А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

..
– Сто пятьдесят? – удивленно переспросил я. – Зимой они, наверное все перемерзли...
– Конечно, самые слабые погибли от неодолимой природной силы... А остальные, ничего, приспособились к житейскому существованию... Одни по деревням таежным-придорожным притерлись, другие – по зимовьям, да заброшенным штольням и шахтам распределились.
– Да... Кучеряво, аж в дрожь мелкую бросает... А буйные есть среди них?
Шура посмотрел на меня грустно и задумчиво (совсем как утомленный круглосуточной работой белогвардейский контрразведчик) и, отвернувшись в сторону, бесцветно ответил:
– Есть... И в тайге, и у нас в хозяйстве...
– И сколько их здесь? – спросил я, после того, как мысль "Вот влип!!!" ушла в пятки.
– Три штуки. С Тридцать Пятым пришли. И вокруг шахты несколько – недавно в лесу Инка двоих видела, женьшень грызли с голодухи для поддержания сил. И на той стороне, за горой, у запасного ствола, тоже несколько есть... – отозвался Шура ровным голосом. И вдруг, наклонившись ко мне, выпучил ставшие бессмысленными глаза и начал быстро шептать:
– Их Хачик вокруг меня собирает. Они машину какую-то делают... меня убить. Или ракету баллистическую с разделяющимися боеголовками... Но я все предусмотрел, – лицо Шуры загорелось злорадной улыбкой. – Сбивать их будем на недосягаемом расстоянии. Я прибор такой хитрый придумал с проводами разноцветными и штырем медным, чтобы мозгами их сбивать. Но моих мозгов маловато будет, пока только на шишки кедровые хватает. Надо нам всем вместе в него напряженно думать, но я еще синхронизацию не продумал... Но...
– Так эти трое буйных здесь еще? – перебил я Шуру, поняв, что его зациклило.
– Не... – протянул он, как бы выпав на парашюте из безумия. – Сейчас они у нас на восьмом горизонте проживают...
– На первом шахтном горизонте?
– Да. Сначала они здесь, в подвале жили, но буянили очень и не по делу. И я сильно подозревал...
– Что Хачик их прислал?
– Вот видишь! Даже ты понимать ситуацию начинаешь! А я, дурак, поначалу не сообразил, пока они на меня скопом не бросились. Спасибо Тридцать Пятому, он их забурником разогнал.
– И как вы их туда, на горизонт, спустили?
– Как, как... В клети...
– Значит, спуск-подъем в шахту у вас в полном порядке? – удивился я.
– Да... Мы раз в несколько дней им жратву им возим.
– А 9-ый горизонт затоплен?
– Нет, только шахтный двор притоплен, – внимательно посмотрел на меня сумасшедший. – Воды там по пояс.
– А гаврики эти на поверхность не выберутся?
– Не должны. За железной дверью они. В бывшем музее.
– Там уютно, знаю. Полы деревянные, стенки сухие.
– Уютно, но воли нету... – отвел от меня Шура свои задумчивые глаза.
– А друг друга они там не загрызут? С тоски или от темперамента?
– Нет. Мне кажется – друзья они. Как близнецы друг друга без слов понимают.
Мы замолчали и некоторое время думали о своем. Я первым прервал паузу и пошел ва-банк по системе Станиславского:
– Шур... – как можно жалобнее обратился я к сторожу шахты. – Может быть, ты и меня перезомбируешь? Черт его знает, может быть, и в самом деле бес-Хачик меня попутал и помимо моего сознания сюда пригнал... Да, точно... – ушел я в себя, сокрушенно покачивая головой. – Наверное, из-за этого всю жизнь меня тревога и мучила. Сидела в груди и мучила, гнала куда-то из городов. Понимаешь, – стыдясь своей откровенности поднял я глаза на зрителя (покраснеть не получилось), – я по любому поводу тревожусь и бегу незнамо куда. Жизнь не мила мне стала, особенно в последнее время. И близким своим все порчу... Трех жен практически насмерть замучил своим неадекватным поведением Перезомбируй меня, а? Вылечи, пожалуйста...
Глаза Шуры победно засверкали и он радостно улыбнулся.
– С тех пор, как я из больницы ушел, я никогда в людях не ошибался. Я тебя вылечу, добрым будешь, помни только – я так просто никому не доверяю, у меня все под рентгеном...
– Не беспокойся, Шура. Рентгень, не стесняйся.
– Давай, мы прямо сейчас тебя перезомбируем. Отдай, пожалуйста, свой пистолет.
– Слушай, а жить-то я буду после лечения твоего? – протягивая ему оружие, спросил я с опаской.
– Будешь! Еще как! – засмеялся Шурик. – С Инессой будешь! Пойдем со мной.
Он вывел меня наружу. Машина моя исчезла, как, впрочем, и Елкин. Увидев нас, все оставшиеся пациенты шахты встали со своих мест и стали вглядываться нам в глаза.
– Хачик его прислал, – сказал Шура, стараясь выглядеть хмурым. – Он сам признался. Просил его переделать. Давайте, пожалуй, начнем, а то ужин скоро...
Смоктуновский ясно улыбнулся и ушел за здание. Через пять минут он вернулся, таща за собой громыхающую железную вентиляционную трубу. Инесса с Тридцать Пятым пошли ему навстречу, взяли трубу за концы и понесли ее к нам.
– Вот сюда кладите, – сказал им Шура, указывая на асфальтовую дорожку, ведущую к курилке.
Когда труба была положена на указанное место, Шура подошел ко мне и, положив руку мне на плечо, ласково сказал:
– Давай, залазь в самую середку. И не бойся ничего.
Я пожал плечами, вздохнул, и полез в трубу. Как только моя голова оказалась внутри, впереди, у ее противоположного торца, я увидел голени Инессы. Ровные, светлые, они внушили мне уверенность в завтрашнем дне и я успокоился. Через минуту все сумасшедшие, включая и обладательницу соблазнительных ног, куда-то ушли и я стал подумывать, что, видимо, перезомбирование – это всего лишь очистка объектом исправления внутренней поверхности трубы от многолетней ржавчины. Ну, или что-то вроде того. Но я жестоко ошибся...
Минут через двадцать исполнители моего исправления вернулись и тут же мне стало себя очень и очень жалко: в торце я опять увидел ноги Инессы и сразу же – ее руку, швырнувшую мне под нос тлеющую тряпицу. И тут же отверстие трубы было заткнуто старыми изорванными ватниками. Стало совершенно темно и я понял, что они заткнули трубу и сзади меня. Едкий дым тлеющей ткани вошел в легкие и разорвал их кашлем. Я стал извиваться и бить затылком и руками о железо. И тут же сумасшедшие начали бешено колотить палками о трубу. Это было неописуемо ужасно. Я определенно чувствовал, что теряю рассудок, что еще немного этой пытки и я никогда не смогу стать прежним человеком...
Сколько все это продолжалось, я не знаю. Но неожиданно грохот прекратился, затычки были вынуты и мне вновь удалось глотнуть свежего воздуха, увидеть свет и голени Инессы. Отдышавшись, я начал вылезать по направлению к ним, но услышал ровный голос Шуры:
– Рано, милок, рано.
И все повторилось вновь. Вновь в трубу влетела горящая ткань, вновь стало темно и вновь они все вместе стали колотить палками по уже измятому железу. И вновь, когда все это кончилось, я услышал:
– Рано, милок, рано.
Как ни странно, этот повтор меня успокоил. Я понял, что задохнуться они мне не дадут и что экзекуция закончится либо после определенного числа повторов, либо после того, как я надолго потеряю сознание. И я свернулся ежиком и стал терпеть...
Очнулся я на траве. Мое тело лежало на спине, глаза смотрели в голубое небо, а когда его замещала голова Инессы – в ее настороженные, холодные теперь, зеленые глаза. "Спокойно, спокойно, дорогой! – подумал я. – Ты должен измениться. Стать другим, а то Шурик не поверит..."
– Как тебя зовут? – присев рядом со мной на корточки, строго спросил мой мучитель.
Я долго смотрел ему в глаза. Потом уронил голову набок и равнодушно ответил:
– Не знаю...
– Тебя зовут... тебя зовут Костей. И ты мой брат. Встань и иди к той сосне.
Я встал, подошел к сосне и прислонился к ней спиной. И увидел в руках у Шуры пистолет. "Идиот, – зло прошептал я. – Вздумал с сумасшедшими в детские игры играть. Идиот!"
Нас разделяло всего десять метров. "Бежать? – подумал я, оглянувшись. – Не имеет смысла – поймают... Наверняка, у них все предусмотрено.
Шура поднял пистолет и дважды выстрелил. И дважды мочки моих ушей были ожжены горячими пулями. Нет, он не прострелил их мне. Он просто коснулся их горячим свинцом...
– Молодец, не побежал! Поверил брату, – сказал растроганный Шура, подойдя ко мне вплотную. – А теперь, на, в себя поверь...
Он сунул мне в руки пистолет и толкнул в спину, посылая меня к своим товарищам. А сам встал спиной к сосне. Уверенный в себе, ну, прямо движущая сила природы.
Я, решив, что в этой компании пытаться что-то понять – дохлое дело, подошел к безучастно стоящим сумасшедшим. Инесса завязала мне глаза кухонным полотенцем, остро пахнувшим сырым картофелем и хозяйственным мылом. Деловито проверив, плотно ли легла повязка, она подвела меня метров на пять ближе по направлению к Шурику, подняла мою руку, сжимавшую пистолет, точнее нацеливая, чуть поправила ее и тихо сказала:
– Стреляй, сколько патронов есть.
Когда я начал стрелять, прикосновение ее теплой, мягкой ладони еще не растворилось в моей руке.
На четвертом или пятом выстреле вышла осечка и, опустив пистолет, я сел на траву. Теплые спорые руки развязали повязку на глазах и прямо перед собой я увидел Шуру. Рядом с ним стояла Инесса и равнодушно смотрела на Тридцать Пятого, бьющегося в тихом припадке.
– Понял? – нежно сказал Шура и подавшись ко мне, обнял за плечи. – Это он за меня так переживал, что не выдержал морального климата. И ты теперь так бояться за меня будешь... Потому, как у нас с тобой одна жизнь теперь... Немного погодя подлечим тебя еще немного и ты совсем нашим будешь... И мы твоими навек станем...
А я улыбался... Но радовался я не его ласковым словам, а тому, что пятью минутами раньше не побежал в тайгу. "Если бы я тогда побежал, то стрельбы бы не было... – думал я, уже весь объятый эйфорией. – Раздался бы один короткий выстрел и пуля вышла бы у меня из переносицы. Умеют стрелять параноики, ничего не скажешь... А вот улыбка у меня получается какой-то нормальной, надо ее менять". И я захихикал, пытаясь убедить Шуру со товарищи в своей ненормальности. Или нормальности, как они ее понимают?
Шура внимательно посмотрел мне в глаза, затем озабоченно покачал головой и сказал:
– Да ты, Костя, что-то не в себе. Перепугался что ли?
– Да нет... – ответил я. – Просто другим каким-то стал. К себе привыкаю...
– Привыкай, привыкай. А мы тебе поможем, – ответил Шура и поманил пальцем Смоктуновского.
Когда тот подошел, он сказал ему просящим голосом:
– Почитай ему что-нибудь из своего репертуара.
Иннокентий сел рядом со мной, подогнув под себя ноги, взял мою правую руку в свои, закрыл глаза и начал что-то шептать. А может быть, и не шептать... Не знаю... Ни в этот раз, ни в следующие "чтения" я не понимал, что со мной начинало происходить лишь только этот сумасшедший поэт прикасался к моей руке и начинал читать свои стихи без слов. Хорошие стихи – это всепроникающие волны слов, слитых музыкой ритма. А волны, исходившие от Смоктуновского состояли не из слов... Они, подавляя суть, деформировали происходящее, обволакивали и несли что-то... Нет, не энергию, не спокойствие, не уверенность... Они приносили то, что я когда-то потерял... Свою доброту, любовь некогда любимых мною женщин и еще что-то...
Когда я раскрыл глаза, все, включая и Смоктуновского, стояли передо мною и смотрели на меня как на человека, только что нашедшего в личное пользование миллион новеньких долларов. И мне это рассматривание было вовсе не удивительно – я чувствовал себя на пятьсот тысяч, как минимум.
– Пойдемте вечерять, – позвала Инесса, дождавшись окончания сцены. – Борщ стынет.
Взглянув в ее лучащиеся добротой глаза, я припомнил короткий диалог, отложившийся в моем замутненном сознании во время моей реабилитации по системе Смоктуновского:
– А не перегнул ты с Хачиком? – спросил потусторонний голос Инессы.
– Нет, в самый раз, – убежденно ответил Шура. – Все путем!
4. Я б так жил... – Клептоман Елкин. – Мать Инесса спасает мир. – Ночь на седьмом небе.
Все вместе мы прошли в Контору (так назвал административное здание Шура). Увидев, что шедший впереди Елкин миновал помещение шахтной столовой, я изумился. Заметив это, Инесса сказала:
– В ней слишком много пустынного места. У нас на втором этаже есть кое-что поуютнее.
И скоро мы оказались в... в храме общественного питания. Более уютной столовой мне видеть не приходилось. Собственно, это была не столовая, а небольшая харчевня, чем-то похожая на живописные деревенские харчевни Восточной Европы. Крепкий деревянный стол на десятерых, тяжелые стулья-кресла, обшитые темным деревом стены и даже подвесной потолок с подвешенными к нему керамическими светильниками. На стенах висело несколько картин, очень плохих, но здорово, под старину, закопченных. Одна стена была "морской" На ней висели румпель, литография картины Айвазавского "Девятый вал" и барометр-анероид из кабинета начальника шахты. Вторая стена (с окном выходящим на тайгу) была деревенской. Справа к ней прилегала настоящая, но очень узкая русская печь с полатями, в центре размещались Шишкинские медведи, а слева на гвоздике висела пара лаптей, натуральных и даже чуть стоптанных, в углу стояла лавка с двумя наполненными водой деревянными ведрами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов