– А у солнечного света нет другого источника, кроме солнца?
Теперь я понял, что у нее на уме, однако что-то во мне восстало против.
– Когда тот человек – Хильдегрин, которого мы второй раз встретили на надгробной плите в разрушенном городе, – перевозил нас через Птичье Озеро, он рассказывал о миллионах умерших людей, людей, чьи тела потонули в водах того озера. Но как же они могли утонуть, Северьян? Ведь тела легче воды. Их как-то утяжелили, но как? Я не знаю. А ты?
Я знал.
– Им в горло проталкивают свинцовую дробь.
– Я так и думала. – Ее голос был так слаб, что я едва слышал его даже в тишине маленькой комнатки. – Нет, я это знала. Поняла, когда увидела их.
– Ты думаешь, что это Коготь вернул тебя назад? Доркас кивнула.
– Нельзя не признать, что иногда он и впрямь действует. Но только когда я достаю его, да и то не всегда. Когда ты вытащила меня из воды в Саду Непробудного Сна, он лежал у меня в ташке, и я даже не знал, что он со мной.
– Северьян, ты однажды позволил мне подержать его. Можно мне еще раз на него взглянуть?
Я вынул Коготь из мягкого мешочка и поднял вверх. Синие лучи казались сонными, однако в центре его был хорошо заметен устрашающего вида крюк, из-за которого камень и получил свое имя. Доркас протянула к нему руку, но я покачал головой, памятуя, что сталось со стаканом.
– Ты боишься, я причиню ему зло? Не беспокойся. Это было бы святотатством.
– Если ты сама веришь в то, что говоришь, а я в этом не сомневаюсь, то должна ненавидеть его за свое избавление от…
– Смерти. – Она опять уставилась в потолок и улыбнулась, словно делила с ним некую сокровенную и нелепую тайну. – Ну же, скажи это слово. Тебе оно вреда не принесет.
– От сна, – сказал я. – Ведь если возможно вывести человека из этого состояния, это не смерть – не смерть, как мы всегда понимали ее, какой она рисуется в нашем сознании при слове «смерть». Однако, признаюсь, я до сих пор с трудом верю, что Миротворец, которого уже многие тысячелетия нет в живых, может воскрешать других посредством этого камня.
Доркас не отвечала. Я даже не мог поручиться, что она слушала.
– Ты вспомнила Хильдегрина, – продолжал я, – и день, когда он перевез нас через озеро, чтобы сорвать аверн. А ты помнишь, что он сказал о смерти? Что она добрый друг птицам. Возможно, нам тогда следовало уяснить, что такая смерть не может быть смертью в нашем понимании.
– Если я скажу, что поверила твоим словам, ты дашь мне подержать Коготь?
Я снова покачал головой. Доркас не смотрела на меня, но она, должно быть, видела, как качнулась моя тень, а может быть, просто ее воображаемый Северьян на потолке тоже ответил отказом.
– Ты прав. Я бы разбила его, если б смогла. Сказать, во что я действительно верю? В то, что я была мертва, – не спала, а именно была мертва. И жила я давным-давно, в доме с маленькой лавочкой, с мужем и ребенком. А этот твой Миротворец, явившийся так много лет назад, был авантюристом из древнего племени, пережившим всемирную смерть. – Ее пальцы впились в одеяло. – Ответь мне, Северьян, не назовут ли его Новым Солнцем, когда он явится снова? Похоже, что так и будет, правда? А еще я верю, что, когда он приходил, он принес с собой нечто, имеющее над временем такую же власть, какую, говорят, зеркала Отца Инира имеют над пространством. И это твой камень.
Она замолчала и, повернув голову, дерзко взглянула на меня; поскольку я не отвечал, она продолжала:
– Ты вернул к жизни улана, и это стало возможным потому, что Коготь прокрутил для него время назад, к тому моменту, когда он был еще жив. Ты почти залечил раны своего друга, и это удалось потому, что Коготь повернул время к тому моменту, когда они должны были почти зажить. А провалившись в болото в Саду Непробудного Сна, ты, наверное, коснулся или почти коснулся меня, и для меня наступило время, когда я еще жила, вот я и ожила снова. Но до этого я была мертва. Долго, долго мертва – сморщенный труп под бурыми водами. Во мне и сейчас есть что-то мертвое.
– Во всех нас постоянно присутствует что-то мертвое, – возразил я. – Хотя бы потому, что мы знаем – в один прекрасный день мы умрем. Во всех, за исключением младенцев.
– Я хочу вернуться, Северьян. Теперь я это поняла и давно уже собираюсь втолковать тебе. Мне необходимо вернуться и выяснить, кто я, где жила и что со мной случилось. Ты, я знаю, не можешь пойти со мной…
Я кивнул.
– Я и не прошу. И даже не хочу, чтобы ты шел со мной. Я люблю тебя, но ты тоже смерть, только другая – смерть, которая была подле меня и стала мне другом, подобно той, прежней смерти в озере, но все же ты смерть. В поисках своей жизни я не хочу брать смерть в попутчики.
– Понимаю.
– Может быть, еще жив мой сын – наверное, он уже старик, но еще жив. Мне нужно это знать. – Конечно, – согласился я, но, не сдержавшись, прибавил: – А ведь было время, когда ты говорила иначе. Что я не смерть и не должен допустить, чтобы другие убедили меня в обратном. Это было за фруктовым садом, в парке Обители Абсолюта. Помнишь?
– Для меня ты всегда был смертью, – сказала она. – Или, если угодно, я попалась в ловушку, о которой предупреждала тебя. Возможно, ты не смерть, но ты останешься самим собой – мучителем и палачом, с твоих рук всегда будет капать кровь. Ты ведь так хорошо помнишь все, что случилось тогда в Обители Абсолюта, может быть, ты… нет, не могу. Это Миротворец, или Коготь, или Предвечный учинил это надо мной. Не ты, нет. – Так в чем же дело?
– Тогда, на рассвете, доктор Талос дал нам с тобой денег. Те деньги он получил за нашу пьесу от какого-то придворного. Когда мы отправились в путь, я все отдала тебе. Можно мне взять их назад? Они мне понадобятся. Если не все, то хотя бы часть.
Я высыпал на стол все деньги из ташки. Их было столько же, сколько Доркас дала мне, или немного больше.
– Спасибо, – сказала она. – А тебе они не понадобятся?
– Тебе они нужны больше. Кроме того, это ж твои деньги.
– Я хотела бы уйти завтра, если наберусь сил. Но послезавтра уйду в любом случае. Ты, наверное, не знаешь, как часто отсюда отправляются лодки вниз по реке?
– Все зависит от твоего желания. Лодку спускают на воду, а дальше дело за рекой.
– Не в твоих привычках так говорить, Северьян. Во всяком случае, на тебя это не похоже. Так, пожалуй, сказал бы твой друг Иона, судя по тому, как ты о нем отзывался. Кстати, ты не первый, кто зашел меня проведать. Здесь был наш Друг Гефор – твой друг, по крайней мере. Тебе не кажется это забавным? Прости, я только хотела переменить тему.
– Он получает от этого удовольствие. Получает удовольствие, глядя на меня.
– Как и тысячи других, когда ты вершишь публичную казнь. Да и ты сам.
– Они приходят испытать ужас, чтобы потом иметь возможность поздравлять себя с тем, что еще живы. А еще потому, что любят щекотать себе нервы и пребывать в напряженном неведении, не отменят ли смертный приговор и не случится ли что-нибудь непредвиденное. Я же получаю удовольствие, демонстрируя свое мастерство – это единственное, что я действительно умею, – мне нравится исполнять все с таким совершенством. Но Гефор приходит за другим.
– Увидеть боль?
– Боль, да, но и кое-что еще.
– А знаешь, ведь он готов молиться на тебя. Мы с ним долго беседовали, и я думаю, он пойдет в огонь, стоит тебе только приказать. – Наверное, я переменился в лице, потому что она добавила: – Я вижу, тебе делается нехорошо от всех этих разговоров о Гефоре. Хватит нам и одного больного. Давай поговорим о чем-нибудь другом.
– Тебе сейчас хуже, чем мне. Но, думая о Гефоре, я всегда вижу его таким, каким однажды видел с эшафота: рот открыт, а глаза…
Она нервно поежилась.
– Да-да, эти глаза, я видела их сегодня. Мертвые глаза, хотя, наверное, мне бы не пристало так говорить. Глаза трупа. Когда в них смотришь, кажется, что они неподвижны и сухи, как камни.
– Вовсе нет. Когда я стоял на эшафоте в Сальтусе, я глянул вниз и заметил Гефора: взгляд его беспокойно метался. Но тебе его взгляд показался безжизненным и напомнил глаза трупа. Неужели ты никогда не смотрелась в зеркало? Твои глаза не похожи на глаза мертвой.
– Наверное. – Доркас помолчала. – Когда-то ты говорил, что они прекрасны.
– Разве тебя не радует жизнь? Даже если мертв твой муж, даже если умер ребенок, и дом, в котором ты жила, превратился в груду камней, – даже если все это так, неужели для тебя не счастье снова оказаться здесь? Ты ведь не призрак, не дух, подобно тем, что мы видели в разрушенном городе. Взгляни же в зеркало. Или посмотри мне в лицо, в лицо любого мужчины, и ты увидишь, какая ты на самом деле.
Доркас медленно села на кровати; это стоило ей больших усилий, чем когда она приподнималась выпить вина, но в этот раз она спустила ноги на пол, и я увидел, что под тонким одеялом на ней ничего нет. Кожа Иоленты до болезни была безупречна – гладкая и эластичная, как сливочный крем. Кожа Доркас была испещрена крошечными золотыми веснушками, а сама она была так худа, что я всегда чувствовал ее кости; и все же, в своем несовершенстве, она была желанней Иоленты со всеми соблазнами ее плоти. Сознавая, сколь непростительно было бы взять ее, даже просить ее отдаться мне сейчас, когда она так больна, а я вот-вот ее покину, я все же чувствовал, как растет во мне желание. Сколь сильно ни любил бы я женщину – или сколь мало, – жажда обладания особенно велика во мне тогда, когда обладание уже невозможно. Но мои чувства к Доркас были и глубже, и сложнее. Она стала, пусть на короткое время, моим самым близким другом – ближе я никогда не имел, и наша близость, от неистовой страсти в переоборудованной под жилище кладовой в Нессусе до бесконечно долгих ленивых игр в спальне Винкулы, превратилась в особое проявление дружбы, а не только любви.
– Ты плачешь, – сказал я. – Хочешь, я уйду? Она покачала головой и, словно не в силах сдержать слова, рвущиеся наружу, прошептала:
– Пойдем вместе, Северьян! Я все не то говорила. Пойдем! Пойдем со мной!
– Не могу.
Она откинулась на узкую кровать и теперь казалась совсем маленькой, почти ребенком.
– Я знаю. У тебя долг перед гильдией. Ты не можешь снова предать ее и мучиться совестью. Я тебя и не прошу. Просто я всегда чуть-чуть надеялась, что мы могли бы уйти вместе.
Я снова покачал головой.
– Мне придется бежать из города…
– Северьян!
– На север. А ты едешь на юг, и, если я поеду с тобой, нас очень скоро настигнут скоростные суда, набитые солдатами.
– Северьян, что случилось? – Лицо Доркас было все так же бесстрастно, и только глаза широко распахнулись.
– Я освободил женщину. Мне было приказано задушить ее, а тело бросить в Ацис; я вполне мог это сделать – я не испытывал к ней никаких чувств, и все обошлось бы без последствий. Но, оставшись с ней наедине, я вспомнил Теклу. Мы стояли в обсаженной кустами маленькой беседке у самой воды. Мои руки обнимали ее шею, а я думал о Текле – вспоминал, как хотел спасти ее. И не знал, что должен предпринять. Я не рассказывал тебе?
Доркас едва заметно покачала головой.
– Кругом были братья; если бы мы пошли кратчайшей дорогой, то наткнулись бы по меньшей мере на пятерых, знавших меня и знавших все о ней. (Где-то в дальнем уголке сознания я слышал крики Теклы. ) Все, что мне нужно было сделать тогда, это сказать им, что мастер Гурло приказал мне привести ее к нему. Но в этом случае мне пришлось бы уйти вместе с нею, а я тогда еще пытался найти способ остаться в гильдии. Я просто мало ее любил.
– Теперь все в прошлом, – отвечала Доркас. – И знаешь что, Северьян? Смерть вовсе не так ужасна, как ты думаешь.
Мы поменялись ролями, словно заблудившиеся дети, по очереди утешающие друг друга.
Я пожал плечами. Призрак, проглоченный мною на пиру у Водалуса, снова разволновался. Я чувствовал, как длинные холодные пальцы проникают в мой мозг, и, хотя не мог взглянуть внутрь собственного черепа, знал, что ее бездонные фиолетовые глаза смотрят сейчас из моих. Мне стоило немалых усилий не заговорить ее голосом.
– Как бы то ни было, я был там, в беседке, с женщиной. Наедине. Ее звали Кириака. Я знал, подозревал, по крайней мере, что ей известно местонахождение Пелерин, – она жила среди них некоторое время. Существует несколько бесшумных способов пытки, которые не требуют особых орудий, но тем не менее весьма действенны. Нужно как бы проникнуть в тело клиента и непосредственно воздействовать на его нервную систему. Я собрался было применить прием, который называется у нас «палочкой Хумбабы», но, не успел я ее коснуться, она сама мне все рассказала. Пелерины сейчас у перевала Орифии – ухаживают за ранеными. Женщина сказала, что только неделю назад получила письмо из Ордена…
12. ВНИЗ ПО ВОДОСТОКУ
Беседка могла похвастаться прочной крышей, но стенки были собраны из решеток, и высокие древовидные папоротники, посаженные у их основания, служили лучшим укрытием, чем узкие планки. Сквозь ветви пробивались лунные лучи. Больше света проникало через портал – света, преломленного о воды стремительного потока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39