Впрочем, Мерлин смотрел куда-то в сторону и притворялся, что не замечает этого.
Мои воспоминания о древних верованиях народ принял за новое божественное откровение. Люди дали свои имена открытым мной богам, и скоро каждое из божеств обзавелось своими почитателями во главе со жрецами, которые появились так неожиданно, словно выросли из-под земли.
С тех пор, как мой маленький легион овладел новой техникой ведения войны, мир показался ему слишком тесен для того, чтобы терпеть в нем присутствие врага – независимо от того, насколько далеко он обитает. Выиграв бой на чужой территории, мои воины почувствовали себя непобедимыми. Они постоянно просили меня вести их против нового врага, и я, признаюсь, делал это с удовольствием. Война была моей профессией, сутью моей жизни.
Снова выступали мы в поход. И снова раз за разом возвращались с триумфом после присоединения к растущей империи новых сообществ, которые сотни лет существовали порознь, едва ли зная названия друг друга. С исчезновением старой неприязни маленькие племена утратили прежние названия и по-братски объединились под знаменем ацтеков и под их управлением.
С восхода до позднего вечера не знали отдыха жрецы, они обращали в новую веру, проповедовали, рассылали по дальним селениям миссионеров, которые описывали новых богов, привлекая на помощь все свое причудливое, яркое и богатое воображение. Мои скудные способности живописания божественных атрибутов были далеко превзойдены.
Я никогда не забуду удивления, испытанного, когда по возвращении из продолжительного похода в Страну Потухших Огней (то ужасная уродливая земля, загроможденная выветренной лавой) у границы нашей территории меня встретила процессия жрецов, несущих легко узнаваемую статую.
Это было мое изображение в натуральную величину, причем все снаряжение панцирь, шлем и меч – было искусно и восхитительно выполнено из перьев. Оставшись один, я внутренне улыбнулся подобному робкому выражению почтения мне – седому, покрытому шрамами, облаченному в кожу и железо римскому центуриону. Суждено ли мне стать живым богом – мне, который дал жизнь столь многим воображаемым богам?
Золотой Цветок Дня (в ее семье я жил) на следующий день после завтрака принесла мне в виде подношения полную горсть перьев колибри, которые высоко ценились среди этого простого народа, ибо птицы сии встречались редко среди здешних каменистых равнин, лишенных цветущей растительности.
Тронутый подобным доказательством заботы и преданности, я посмотрел на девушку новыми глазами и – дабы сохранить сей подарок – засунул перышки под одну из металлических полос на панцире и несколько дней расхаживал по городу в таком виде. Часто я ловил взгляды, украдкой бросаемые на мое украшение, но не придавал этому никакого значения. Наконец Золотой Цветок Дня подошла ко мне и застенчиво попросила позволить ей пришить новыми ремнями некоторые пластины доспехов, частично оторванные во время последних сражений. Естественно, я не стал возражать.
Представь же мое удивление, когда девушка вернула мне мои старые, изрубленные в боях доспехи, на которых каждая мельчайшая пластина полностью скрывалась под пышным сверкающим покровом из перьев колибри, пришитых к мягкой подкладке из оленьей кожи. И покров сей имел узор в высшей степени причудливый и красивый.
Быстроногие гонцы посетили все подчиненные двум главным городам селения, дабы достать перья для этого подарка. То была награда мне за то, что сделал людей из сих замкнутых обитателей пещер – и то был дар, достойный Цезаря! Конечно, даже сам старый Пикус никогда не видел подобного одеяния! Я разгуливал по городу в великолепном наряде, исполненный гордости, но не столь великой, какая выразилась в преданном взоре Золотого Цветка Дня, когда я поблагодарил девушку и объяснил ей значение поцелуя – ведь идея принадлежала именно ей.
Затем однажды меня вызвал совет Старейшин, и в подземном храме, расположенном под полом их пещерной обители, они с торжественной церемонностью дали мне новое имя «Нуцитон» или Колибри. Сначала это слово гораздо свободней слетало с их языков, нежели с моего собственного. Но позже я привык к своему ацтекскому имени и даже полюбил его, хотя никогда не забывал о том, что я римлянин.
Я плохо переносил бездействие. Честолюбивые мечты дразнили и мучили меня. Снова выступили мы в поход в жажде новых завоеваний, но перед уходом я накинул великолепную тунику на голову моей статуи (ее покров из перьев показался безвкусным в сравнении с моим нарядом) и пообещал жрецу-хранителю статуи, что территории начатых мной завоеваний будут расширяться до тех пор, пока мы не добудем достаточно перьев, чтобы покрыть ими всю статую с головы до ног.
Так началась долгая война за перья Колибри с южным сильным народом толтеков. Кампания сия длилась два долгих года на территориях, протяженностью в бессчетное количество миль и закончилась присоединением новых тысяч подданных к моему государству.
К концу этой войны я обладал большей властью, чем Мерлин. Ацтеки, пьяные от кровавого вина новых побед, забыли учение человека, которого первым провозгласили своим спасителем и наградили в благодарность прозвищем Кетцалькоатль. Без единого обращения к колдовству я стал единственным неоспоримым правителем ацтеков.
Жители нашего города, поглотившего множество мелких деревень, давно уже не умещались в своих наскальных домах, и многие селились внизу, на дне ущелий, где можно было найти и пригодные к пахоте земли, и пресную воду (ведь воды многих окрестных источников окрашены в странный цвет и смертельны для человека).
Наконец для бессчетного множества людей, именующих себя ацтеками, наступил день торжества. В этот день я в возведенном специально по этому случаю храме поместил последнее перо на головную повязку своей статуи и убедился, что последняя теперь сокрыта полностью под пышным покровом из перьев.
Собравшаяся толпа испустила такой вопль, что эхо его долго еще звучало среди величественных скал окрест.
Затем ко мне приблизился сам Мерлин – с добродушной улыбкой, но внушающий трепет в своих торжественных белых одеяниях и в ритуальном головном уборе из птицы Кетцаль.
Он возложил мне на голову свои сухие сморщенные руки, благословляя меня, и провозгласил:
– Вендиций Варрон! Солдат Рима, товарищ по плаванию, вождь, надежда расцветающей нации ацтеков! В соответствии с пожеланием избранных служителей религии перед лицом всех присутствующих здесь людей я даю тебе новое имя. Забудь имена Вендиций Варрон и Нуцитон и отныне будь известен всему народу как Уитцлипотчли – Бог Войны!
Он помолчал, криво усмехнулся и закончил:
– Привет тебе, живой бог!
Я же стоял в замешательстве, ибо всегда считал старца гораздо более достойным восхваления человеком и чувствовал себя предателем хуже Иуды, поскольку украл силу и власть провидца.
В знак приветствия Мерлин склонил передо мной седую голову. И толпа восторженно взревела.
ПОСЛАНЕЦ МЕРЛИНА
Я еще не успел вдохнуть в народ скал свою надежду бросить объединенные племена против мощи Тлапаллана – давнего угнетателя сей обширной страны, как гласят устные предания местных жителей, не имеющих письменности и передающих воспоминания от поколения к поколению в виде рисунков на коже или тростниковой бумаге.
Но со времени нашего прибытия никто не совершал нападений на города Ацтлана, хотя порою наши воины встречались с отрядами тлапалликов на Спорных Территориях – сии скудные земли, лишенные воды и пищи, являлись лучшей преградой для силы Тлапаллана.
До последнего сражались здесь воины – и иногда оставшиеся в живых приносили нам весть о победе, а иногда подобная весть приходила в четыре города Майя. Но ни разу ни одна, ни другая сторона не получала известий о поражении.
Проигравший битву отряд становился пищей для волков и диких медведей, ибо выживших на той стороне не было.
Тлапаллан знал о нашей растущей силе. Спорные Территории кишели тлапалланскими шпионами, которые время от времени тайно пробирались и в земли ацтеков. Некоторые возвращались обратно с новостями о нашем повсеместном вооружении и об осваиваемом местными воинами новом виде оружия, то есть о луке. Так что управляй Тлапалланом человек прозорливый вместо распутного сына Кукулькана, унаследовавшего титул отца, все могло бы кончиться совсем иначе. Но слепая приверженность традиции не позволила правителю отказаться от атлатла – и когда настало время, мы, оставаясь за пределами досягаемости дротика, косили вражеских солдат, словно ряды теоцентли.
Спустя три с половиной года военных действий на юго-западе исполнение клятвы, данной мной у грязного смердящего алтаря на Яйце, стало видеться мне вполне реальным.
Куда бы ни устремлял я взгляд с высоты плато, повсюду, насколько хватало глаз, вокруг простирались земли, которые смело можно было назвать моими. Покоренные мной земли! На юге к нашим территориям была присоединена лежащая у широкой мелкой реки страна толтеков, которые (я знал) по мановению моей руки готовы были идти куда угодно, даже в оскаленные пасти Цербера.
С каждым рассветом и с каждым закатом все отчетливей ощущал я приближение того дня, когда с крепостного вала Ацатлана прозвучит мой приказ – и ацтеки в ногу с толтеками двинутся в последний великий набег, в ходе которого решится навсегда, кто будет править на сем континенте: Ацатлан или Тлапаллан.
Все же я не был так счастлив, как можно было бы ожидать. Жизнь казалась мне несчастной, я томился тяжелыми раздумьями и не понимал, чего мне не хватает для счастья. Великие цели вдруг потеряли свое очарование. Может, я отдал слишком много времени войне? Может, убийство настолько ожесточило мою душу, что все остальное потеряло для меня ценность?
Однажды вечером я стоял у крепостного вала, смотрел на восток, думая о несчастных милях земли и суши, отделяющих меня от Британии, и чувствовал себя бесконечно уставшим от жизни.
Закатные лучи заливали стену крепости и проникали в самые недра пещеры. Но по мере того, как опускалось за горизонт солнце, черная тень наползала на скалу, и в глубине пещеры сгущался мрак. В такой же мрак погрузилась и моя душа.
Какова цель моей борьбы? Могут ли мечты мои осуществиться хотя бы отчасти? В силах ли я удержаться хотя бы на малом участке сих обширных земель, объявить его навеки римской колонией и создать для разбитой Римской Империи тот приют, который описал мне Мерлин в великой своей мудрости? Приют, где Рим сможет прочно обосноваться и создать на обломках былого величья еще более великую Империю, которая не погибнет никогда!
Я осмеливался полагать себя творцом будущего: создателем широко раскинувшегося королевства, связанного воедино системой дорог по римскому образцу, наводненных по всей длине воинами, торговцами, жрецами, пилигримами и спешащими в разные стороны с донесениями быстроногими гонцами. И где-то в центре страны я видел себя самого: маленького Цезаря, который сможет стать достаточно великим для того, чтобы протянуть через моря руку помощи своей родине в час грозного бедствия.
И теперь, когда успех казался столь близок, страстные мечты погасли в душе. Чего не хватало мне, когда все вокруг было моим?
От мрачных раздумий меня оторвало чье-то робкое прикосновение. Я обернулся. Рядом со мной, потупив взор с подобающей девушке скромностью, стояла нежная Золотой Цветок Дня. Я улыбнулся ей и в тот же миг понял, отчего так пуста и сумрачна моя жизнь.
Я обнял девушку за плечи и прильнул к ее устам долгим нежным поцелуем – и, обнявшись под моим плащом, мы вошли в дом ее родителей! Так просто мы обручились, и в день праздника и ликования Золотой Цветок Дня стала моей женой!
Никогда еще не ступал по земле человек, более счастливый, чем я, и никто до сих пор не знал госпожи, более прекрасной. Ибо супруга моя была подлинной госпожой, ни в малой степени не уступающей даровитым и образованным римским матронам. Она по-настоящему помогала мне и поддерживала меня. Я уважал и глубоко почитал свою краснокожую дикарку с нежным сердцем – Золотой Цветок Дня!
Она вдохновила меня на все последующие достижения. Былая страсть обратилась в пепел в моей душе. Супруга моя привнесла новый огонь в мою жизнь. Она всегда верила в меня, и предать ее веру я не мог.
За завоеванием Толтеки последовал продолжительный период мира. Именно тогда я обнародовал свои планы покорения Тлапаллана, которые впоследствии неоднократно обсуждались и уточнялись на многочисленных советах. Затем были тренировки, тренировки и тренировки, которые продолжались до тех пор, пока самый последний легионер не научился исполнять свои обязанности не хуже любого ветерана. Теперь вместо центурий под командованием моих товарищей оказались целые когорты крепкие, сильные, вооруженные копьями, луками и мечами, прикрытые щитами из прочного дерева и почти неуязвимые для врага:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Мои воспоминания о древних верованиях народ принял за новое божественное откровение. Люди дали свои имена открытым мной богам, и скоро каждое из божеств обзавелось своими почитателями во главе со жрецами, которые появились так неожиданно, словно выросли из-под земли.
С тех пор, как мой маленький легион овладел новой техникой ведения войны, мир показался ему слишком тесен для того, чтобы терпеть в нем присутствие врага – независимо от того, насколько далеко он обитает. Выиграв бой на чужой территории, мои воины почувствовали себя непобедимыми. Они постоянно просили меня вести их против нового врага, и я, признаюсь, делал это с удовольствием. Война была моей профессией, сутью моей жизни.
Снова выступали мы в поход. И снова раз за разом возвращались с триумфом после присоединения к растущей империи новых сообществ, которые сотни лет существовали порознь, едва ли зная названия друг друга. С исчезновением старой неприязни маленькие племена утратили прежние названия и по-братски объединились под знаменем ацтеков и под их управлением.
С восхода до позднего вечера не знали отдыха жрецы, они обращали в новую веру, проповедовали, рассылали по дальним селениям миссионеров, которые описывали новых богов, привлекая на помощь все свое причудливое, яркое и богатое воображение. Мои скудные способности живописания божественных атрибутов были далеко превзойдены.
Я никогда не забуду удивления, испытанного, когда по возвращении из продолжительного похода в Страну Потухших Огней (то ужасная уродливая земля, загроможденная выветренной лавой) у границы нашей территории меня встретила процессия жрецов, несущих легко узнаваемую статую.
Это было мое изображение в натуральную величину, причем все снаряжение панцирь, шлем и меч – было искусно и восхитительно выполнено из перьев. Оставшись один, я внутренне улыбнулся подобному робкому выражению почтения мне – седому, покрытому шрамами, облаченному в кожу и железо римскому центуриону. Суждено ли мне стать живым богом – мне, который дал жизнь столь многим воображаемым богам?
Золотой Цветок Дня (в ее семье я жил) на следующий день после завтрака принесла мне в виде подношения полную горсть перьев колибри, которые высоко ценились среди этого простого народа, ибо птицы сии встречались редко среди здешних каменистых равнин, лишенных цветущей растительности.
Тронутый подобным доказательством заботы и преданности, я посмотрел на девушку новыми глазами и – дабы сохранить сей подарок – засунул перышки под одну из металлических полос на панцире и несколько дней расхаживал по городу в таком виде. Часто я ловил взгляды, украдкой бросаемые на мое украшение, но не придавал этому никакого значения. Наконец Золотой Цветок Дня подошла ко мне и застенчиво попросила позволить ей пришить новыми ремнями некоторые пластины доспехов, частично оторванные во время последних сражений. Естественно, я не стал возражать.
Представь же мое удивление, когда девушка вернула мне мои старые, изрубленные в боях доспехи, на которых каждая мельчайшая пластина полностью скрывалась под пышным сверкающим покровом из перьев колибри, пришитых к мягкой подкладке из оленьей кожи. И покров сей имел узор в высшей степени причудливый и красивый.
Быстроногие гонцы посетили все подчиненные двум главным городам селения, дабы достать перья для этого подарка. То была награда мне за то, что сделал людей из сих замкнутых обитателей пещер – и то был дар, достойный Цезаря! Конечно, даже сам старый Пикус никогда не видел подобного одеяния! Я разгуливал по городу в великолепном наряде, исполненный гордости, но не столь великой, какая выразилась в преданном взоре Золотого Цветка Дня, когда я поблагодарил девушку и объяснил ей значение поцелуя – ведь идея принадлежала именно ей.
Затем однажды меня вызвал совет Старейшин, и в подземном храме, расположенном под полом их пещерной обители, они с торжественной церемонностью дали мне новое имя «Нуцитон» или Колибри. Сначала это слово гораздо свободней слетало с их языков, нежели с моего собственного. Но позже я привык к своему ацтекскому имени и даже полюбил его, хотя никогда не забывал о том, что я римлянин.
Я плохо переносил бездействие. Честолюбивые мечты дразнили и мучили меня. Снова выступили мы в поход в жажде новых завоеваний, но перед уходом я накинул великолепную тунику на голову моей статуи (ее покров из перьев показался безвкусным в сравнении с моим нарядом) и пообещал жрецу-хранителю статуи, что территории начатых мной завоеваний будут расширяться до тех пор, пока мы не добудем достаточно перьев, чтобы покрыть ими всю статую с головы до ног.
Так началась долгая война за перья Колибри с южным сильным народом толтеков. Кампания сия длилась два долгих года на территориях, протяженностью в бессчетное количество миль и закончилась присоединением новых тысяч подданных к моему государству.
К концу этой войны я обладал большей властью, чем Мерлин. Ацтеки, пьяные от кровавого вина новых побед, забыли учение человека, которого первым провозгласили своим спасителем и наградили в благодарность прозвищем Кетцалькоатль. Без единого обращения к колдовству я стал единственным неоспоримым правителем ацтеков.
Жители нашего города, поглотившего множество мелких деревень, давно уже не умещались в своих наскальных домах, и многие селились внизу, на дне ущелий, где можно было найти и пригодные к пахоте земли, и пресную воду (ведь воды многих окрестных источников окрашены в странный цвет и смертельны для человека).
Наконец для бессчетного множества людей, именующих себя ацтеками, наступил день торжества. В этот день я в возведенном специально по этому случаю храме поместил последнее перо на головную повязку своей статуи и убедился, что последняя теперь сокрыта полностью под пышным покровом из перьев.
Собравшаяся толпа испустила такой вопль, что эхо его долго еще звучало среди величественных скал окрест.
Затем ко мне приблизился сам Мерлин – с добродушной улыбкой, но внушающий трепет в своих торжественных белых одеяниях и в ритуальном головном уборе из птицы Кетцаль.
Он возложил мне на голову свои сухие сморщенные руки, благословляя меня, и провозгласил:
– Вендиций Варрон! Солдат Рима, товарищ по плаванию, вождь, надежда расцветающей нации ацтеков! В соответствии с пожеланием избранных служителей религии перед лицом всех присутствующих здесь людей я даю тебе новое имя. Забудь имена Вендиций Варрон и Нуцитон и отныне будь известен всему народу как Уитцлипотчли – Бог Войны!
Он помолчал, криво усмехнулся и закончил:
– Привет тебе, живой бог!
Я же стоял в замешательстве, ибо всегда считал старца гораздо более достойным восхваления человеком и чувствовал себя предателем хуже Иуды, поскольку украл силу и власть провидца.
В знак приветствия Мерлин склонил передо мной седую голову. И толпа восторженно взревела.
ПОСЛАНЕЦ МЕРЛИНА
Я еще не успел вдохнуть в народ скал свою надежду бросить объединенные племена против мощи Тлапаллана – давнего угнетателя сей обширной страны, как гласят устные предания местных жителей, не имеющих письменности и передающих воспоминания от поколения к поколению в виде рисунков на коже или тростниковой бумаге.
Но со времени нашего прибытия никто не совершал нападений на города Ацтлана, хотя порою наши воины встречались с отрядами тлапалликов на Спорных Территориях – сии скудные земли, лишенные воды и пищи, являлись лучшей преградой для силы Тлапаллана.
До последнего сражались здесь воины – и иногда оставшиеся в живых приносили нам весть о победе, а иногда подобная весть приходила в четыре города Майя. Но ни разу ни одна, ни другая сторона не получала известий о поражении.
Проигравший битву отряд становился пищей для волков и диких медведей, ибо выживших на той стороне не было.
Тлапаллан знал о нашей растущей силе. Спорные Территории кишели тлапалланскими шпионами, которые время от времени тайно пробирались и в земли ацтеков. Некоторые возвращались обратно с новостями о нашем повсеместном вооружении и об осваиваемом местными воинами новом виде оружия, то есть о луке. Так что управляй Тлапалланом человек прозорливый вместо распутного сына Кукулькана, унаследовавшего титул отца, все могло бы кончиться совсем иначе. Но слепая приверженность традиции не позволила правителю отказаться от атлатла – и когда настало время, мы, оставаясь за пределами досягаемости дротика, косили вражеских солдат, словно ряды теоцентли.
Спустя три с половиной года военных действий на юго-западе исполнение клятвы, данной мной у грязного смердящего алтаря на Яйце, стало видеться мне вполне реальным.
Куда бы ни устремлял я взгляд с высоты плато, повсюду, насколько хватало глаз, вокруг простирались земли, которые смело можно было назвать моими. Покоренные мной земли! На юге к нашим территориям была присоединена лежащая у широкой мелкой реки страна толтеков, которые (я знал) по мановению моей руки готовы были идти куда угодно, даже в оскаленные пасти Цербера.
С каждым рассветом и с каждым закатом все отчетливей ощущал я приближение того дня, когда с крепостного вала Ацатлана прозвучит мой приказ – и ацтеки в ногу с толтеками двинутся в последний великий набег, в ходе которого решится навсегда, кто будет править на сем континенте: Ацатлан или Тлапаллан.
Все же я не был так счастлив, как можно было бы ожидать. Жизнь казалась мне несчастной, я томился тяжелыми раздумьями и не понимал, чего мне не хватает для счастья. Великие цели вдруг потеряли свое очарование. Может, я отдал слишком много времени войне? Может, убийство настолько ожесточило мою душу, что все остальное потеряло для меня ценность?
Однажды вечером я стоял у крепостного вала, смотрел на восток, думая о несчастных милях земли и суши, отделяющих меня от Британии, и чувствовал себя бесконечно уставшим от жизни.
Закатные лучи заливали стену крепости и проникали в самые недра пещеры. Но по мере того, как опускалось за горизонт солнце, черная тень наползала на скалу, и в глубине пещеры сгущался мрак. В такой же мрак погрузилась и моя душа.
Какова цель моей борьбы? Могут ли мечты мои осуществиться хотя бы отчасти? В силах ли я удержаться хотя бы на малом участке сих обширных земель, объявить его навеки римской колонией и создать для разбитой Римской Империи тот приют, который описал мне Мерлин в великой своей мудрости? Приют, где Рим сможет прочно обосноваться и создать на обломках былого величья еще более великую Империю, которая не погибнет никогда!
Я осмеливался полагать себя творцом будущего: создателем широко раскинувшегося королевства, связанного воедино системой дорог по римскому образцу, наводненных по всей длине воинами, торговцами, жрецами, пилигримами и спешащими в разные стороны с донесениями быстроногими гонцами. И где-то в центре страны я видел себя самого: маленького Цезаря, который сможет стать достаточно великим для того, чтобы протянуть через моря руку помощи своей родине в час грозного бедствия.
И теперь, когда успех казался столь близок, страстные мечты погасли в душе. Чего не хватало мне, когда все вокруг было моим?
От мрачных раздумий меня оторвало чье-то робкое прикосновение. Я обернулся. Рядом со мной, потупив взор с подобающей девушке скромностью, стояла нежная Золотой Цветок Дня. Я улыбнулся ей и в тот же миг понял, отчего так пуста и сумрачна моя жизнь.
Я обнял девушку за плечи и прильнул к ее устам долгим нежным поцелуем – и, обнявшись под моим плащом, мы вошли в дом ее родителей! Так просто мы обручились, и в день праздника и ликования Золотой Цветок Дня стала моей женой!
Никогда еще не ступал по земле человек, более счастливый, чем я, и никто до сих пор не знал госпожи, более прекрасной. Ибо супруга моя была подлинной госпожой, ни в малой степени не уступающей даровитым и образованным римским матронам. Она по-настоящему помогала мне и поддерживала меня. Я уважал и глубоко почитал свою краснокожую дикарку с нежным сердцем – Золотой Цветок Дня!
Она вдохновила меня на все последующие достижения. Былая страсть обратилась в пепел в моей душе. Супруга моя привнесла новый огонь в мою жизнь. Она всегда верила в меня, и предать ее веру я не мог.
За завоеванием Толтеки последовал продолжительный период мира. Именно тогда я обнародовал свои планы покорения Тлапаллана, которые впоследствии неоднократно обсуждались и уточнялись на многочисленных советах. Затем были тренировки, тренировки и тренировки, которые продолжались до тех пор, пока самый последний легионер не научился исполнять свои обязанности не хуже любого ветерана. Теперь вместо центурий под командованием моих товарищей оказались целые когорты крепкие, сильные, вооруженные копьями, луками и мечами, прикрытые щитами из прочного дерева и почти неуязвимые для врага:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31