– Я тебе позвоню.
– Как хочешь.
На улице Алеша почувствовал себя в затруднении. Пора было пришвартовываться домой, а сердце влекло к архангельскому небу. Там остался в одиночестве куковать единственный близкий человек. Без него предстояло окопаться в Москве. Оборудовать конуру и найти способ делать деньги. Федора Кузьмича надо принять по-царски, на готовенькое. Много дел впереди, и сегодня, и завтра, а хотелось стоять посреди двора и вспоминать о былом. Как славно они уделали дядюшку Грома. Как привольно жилось им в лагере вдали от мирских забот. Полуденное желтое солнце застыло над храмом Успенья. Алеша подумал, что Ася, вероятно, следит за ним из окна, и помахал ей рукой. Но она лежала ничком на кровати и жалобно скулила. Кончался покой безмятежных лет. Охотники вернулись за добычей. Что будет теперь с ней, с Филипп Филиппычем, с сыночком Ванечкой? Осколки бредового счастья взамен благопристойного мещанского бытования.
Она не в силах что-либо изменить. Пусть судьба ведет ее за руку на заклание. Пусть тысячу раз придет Алеша и распнет ее на этой кровати…
Алеша приближался к родному дому, точно к госпиталю, где ему предстояла операция. По дороге в какой-то кооперации хлопнул сто пятьдесят граммов коньяку и был слегка навеселе. Уже отчетливее проступила в лицах прохожих московская докука. На ботинки налипли комья грязи. С деревьев свисали проволочные жгуты ветвей, похожие на тюремные удавки. Ползучая дрема прокралась к вискам. Хорошо бы тайком завалиться в нору и проспать часов двадцать подряд мертвым сном. Но сперва надо повидать отца. Отец расскажет подробности про материну смерть, и Алеша ему посочувствует. Жить с ним Алеша, разумеется, не собирался, но следовало (временно) заключить акт о ненападении. Только олигофрены враждуют с родителями в открытую. С детства, как две гири, висят на человеке отец с матушкой, глупо из-за этого сходить с ума. Преступления своего они все равно не уразумеют. Раз уж пошли на это, с них и взятки гладки. Даже Федор Кузьмич, во многих отношениях личность незаурядная, поминая о своем сынульке, надувался странной гордостью, как клещ кровью. Однажды Алеша вспылил, высказал ему сокровенную правду. Каждый родитель, сказал он, подлее убийцы. Убийца убивает сразу, а родители рожают и растят свое чадо для смерти. Как поросеночка выгуливают в стойле. Каким же недоноском надо быть, чтобы еще одно дыхание обречь на те же муки, которые сам испытал. Обречь на смертную жизнь. Да за эту вину любого родителя без суда и следствия надобно предать четвертованию. А тех настырных, кои ухитряются настрогать кучу будущих жмуриков, полагается казнить ровно по числу детей. Федор Кузьмич с ним не согласился. Если никто не будет рожать, возразил он, как же продлится человеческий род? Ему не надо продляться, убежденно заметил Алеша. Появление двуногого, разумного зверя - досадная ошибка природы. За нее она расплачивается оскудением. Всякая тварь полезна природе, но только не человек. Человек - палач всему живому и сущему. Разве Федор Кузьмич еще не понял этой простейшей истины? Федор Кузьмич не пожелал углубляться в спор. Он не любил отвлеченных рассуждений. Он смотрел на задиристого юношу с сожалением. Бессмертие жутко просвечивало через его стылый взгляд. Он сказал: не нами заведено, не нам и менять. И еще добавил: умный ты парень, Алеха, а таким бываешь дураком.
Неподалеку от дома Алеша встретил Настеньку Великанову. Девушка спешила на занятия в бассейн. Она уже второй год как стала пловчихой. Ей нравилось бултыхаться в воде до изнеможения. Через плечо у Настеньки была перекинута спортивная большая сумка с яркими боками. Она была одета в модное короткое пальтецо и длинную, ниже колен, черную юбку. На ногах итальянские сапожки темно-вишневого цвета. Таких девушек в Москве было немного, поэтому на нее повсюду обращали внимание. К семнадцати неполным годам она привыкла к красноречивым взглядам мужчин. В любви она разочаровалась после истории с Колей Ступиным. Он оказался не тем, за кого она его принимала. Кое-как окончив школу, увлекся частным предпринимательством и теперь целыми днями ошивался на Арбате. Спекулировал он чем попало: книгами, шмотками, косметикой и даже слегка наркотиками. При Настеньке он состоял как бы в прислуге. Совершенно его от себя отлучить у нее не хватало духу. Любые мелкие поручения он выполнял молниеносно и безукоризненно. Однако иногда на него накатывало, и он капризно требовал, чтобы она с ним переспала. Настенька его жалела, самолюбивого и беспомощного, и никогда на его дурацкие требования не отвечала грубо. Лишь намекала, что не способна принадлежать человеку, который мечтает стать менеджером и с наглым видом сидит около груды барахла, разваленного прямо на асфальте.
Алешу она заметила издали, что-то в его походке Настю насторожило, и она сделала крюк, чтобы пройти стороной. Это ей не удалось. Алеша, будто споткнувшись, перегородил ей путь. Когда она подняла на него глаза, ему почудилось, что глыба апрельского льда сорвалась с крыши и шмякнулась ему на темечко. По ее взгляду он сразу понял, что времени для знакомства у него в обрез.
– Давай провожу до автобуса, раз уж ты так спешишь куда-то, - предложил он.
– Проводи свою бабушку, - мягко ответила Настенька. - Ко мне подойдешь, когда протрезвеешь.
– Я не от вина пьян, от волюшки. Тебя как зовут? Ты в том доме живешь?
Перед ней он чуть ли не весь тротуар сумел загородить. Настя сделала пальчиком предостерегающий жест.
– Пропусти! По-хорошему прошу!
– Ай-ай! Привыкла, что уступают?
В следующую секунду с неожиданной сноровкой она дала ему подножку, пихнула, и Алеша вылетел на мостовую - под колеса резвому «жигуленку». Еле-еле успел вывернуться, перекатился на тротуар, но в грязи извалялся изрядно. Грациозная девичья фигурка уже шагах в десяти покачивалась, продолжала движение к автобусной остановке. Алеша отряхнулся и побрел за девушкой. Догнал на остановке.
– Автобусы теперь редко ходят, - обратился к ней сочувственно. - А раньше, помню, ходили чаще. Когда я был молодым.
Настенька на него не смотрела: ее профиль в светло-пепельных завитках был прекрасен. Глухое волнение испытал Алеша, любуясь ею. На остановке, кроме них, никого не было. В этот послеобеденный час они оказались как бы в пустыне.
– Может быть, тебе не нравится, что я в грязных штанах? - спросил Алеша.
– Ненавижу смазливых бандитов с продувными рожами, - призналась Настенька.
– Если сидел, не значит, что бандит. В тюрьмах полно честных людей. Бандиты как раз большинство на свободе. И зачем ты меня толкнула? Я чуть не погиб под колесами. Кто же из нас выходит бандит?
– Лучше держись от меня подальше, - посоветовала Настя как бы сама себе. - Я лакомый кусочек, да не для тебя.
– Ошибаешься. Я беру все, что пожелаю.
– На мне выйдет осечка.
– Так ты в себе уверена?
– Твои девушки, парень, в барах на Калининском. Ты адресом ошибся. Я не из вашей компании.
– В бары не ходишь?
Автобус скользнул к остановке, Настенька в него поднялась, а Алеша остался на асфальтовом пятачке. Он не захотел с ней дальше поехать. Это и в голову не пришло. Слишком сильно пекло в груди. Может быть, он там что-то повредил, когда навернулся на мостовую. Классная деваха, подумал он. Как бы половчее опрокинуть ее на спинку. Он не сомневался, что скоро встретит ее опять…
Настенька в автобусе не купила билет. Ее тут же ухватила за локоть пожилая тетка-ревизор. По неведомому знаку к ней на подмогу подоспел ликующий детина богатырского обличья с элегантным казенным брелком на пальце. В два голоса, словно блаженные, они потребовали уплаты штрафа. Весь автобус глядел на нее с осуждением. Беда была еще и в том, что денег на штраф у нее не было. В спешке выскочила из дома. Стоило, конечно, спешить, чтобы наткнуться на кошмарного типа. По спине до сих пор мурашки. Надо же, как он сиганул под колеса, как птенчик. Контролеры, видя, что она почти невменяемая, начали ее позорить и пригрозили снять с автобуса и куда-то отвести. Вряд ли они собирались отвести ее в хорошее место. Настенька попросила контролеров, чтобы они потише ругались. Мало ли что у нее нет билета, она же не грабитель и никуда не бежит. Она обратилась с добрым словом к ликующему детине, который был то ли сумасшедший, то ли с похмелья, потому что то и дело опирался на нее, на Настеньку, как на столбик, чтобы не рухнуть пассажирам под ноги. Настенька ему сказала, что это еще не конец света, когда у рассеянной девицы нет ни билета, ни денег, значительно хуже, что крепкие мужчины, вместо того чтобы пахать землю и строить дома, носятся как угорелые по автобусам с казенными бляхами. Детина отупело на нее смотрел, по инерции гундя: или штраф платите, или сойдемте! Прислушивался к Настиным речам с одобрением. Женщину-контролера Настя укорила за неуместный намек на «всяких шалав», которые норовят проехаться за государственный счет. Вам было бы приятно, спросила Настя, если бы вашу дочь ни с того ни с сего обозвали шалавой? Женщина злобно бросила, что нет у нее, слава Богу, никакой дочери; потом вдруг отпустила Настин рукав и со словами «А пропадите вы все пропадом!» развернулась и начала протискиваться к водительской кабине. И похмельного коллегу поволокла за собой, как он ни упирался, сверкая бляхой. Настя потянулась за ними, увещевая бросить постыдную службу, которая унижает человека. Она уверяла женщину, что родить никогда не поздно, тут многое зависит от врача, который у нее есть на примете; а детину пообещала пристроить сторожем на стадион, где его будут бояться больше, чем в автобусе, потому что плюс к красивой бляхе ему выдадут ружье. Кончилось тем, что ревизоры поспешно покинули автобус, спасаясь от ее истерического верещания, как от морока. Две следующие остановки Настенька проехала пунцовая от стыда, свеся головку на грудь, боясь поднять глаза на пассажиров. Не первый раз в некоторых сложных обстоятельствах в нее словно бес вселялся. Защищаясь, она дурела и превращалась в разнузданную фурию с остекленелым взглядом. После таких вспышек у нее по нескольку дней болела голова. Конечно, завелась она не в автобусе, а раньше, когда напал на нее этот псих. Детской кожей она ощутила бешенство его помыслов.
Алеша уснул на своей старой кровати, словно провалился в яму. Во сне его преследовал запах лагерных нар. Всеми силами души он сопротивлялся пробуждению. Зачем просыпаться, зачем? В голове образовалась раковина, куда стекли все нескладно прожитые годы. Череп раздуло, точно льдом. Зачем просыпаться? Однако на шорох дверного замка тело его напружинилось и глаза широко отворились во тьме. Уж не Венька ли Шулерман пожаловал? Еще разум дремал, а мышцы изготовились к схватке. Щелкнул свет в коридоре, потом в гостиной. На пороге стоял состарившийся отец. Алеша не предполагал, что, если не видеть человека двенадцать лет, он уменьшается в размерах. От прежнего лица осталось, пожалуй, одна трещина поперек лба, как у Багратиона. Поверх цивильного серого костюма светились голубые простодушные глазки. Из статного, высокого мужчины с ухватками борца приблизился к Алешиной кровати приземистый, седовласый, растерянный старичок. Покачался у притолоки, устало опустился на стул. Алеша смотрел на него без всякого выражения.
– Вернулся?
– Да.
– Все по закону?
– Да.
– Что ж, поздравляю.
– Спасибо.
Наступила пауза, в пространстве которой они одинаково ощутили, какая меж ними пропасть. Сейчас при первой встрече они были более чужими друг другу, чем эфиоп и чукча. Но это ничего не значило: надо было продолжать разговор и прийти к какому-то выводу.
– Ты ужинал? - спросил отец.
– Обедал недавно.
– Наверное, так сразу нехорошо спрашивать, но я все-таки спрошу. Это очень важно. Чем ты намерен заниматься? Как собираешься жить?
– Отдохну недельку, отосплюсь, буду работу искать.
– Ты в курсе, что у нас в Отечестве происходит?
– По телику видел. У нас теперь свобода и демократия?
– Ты веришь в этот бред?
Алеша протянул руку к тумбочке, выудил из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой. Спрашивать разрешения у отца не стал. Лучше сразу кое в чем определиться. Пока они вместе, они на равных. Судя по началу разговора, у папани начался старческий маразм. Это облегчит их сожительство, надо надеяться, недолгое.
…И в самом деле, за последний (тяжелейший) год психика Петра Харитоновича, можно сказать, дала основательную трещину. Недавно новые хозяева жизни добрались наконец до него лично, произведя над ним сложную идеологическую манипуляцию: из солдата, из защитника Отечества слепили огородное пугало. Все шло к тому, чтобы приравнять в общественном сознании понятие «воин» к понятию «бандит». Как любил выражаться верховный главнокомандующий (самозванец!): процесс уже пошел. Газетенки и телевидение надрывались от глумливого свиста. Здесь в России, где кости непохороненных солдат последней войны были густо разбросаны по окрестным лесам, само звание «офицер» вдруг подверглось неслыханному поруганию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64