А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Затем Шура показал Ольге приготовленную для нее комнату и ушел спать. Когда мы с ней вернулись в кают-компанию, там уже никого не было.
Мы уселись с Ольгой напротив друг друга под темно-оранжевым абажуром и некоторое время молчали. Первой заговорила Ольга.
– Послушай, папочка, а как поживает сейчас твоя бывшая жена? – спросила она, пристально глядя мне в глаза.
– Не знаю, не спрашивал. Но большого счастья в ее глазах я не замечал...
– А теща?
– Она... она умерла. Через месяц после развода ее нашли в собственной квартире зарезанной.
– Кто это сделал?
– Умирая, она успела написать записку: "Это Евге..."
– Ты... Ты убил ее???
– В момент убийства меня видели во дворе моего дома человек двадцать... Следствие не смогло доказать моей вины и меня отпустили. Давай, лучше выпьем. Все это из другой жизни.
Я налил нам по рюмочке коньяку и мы выпили понемногу. Когда я хотел было уже раскланяться и идти спать, Ольга вдруг вперила в меня свои невыносимо синие глаза и виновато спросила:
– Послушай, папочка! Во мне опять следователь заговорил. Ты как-то сказал мне что сын у тебя в Москве живет... Он, наверное, внешне очень на тебя похож?
– От пяток до макушки...
– И живет он с гримершей?
– Да... – насторожился я. – А ты это к чему?
– Это я к твоему алиби. Ты, злодей и подлец, не знаю, как, но убедил своего сына сыграть себя во дворе дома или еще где-то... Там, где не могли к нему вплотную подойти... На первом этаже живешь?
– Да...
– Так вот, он загримированный под сорок лет, а это достаточно просто, торчал в твоем окне, пока ты свою тещу убивал...
– Садись, пять с плюсом, – сказал я, стараясь казаться равнодушным. – Слушай, девочка... А ты не боишься? Ведь ты можешь не только меня, но и моего сына под монастырь подвести?
– Размечтался... Под монастырь. Тут не кельей пахнет, а парашей... Но я тебя не выдам. Ты ведь мой папочка? Да?
– Не разболтаешь?
– Постараюсь.
– Смотри у меня!
– Сейчас я выйду на минутку, а когда вернусь ты мне все выложишь.
Ольга вернулась минут через десять.
– Ты знаешь, – сказала она, тревожно заглядывая мне в глаза, – в здании кроме нас и табельных сумасшедших еще кто-то есть... Когда я проходила мимо медпункта, услышала какие-то голоса – на Шуру кто-то бухтел женским голосом. И голос этот, кажется, принадлежал не Инессе... Но я не уверена... Елкин появился и я не смогла...
– Пить надо меньше... – рассеянно ответил я, все еще захваченный воспоминаниями.
– Ну, ладно, давай признавайся, – вздохнула Ольга, внимательно изучая глазами полупустую бутылку коньяка. – Как говорится, чистосердечное признание облегчает вину.
– Слушаюсь, товарищ гражданин начальник. В общем, после того, как я очутился на улице, очумел совсем. Сошел с рельсов. Кстати, о рельсах... Однажды пьяный приперся к Верке в Болшево... Надеялся на что-то... Но она холодно молчала.... И, в конце концов, я, совсем крыша поехала, сказал ей, что сейчас лягу на рельсы, благо Ярославка в тридцати метрах от дома. Она лишь улыбнулась чуть и плечами пожала... И видно было, что нравится ей сцена, нравиться, что из-за нее такое... А теща, Светлана Анатольевна, сказала презрительно: "Иди".
И пошел я пьяненький на рельсы. Первый поезд прошел по соседним путям... Охолодил меня стук колес, сердце задрожало. Я поднял голову, посмотрел в сторону дома – никого. В окно даже никто не смотрит. И я плюнул, пошел водку пить...
– Ну, ты даешь! Слабенький ты, папочка... Раскис совсем... Равнодушнее надо... Дай я тебя поцелую, мой бедненький.
И она прижала мою голову к своей груди и поцеловала в макушку. Когда я вновь посмотрел на нее, у меня в глазах стояли слезы.
– И по дороге домой я решил убить Светлану Анатольевну, – продолжил я. – Хоть и всегда был противником мести и прочитал десятки книг, в которых было написано, почему, доверяя господу, не надо мстить, книг, в которых живописались муки раскаяния... И графа Монте-Кристо всегда шестеркой считал. Но я испытывал такие муки, что трудно было вообразить большие. Спал по два часа в сутки, не ел ничего. Бродил по переполненному людьми городу в совершенном одиночестве и представлял себе до мельчайших подробностей каким прекрасным и справедливым будет мир без этого чудовища! Без этого беспринципного, подлого дьявола с божьим крестиком на шее! И если я этого не сделаю этого, мир лишится последней надежды на справедливость...
План созрел мгновенно. Сына не пришлось долго уговаривать. Он попросил лишь не впутывать в это дело его любовницу – он сам себя загримирует, кое-чему у нее научился. Мы рассчитали все до мельчайших подробностей – и его появления в окне, и его визит в полуглухой и подслеповатой соседке и многое другое.
И в час, когда теща бывала в доме одна, я пошел к ней. Она впустила меня без вопросов. И даже в полутьме прихожей я увидел в ее глазах мстительное удовлетворение и... любопытство. Ее тянуло ко мне, как к полю выигранного сражения. Или как к месту преступления, не знаю.
– Собственно, я ненадолго, – не выдержав ее взгляда, сказал я в сторону. – Я пришел... Я пришел...
– Убить меня!!?
– Да... – ответил я, не слыша себя сам, и пошел на кухню за ножом.
Когда я выбрал орудие убийства – это был большой разделочный нож – и вернулся с ним в гостиную, теща, напряженно выпрямившись, сидела в кресле. Все ее лицо было в красных пятнах. Глаза ее изменились – они потемнели и немного сузились.
Я сел напротив в точно такое же кресло и попытался смотреть на нее, как на собственную ненужную вещь, которую надо неотлагательно снести к мусоропроводу. Но у меня не получилось. Наоборот, беспокойство вкралось в меня и медленно и верно начало разъедать мою решимость. Я чувствовал, что еще немного и я не смогу ее убить... Надо было сразу, еще в прихожей, ударить ее в живот кулаком, потом броситься на кухню за ножом и проткнуть им ее подлую грудь. Уловив, видимо, мои сомнения, теща смотрела на меня уже, я бы сказал, с толикой теплого ехидства.
– За пять лет мы с тобой ни разу не говорили... – сказала она, устало осев в кресле... – А я хотела, но не могла... Ты для всех нас был чужим. До твоего прихода в наш дом мы все жили нормально, как все. Время шло, все, что надо проходило и все, что надо уходило. Потом пришел ты. Настырный, всего на семь лет меня моложе... Ты любил и Веру заставил себя полюбить. Я чувствовала, что ты стал для нее самым важным, важнее меня. Она говорила мне "Женя так ревнив...", "Женя скажет: "Это чепуха и все проходит... "", "Женя все время говорит мне: "Ты такая любимая!"" "Женя так бережно стирает мое белье и я чувствую, что это доставляет ему удовольствие..."
– И вы стали ревновать, – усмехнулся я. – Как пошло... Вы сравнивали меня со своим мужем и раз за разом понимали, что замужество было вашей главной ошибкой. Ваш единственный мужчина женился на вас так, как покупают домашние тапочки... И вы всю жизнь для него были домашними тапочками. Он всегда знал и был уверен, что все, что хорошо для него, то хорошо и для вас. И вы прожили с ним всю свою жизнь...
– Да, да, да! – вскричала теща со слезами на глазах. А мне хотелось, чтобы меня любили. Пылко, страстно... И с твоим появлением я начала терять дочь и приобрела это гадкое ощущение в пол-, в четверть накала прожитой жизни... Нам с мужем было столько, сколько тебе сейчас, когда мы утратили влечение не только друг к другу, но и вообще влечение. И вдруг оно у меня появилось... Но ты не хотел замечать во мне женщины... И я возненавидела тебя сначала бессознательно, потом и сознательно. И начала отрывать дочь от тебя. Это я заставила ее убедить тебя уйти из института. Я знала, что ты любишь свою работу, живешь ею и потеря ее рано или поздно убьет твое самоуважение.... Я постоянно напоминала Вере, что ты хочешь переделать ее на свой лад, убить в ней личность. Я часами доказывала, что ты не тот человек, что ей надо найти другого, богатого, перспективного. И поощряла ее знакомства с дамами из женского клуба... И пичкала ее психотропными средствами... И, сломав ее, заставила поклясться, мною и дочерью, что она порвет с тобой! О, господи, как я наслаждалась твоим горем! Я пила его из твоих глаз... Я готова была наслаждаться им часами...
– А мне вас жалко... И всегда было жалко. Каждый наш с Верой божий день начинался с вашего утреннего звонка. Вы вечно жаловались на здоровье, вечно спрашивали не ссоримся ли мы... Все вокруг вас было источником страха... Все холодильники вы забили всевозможными лекарствами; единственное, чему вы научили мою дочь – это панически бояться пчел, микробов и мух, мазаться зеленкой и ходить с ног до головы облепленной бактерицидными пластырями... И все потому, что в вашей жизни очень мало было событий. Ваша жизнь во многом похожа на сильно недодержанную фотопленку И потому вы дорожите не блеклым, практически не различимым содержанием этой фотопленки-жизни, а ее длиной...
– Я ненавижу тебя! Ты безжалостный, бессердечный урод! Убей меня! Убей!!! Единственное, что я хочу – это чтобы ты до конца своих дней просидел в вонючей тюрьме...
– Нет! Не убью... – сказал я вдруг охрипшим голосом. – Мне жаль вас... Выходит, мне надо было просто-напросто время от времени хлопать вас по попке... И врать, какие у вас прекрасные глаза и цвет лица. И я не потерял бы Веру... И моя дочь всегда бы была рядом со мной... Нет, я передумал вас убивать. Я, пожалуй, пойду отсюда подальше...
– Как пойдешь??? Нет, нет! Не уходи! Не уходи!!! Ты должен убить меня! Ты, негодяй, ты должен, должен убить меня!
– Вы всегда хотели, чтобы я был негодяем. Чтобы оправдаться перед собой и богом. Возьмите нож, я пошел... – сказал я и, кинув нож на разделявший нас журнальный столик, встал и направился в прихожую.
Когда я справился с замками, из гостиной раздался стон. Я бросился туда и увидел, что теща убила себя по-римски – бросилась грудью на поставленный торчком разделочный нож. Я подошел к ней и перевернул на спину. Лицо ее светилось нечеловеческим удовлетворением...
И уже в ходе следствия я узнал, что перед тем, как покончить с собой, она написала на клочке бумаги записку "Это Евге..." и бросила ее рядом с собой.
Когда следствие окончилось, я уехал сюда. Оставаться В Москве я больше не мог... И, знаешь, мне жаль, что все так получилось... Я хотел бы, чтобы она жила... Если б я так жил, я бы застрелился...
Ольга потянулась к бутылке "Камю", налила себе полную рюмку и выпила.
– Ты чего? Надраться хочешь?
– Дураки вы все! А все учите, учите! Ты хоть можешь представить, как твой рассказ со стороны воспринимается?
– Конечно! Маленький человечек плачется. Маленький, мелкий, ничтожный человечек, без гордости, без ума, без совести. Тварь, тещу убил...
– Приблизительно так, – старательно выговорила чуть опьяневшая Ольга.
– Все дело в том, что когда ты попадешь в подобную жизненную ситуацию, ты всегда оказываешься маленьким плачущим человечком. Силу и гордость человек придумывает, чтобы скрыть это. Я ведь знал, что все так получится и знал, что делать, чтобы все было тип-топ – и волки сыты и овцы целы. Но если бы я подлаживался, то все стало бы искусственным... И я, и они и весь наш мир...
– А так он настоящий?
– Настоящим мир быть не может.
– Почему?
– К счастью, большинство людей играют в поддавки... Даже с богом играют...
– Играть в поддавки – это быть добрым?
– Добреньким.
– Отведи меня спать...
– А у тебя тяга к спиртному...
– Ага. Особенно в одной клетке с сумасшедшими и тобой.
– А почему со мной?
– После таких разговоров я всегда боюсь, что и у меня, может быть, будет такая же безалаберная и неустроенная жизнь... И мне становиться страшно...
– С твоими-то связями и внешними данными такая же жизнь? Ты ведь всегда сможешь стать женой профессионального депутата или какого-нибудь благополучного атташе в какой-нибудь сказочно-красивой республике.
– Смогу... Если окончательно не испорчусь здесь, в твоей тайге... Пошли спать.
Я отвел Ольгу в отведенную ей комнату, уложил в белоснежную, пахнущую лавандой постель. Когда она заснула, я поискал что-нибудь себе под голову и, найдя на стуле маленькую вышитую крестиком диванную подушечку, лег спать на пушистом прикроватном коврике.
9. Ольга идет с нами. – Всего полтора дипломата... – Гоп-стоп. – Подземные партизаны. – Фонарь на его голову. – Мяса, видите ли, она месяц не ела!
Утром, сразу же после завтрака мы устроили производственное совещание. Коля успел похмелится задолго до омлета и потому был изрядно весел и неистощим на выдумки. Он сразу же предложил Борису с Шурой не церемонится с подъемом ящика, а просто-напросто уронить на него гарпун с раздвигающимися перьями.
– С баксами ничего не случится, – сказал он, доедая десятый оладышек. – Ну, подмокнут немного. А гарпун Шура за два часа сделает.
Шура подумал немного над предложением Бориса и сразу же ушел в мастерские. За ним побрел явно не выспавшийся Борис. Проводив его оценивающим взглядом, я уставился на Николая и спросил:
– Ты опять нажрался, пьянь болотная?
– Не боись, начальник! – ответил он весело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов