не лучше ли нам с моим мальчиком пуститься на поиск приключений вместе и порадоваться обществу друг друга!
И лишь только эта мысль пришла мне в голову, я сама сразу сделалась легкой, как наш шар. У меня точно камень с плеч упал и на сердце сразу полегчало, былой ревнивой злости не осталось и следа.
То воздушное путешествие, которое само по себе было чудом, до сих пор сияет в моей памяти – столько радости принесло оно моему сыну и мне! Еще раньше, чем берега Стреги показались на горизонте, – а это произошло довольно быстро, – мы втроем порешили, что, когда с этим делом будет покончено, мы – Персандер, моя команда и я – первым делом приедем в Кархман-Ра, чтобы окунуться в пеструю мешанину языков и культур, заглянуть в громадные архивы, а может быть, и найти работу: сын надеялся, что Шаг Марголд и впрямь даст ему какое-нибудь интересное задание (так оно и случилось), ну, а нам с моими людьми встретиться с очередным поручением в этом людском водовороте будет совсем не сложно (и наши ожидания также оправдались). За то время, что мы провели в Кархман-Ра, я так сдружилась с Шагом Марголдом, – исключительно почтенный и замечательный человек! – что поддалась на его уговоры и записала свою часть рассказа о роли, которую нам довелось сыграть в падении А-Рака, добавив, таким образом, скромную лепту к сокровищнице чудес великого ученого.
Однако я слишком рано распрощалась с Астригалами, ведь мое повествование еще далеко не окончено. Когда мы вернулись на Стрегу и снова встретились с Оломбо, Шинном и Бантрилом, Костогрыза на собственной воздушной колеснице, запряженной тройкой самых мощных, жилистых и норовистых гнатов, которых я когда-либо видела, доставила нас на гору Хорад – ту самую, чья вершина возвышается над скалистым островом, таращась черными глазницами «пещер.
День клонился к вечеру, косые солнечные лучи уже окрасили скалы в красноватый янтарь, но света, который лился в пещерную усыпальницу А-Рака снаружи, было вполне достаточно, чтобы разглядеть его гигантскую безногую тушу. Базальтовая стела с высеченными на ней стихами уже отмечала вход в место последнего упокоения бывшего бога. Воздух внутри и вокруг пещеры, казалось, наполняли невидимые живые существа: это паук спал и видел сны, жернова его мозга перемалывали одни и те же образы и впечатления столь же бесцельно и неустанно, как архипелаги созвездий не устают тысячи тысяч лет кружиться вокруг своей оси.
Темный водоворот нечеловеческой памяти нет-нет да и освещали вспышки наводящих ужас воспоминаний: это великан снова переживал славные деньки кровавого господства на просторах своего родного мира. Но теперь одни лишь сны, непредсказуемо набегая беспорядочной толпой, возвращали ему радость власти, да и то лишь на миг.
– Вот так, – заклокотала Костогрыза, величественная и мрачная, – и будет тлеть его гнусная душа еще сотню лет, пока вся грязная нить его наполненной жаждой убийства жизни не намотается на веретено времени. Вам, о нечаянные союзники, я оказала великую честь, дозволив увидеть это своими глазами. Сестры всегда будут вспоминать вас, и не без приязни. И знайте, что ныне зрите пред собой памятник Воле, которая перешагнула века и покорила пространство!
Долго стояли мы, вслушиваясь в эхо погибших галактик, где царили неутолимый голод и страсть убийства, а потом, когда солнце село, повернулись и пошли. На базальтовой стеле мы прочли такие слова:
Где над времени бездной светил незнакомых поток
И на землю другую иного сияния струи лились
От звезды, что горела, покуда не вышел ей срок,
Повенчала судьба навсегда твою смерть – мою жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41