– то всё будет хорошо и Ирина не умрёт. Я не мог и не хотел объяснять себе происхождение этого чувства, но оно жгло меня изнутри, и я, вцепившись в «баранку», почти стоял на педалях, выжимая невозможное из неприспособленной к таким гонкам «Нивы». Сердце, подстать мотору, лихорадочно колотилось в моей груди выталкивая вместе с каждой порцией горячечной крови отчаянное – Господи! Господи! Господи!
Примерно через полчаса, когда голова начала приходить хоть в какое-то мыслящее состояние, этот неистовый призыв трансформировался уже в какую-то осмысленную речь –
– Господи, помоги!
– Господи, помилуй!
– Господи, спаси Ирину!
– Господи, не оставь меня!
– Господи, не обмани меня!
– Господи, я верю в Тебя!
– Господи, Ты всё можешь!
– Господи, сотвори чудо!
– Господи, спаси Ирину!
– Господи, возьми мою жизнь!
– Господи, отдай её Ирине!
– Господи, Ты ведь любишь нас!
– Господи, не отнимай её у меня!
– Господи, я виноват перед ней!
– Господи, дай мне искупить мою вину!
– Господи, я хочу сделать её счастливой!
– Господи, верни мне её!
– Господи, исцели её!
– Господи, оживи её!
– Господи, спаси её!
– Господи, я люблю её!
– Господи! Господи! Господи…
Повторяясь многократно, эти отчаянные призывы не прекращались до самого конца той безумной гонки. Более того, я не только не уставал произносить, почти кричать их, но, напротив они становились всё горячее и сильнее. Всё моё существо словно бы превратилось в это неистовое движение и неумолкающий крик – Господи! Казалось никакие преграды не способны остановить меня.
Остановил меня открытый канализационный люк, ровно за один квартал до Ирининой больницы.
Торчащие их него ветки с привязанным к ним обрывком красной тряпочки я в горячке не углядел. К счастью он был сразу за поворотом, и скорость, на которой я влетел в него правым передним колесом, вряд ли достигла больше шестидесяти километров в час. Впрочем её хватило, чтобы я от удара об руль и лобовое стекло потерял сознание, вышибив при этом водительскую дверь и вылетев на асфальт. Однако, без сознания я был недолго, наверное, меньше минуты, так как вокруг меня успело собраться не более десятка человек. Очнувшись, я тут же вскочил на ноги, и оттолкнув преграждающих мне путь зевак кинулся бежать к видневшемуся невдалеке грязно-белому корпусу больницы, уже на бегу повторяя своё отчаянное – Господи! Господи! Господи!
С лихорадочной ясностью, работающего в форсированном режиме ума, я мгновенно разобрался на схеме в вестибюле больницы – где находится реанимационное отделение и, спотыкаясь на истёртых лестничных ступеньках, мигом взлетел на третий этаж, не обращая внимания на несущееся мне вслед истошное – Туда нельзя! Что вы делаете!
Едва не выбив дверь в реанимационное отделение своим ободранным об асфальт плечом, я ввалился туда и, сразу же наткнувшись на невысокого, средних лет, мужчину в зелёном хирургическом костюме под распахнутым белым халатом, шедшего мне навстречу с какими-то бумагами в руке, задыхаясь выпалил – Ради Христа! Не отключайте Миронову от аппаратов!
– Уже отключили.
Я омертвел, ноги предательски похолодели и обессилели, мне гигантским усилием воли удалось не упасть. Я оперся рукой о стену.
– Вы её бывший муж? Это я разговаривал с вами по телефону. Консилиум врачей принял решение о прекращении искусственного поддержания функций жизнедеятельности организма, ввиду полной безнадёжности реанимирования пациента. Спасти её было невозможно. Искренне сожалею. Что с вами произошло? Вы нуждаетесь в помощи. Пойдёмте со мной в перевязочную.
Я тупо уставился на него.
– Спаси вас Господи… Где она?
– В морге. Сейчас паталогоанатом должен производить вскрытие.
– Мне нужно её видеть. Сейчас. Это возможно?
– Пойдёмте. Я провожу вас.
По другой лестнице мы спустились вниз, вышли во двор.
– Видите, вон там в углу двора одноэтажное строение? Это морг. Там у входа есть скамейка. Посидите на ней, пока закончится вскрытие. Потом вам разрешат увидеть вашу жену, простите, бывшую…
Я побрёл в указанном мне направлении. Около двери обшарпанного здания из, частично позеленелого, серо-бурого силикатного кирпича, действительно стояла покосившаяся деревянная скамейка, подпёртая с одной стороны загаженной чугунной урной сталинского образца.
Однако присесть я не успел. Из двери вышла пожилая медсестра в клеёнчатом, подранном местами фартуке, поверх застиранного врачебного халата, и с непонятным испугом уставилась на меня. Наверное, «видок» мой внушал лишь подобные чувства.
– Здравствуйте! Я хочу видеть Миронову.
– Здравствуйте. Она вас тоже. Вы, ведь, Алексей? – женщина перекрестилась.
– Алексей. Простите. Я вас не понял. Она хочет меня видеть? Это такой врачебный юмор? Он несколько не к месту. Подождите! Откуда вы знаете, что меня зовут Алексей?
– Присядьте! Я тоже присяду – женщина снова перекрестилась – Или я сошла с ума, или есть Бог!
– Бог есть, я это знаю, что произошло?
– Молодой человек, я двадцать восемь лет работаю в этом морге! И, только что, я в первый раз увидела ожившего покойника. Не успел Михаил Иванович сделать надрез, как ваша Миронова глубоко вздохнула, открыла глаза и говорит – Доктор! Не надо меня резать! Позовите Алёшу, он идёт сюда! И укройте меня, пожалуйста, мне холодно и стыдно быть голой. Вот так! Господи, помилуй! – она опять перекрестилась.
Я вошёл, точнее – вскочил в морг, лишь на полминуты опередив, ворвавшуюся вслед за мной бригаду врачей. Было ощущение, что сюда сбежалось полбольницы, так рябило от белых халатов. На моих глазах, завёрнутую в какие-то простыни, слабо улыбающуюся Ирину перекладывали со стола на носилки, прилаживали ей под локоть какую-то капельницу, подсовывали что-то ей под голову, и всё говорили, говорили, возбуждённо и словно на иностранном языке. Когда её проносили мимо меня по коридору, я умудрился воткнуться между белохалатниками и дотронуться до Ирининой, чуть тёплой, слабо вздрагивающей ладошки. Мы встретились глазами.
– Ира! Я люблю тебя! Бог услышал меня!
Она тихо улыбнулась. По её глазам я понял что она знает это. И, наверное, многое другое, чего не знаю пока я. И, ещё я понял, что она тоже любит меня.
Меня оттолкнули.
ГЛАВА 15. ЧУДО
Около центрального входа в больницу я увидел вылезающего из фиолетовой «девятки» Флавиана. Он был в епитрахили и поручах, на груди у него висела расшитая бисером парчовая сумочка, размером с ладонь.
– Ну, ты и ездок, брат Алексий! Мы с Игорем выехали всего через двадцать минут после тебя, да на «девятке», да и сам Игорь – тот ещё «Шумахер», лётчик – он ведь и в машине – лётчик. Думали – догоним тебя за К-ом, а ты вон как выдал! За машину свою не беспокойся, её сейчас Миша, младшенький Семёнов в одну из своих мастерских на эвакуаторе везёт, у Миши три авторемонтные мастерские в Москве, со всякими там мойками, шиномонтажками и «Запчастями». Сделает твою машинку в лучшем виде.
Про Ирину я уже всё знаю, всю дорогу с Николаем Сергеевичем, главным хирургом больницы по мобильнику связь держал. Он сейчас тоже около неё должен быть. Велел ждать нам с тобой в вестибюле. Как только можно будет, пойдём к ней, причастим, я, вот – он показал на сумочку на груди – Святые Дары с собой взял.
Он, с радостными искорками в глазах посмотрел на меня, по детски счастливо улыбнулся, потряс своими мощными ручищами за плечи – Лёшка, Лёшка! До чего ж дивны дела Господни! Ты, представляешь себе, как у врачей сейчас головы трещат? Как из них «научный атеизм» с «диалектическим материализмом» вылетают? Это ведь не для тебя одного Господь чудо Иришкиного воскресения сотворил, а для всех, кто с ним сейчас столкнулся! Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение! Слава Господу за всё!
– Батюшка! Отпусти плечико! – скорчившись от боли, простонал я.
– Ой! Прости, Лёшенька, Христа ради, прости! Я и не углядел, что у тебя плечо разбито! Давай-ка попросим врачей тебя обработать! – лицо Флавиана исказилось искренним состраданием.
– Подожди, батюшка, попозже, давай присядем. Что-то я приустал маленько…
Флавиан, поддерживая под локти, ввёл меня в прохладный вестибюль. Мы опустились на широченный дермантиновый диван, я откинулся на спинку. Немногие посетители пугливо оглядывались на нас.
– Батюшка! Это ведь – правда – чудо? Ира, ведь, вправду была мертва?
– Чудо, Лёша! Истинное чудо! Ты сам видел, как врачи взолновались – значит – было от чего!
– А, ты раньше с таким сталкивался?
– Лично – нет, хотя читал про такие случаи много, да с одним близким приятелем, отцом Игнатием из Демьянкино подобное было.
– А, что с ним было?
– Ну, с ним вообще необычный случай приключился. Ещё до настоятельства в Демьянкино, служил он на окраине К-а в Погорельцеве, в церкви Вознесения Господня, как раз, между больницей и кладбищем. Там даже местная шутка есть: «способ излеченья в Погорелье прост – из больницы в церкву, оттуда на погост». Жил отец Игнатий в церковном домике, внутри ограды, в соседних комнатках со сторожем. И, вот, как-то ночью, стук в дверь. Обычно сторож идёт смотреть – кто там, если срочность до батюшки, тогда зовёт его. Слышит отец Игнатий – бранит кого-то сторож, подумал – может нужно помочь? Вышел, видит – на крыльце стоит босой мужчина, лет сорока, в синеньком казённом халатике, в «трениках» драных с обвисшими коленями, небритый, словом – самого «бомжового» вида. Однако, спиртным от него не пахнет. А, уж конец октября на дворе, холодно.
– Батюшка! Скажите ему, чтоб завтра приходил! – сторож возмущённо ворчал – ишь! Исповедаться ему посреди ночи приспичило!
– Ты откуда, брат? – спросил отец Игнатий.
– Из морга, вон оттуда – странный мужчина показал рукой на больничный забор – меня Матерь Божья всего на два часа отпустила, я седьмое мытарство не прошёл.
Сторож смотрит на него, а сам потихоньку отцу Игнатию пальцем у виска крутит, мол – чокнутый он!
Но, отец Игнатий, батюшка был всегда не боязливый, посмотрел на ночного гостя – заходи – говорит. Исповедал его как следует, отпустил грехи, даже причастил запасными Дарами, проводил за дверь. Тот ушёл в сторону больницы. А, на следующий день пошёл отец Игнатий в морг, посмотреть, правду ли ночной гость сказал. Смотрит – и вправду, лежит его исповедник на столе в том же наряде, а бабушка-уборщица ругается почём зря – всё студенты, практиканты проклятущие развлекаются! Покойника в мой рабочий халат обрядили! И в штаны, которыми я пол мыла! Издеваются над бабкой беззащитной!
Я встрепенулся – отец Флавиан! Это, что же, моя Ирина сейчас опять умереть может?!
– Ирина ваша… здравствуйте батюшка… теперь сто лет проживёт! – подошедший высокий пузатый доктор с красным лицом и седыми висками из под зелёной хирургической шапочки, поправил на картошкообразном носу крохотные золотые очки.
– Кроме, понятной слабости, у неё все показатели – от давления до энцефалограммы – хоть в космос посылай. Сердце – как у спортсмена! Это, отец Флавиан, уже – ваша компетенция, я этот случай комментировать никак не возьмусь, иначе надо в попы уходить из главных хирургов. Мой диагноз, только это не официально, конечно, однозначно – чудо! Вы бы видели её швы после вчерашней операции – в две недели так не срастается! Можете зайти к ней, она вполне способна к общению, только не переутомляйте сразу, хотя… Делайте, что знаете! Бог с вами! До свидания! – и он, уверенной «генеральской» походкой, понёс своё пузо с расходящимся на нём накрахмаленным белоснежным халатом в сторону служебного входа.
– До свиданья, Николай Сергеевич! Пойдём, Алёша!
– Скорее, батюшка!
Около палаты толпилось десятка полтора медработников, стоял тихий, но оживлённый гомон. Увидев Флавиана, все расступились, некоторые осеняли себя крестным знамением – сюда, батюшка! Проходите!
Мы вошли в одноместную палату. Справа у стены, на широкой, с колёсиками, кровати, укрытая под самый подбородок одеялом и пледом, лежала, так же тихо и счастливо улыбающаяся Ирина. Увидев меня, она выпростала из под одеял чуть бледноватую руку и протянула её ко мне тем же жестом, что тогда, ночью на Семёновом чердаке. Я рухнул на колени у кровати, зарылся головой в одеяла на её груди и, не в силах больше сдерживаться, зарыдал как ребёнок. Флавиан деликатно отошёл в угол, и отвернувшись от нас, присел у стола.
А, я плакал, плакал, обнимая самое дорогое для меня в этой земной жизни существо, плакал о потерянных в греховном болоте годах жизни, о украденной у Ирины и у самого себя любви, о наших загубленных не рождённых детях, обо всём том, что могло бы быть таким прекрасным в нашей с Ириной совместной жизни и чего теперь уже никак не вернуть. Я плакал, а Ира гладила меня по голове, по слипшимся всклокоченным волосам, по ободранному вздрагивающему плечу, и тихо шептала: – Лёшенька… родной… Лёшенька… милый…
Постепенно я успокоился.
– Лёша! А ведь я видела тебя на чердаке, в сене, спящим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22