Он откинулся назад, выпустив дым в воздух, и лицо его опять поглотил полумрак. Виден был лишь контур.
– Можете мне не верить, – сказал я, – но я не думал о деньгах.
Просто я полюбил ваших родных, вот и все.
Мои слова снова вызвали у него смех.
– И вы, не краснея, говорите мне, – сказал он, – что любите мою мать – самую эгоистичную, самую ненасытную, самую чудовищную женщину из всех, кого я знал в своей жизни; любите моего братца Поля, этого дурачка, эту тряпку, – вот уж действительно противный тип; любите Рене, – вероятно, за ее тело, которое, согласен, восхитительно, но в голове-то у нее пустота; любите Бланш, которая так исковеркана из-за подавленного полового инстинкта и несбывшихся надежд, что только и может стоять на коленях перед распятием, больше ей в жизни ничего не дано. И, полагаю, вы скажете, что любите мою дочь за ее невинность и детскую прелесть, которые, поверьте мне, она прекрасно умеет пускать в ход, ведь она все делает напоказ. Нравится ей одно – чтобы ею восхищались и баловали ее.
Я не спорил. То, что он говорил, было правдой, если смотреть на них его глазами, да, возможно, и моими тоже. Но суть была в том, что это не имело значения.
– Согласен, – сказал я, – все так. Но это не мешает мне любить ваших родных. Не спрашивайте – почему. Я не могу ответить.
– Если я питаю к ним слабость, – сказал он, – это можно понять.
Как-никак, они – моя семья. Но у вас нет для этого никаких оснований. Вы знакомы с ними всего неделю. Просто вы неисправимо сентиментальны, в этом все дело.
– Возможно.
– Вы видите себя спасителем?
– Нет, глупцом.
– Это, по крайней мере, честно. А что, по-вашему, произойдет теперь?
– Не знаю. Это вам решать.
Он почесал голову рукояткой пистолета. Я мог бы напасть на него в этот момент, но что бы это дало?
– Именно, – сказал он. – Что произойдет в Сен-Жиле, решать мне. Могу осуществить вашу программу, если захочу. Или перечеркнуть ее. В зависимости от настроения. А как насчет вас? Пойдем в лес и выкопаем могилу? Сжечь машину мне нетрудно. Искать вас никто не станет. Вы просто исчезнете. Раньше это случалось с людьми.
– Если вы так решили, – сказал я, – приступайте. Я в ваших руках.
Разве что вы предпочтете бросить меня в колодец.
Я не видел его, но чувствовал, что он улыбается.
– Вы и это раскопали? – спросил он. – Из вас бы вышел неплохой сыщик. Я думал, пересуды окончились много лет назад. Вас, вероятно, это возмутило.
– Я не был возмущен, – ответил я, – меня удивил ваш мотив.
– Мой мотив? – повторил он. – Конечно, он вас удивил. На вашу землю с тысяча шестьдесят шестого года не ступала нога захватчика. То-то все вы, англичане, так довольны собой, так перед всеми пыжитесь. Может быть, мы порой бываем жестоки, но, слава Богу, лицемерами нас не назовешь.
Придуманного вами Дюваля вы тоже любите?
Я немного подумал. Пожалуй, "любовь" – слишком сильное слово.
– Мне его жаль, – сказал я. – По всему, что я о нем слышал, он был хороший человек.
– Не всякому слуху верь, – сказал он. – Дюваль был честолюбец и карьерист. Как все ему подобные. Втерся в доверие к моему отцу… с видами на будущее. Главным его козырем была Бланш, но я не дал ему пойти с этой карты. Не очень-то это красиво, знаете, жить дома со всеми удобствами и сотрудничать с врагом, лишь бы спасти свою шкуру.
У меня не было на это ответа. Вражда между ними была их вражда и война – их война. Я знал только, что вражда и война привели к страданию и смерти.
– Что толку, – сказал я, – обсуждать Дюваля или ваших родных? У меня о них свое представление. Что бы вы ни сказали, вы не измените его. Если вы намерены убить меня, как я намеревался убить вас, не тяните. Я готов.
– Я не уверен, что хочу вас убивать, – сказал он. – В конце концов, если мы провели их один раз, почему бы нам снова не разыграть комедию? Мне ничего не стоит связаться с вами, назначить где-нибудь встречу и исчезнуть на неделю или на месяц, оставив вас взамен. Как вы на это смотрите? Конечно, я могу тем временем свести на нет все, что вы попытались предпринять. Что с того? Это даже придаст пикантность вашему пребыванию в Сен-Жиле.
Ненависть сковала мне губы, а он, приняв мое молчание за согласие, продолжал:
– Вы вряд ли встретились с моей Белой. Не хватило бы времени, да и возможности, полагаю, не представилось. У нее в Вилларе небольшой антикварный магазин, и я зову ее Бела потому, что она воображает, будто она – потомок венгерских королей. Готовит – как ангел, и это не единственное ее достоинство. Я езжу к ней время от времени, когда меня очень уж одолевает скука. Естественно, если мы с вами придем к соглашению, она будет частью сделки. Вы не пожалеете о встрече с ней, это я вам обещаю.
Я все еще не отвечал.
– Что до меня, – продолжал он, – если вам удастся обмануть Белу, как и всех остальных, это только прибавит остроты моей следующей встрече с ней.
Я встал с кресла. Он тоже встал, направив на меня дуло пистолета.
– Давайте кончать. – проговорил я. – Мне вам сказать больше нечего.
– А мне есть что, – ответил он. – Вы не заметили, что не задали мне ни одного вопроса. Разве вы не хотите знать, что я сделал за эту неделю?
Мне это было неинтересно. Он позвонил из Девиля. Я предполагал, что он провел всю неделю там. Спрятаться в Девиле можно было не хуже, чем в любом другом городке.
– Нет, – ответил я. – По правде говоря, мне это безразлично. Это меня не касается.
– Еще как касается, – возразил он. – Имеет к вам самое прямое отношение.
– Каким образом?
– Сядьте на минуту, – сказал он, – и я все вам объясню.
Он щелкнул зажигалкой, и в свете пламени я ее узнал. А затем увидел, что и пиджак на нем тоже мой. Но не тот, который был на мне в Ле-Мане.
– Теперь поняли? – спросил он. – Я вел честную игру, как и вы. Если вы заняли мое место, – хотя откуда мне было знать наверняка, все это было авантюрой, – как мог я не занять ваше хотя бы из спортивного интереса? Я отправился в Лондон. В вашу квартиру. И прилетел только сегодня.
Я изумленно глядел на него, вернее, не на него, а на его силуэт. Когда за эту неделю я вспоминал о нем, он представлялся мне фантомом, кем-то, кого больше не существует, призраком, тенью. И если бы я вздумал облечь призрак плотью, я поместил бы его в Париж, на юг, в Италию или Испанию, куда угодно, только не в мою собственную жизнь, не в мой собственный мир.
– Вы жили в моей квартире? – спросил я. – Вы пользовались моими вещами?
Его двуличность, его вопиющая наглость, его посягательство на мои права ошеломили меня. Я не верил своим ушам. Неужели не нашлось никого, кто бы ему помешал?!
– Почему бы и нет? – сказал он. – Вы ведь так же поступили в Сен-Жиле. Я оставил вам свою семью. Вы распорядились с ними так, как вы мне рассказали. Иначе, чем распорядился бы я, но на этот риск я шел. Вряд ли вы вправе обвинять меня в том, что я играл не по правилам.
Я пытался думать. Пытался представить себе место действия. Привратник в вестибюле дома кивнет и пожелает доброго утра или доброго вечера. Женщина, убиравшая у меня в квартире, никогда не приходит раньше половины одиннадцатого, когда меня уже нет дома. Вечером, если я не ухожу ужинать к друзьям, я готовлю себе сам. Большинство знакомых считает, что я еще не вернулся из отпуска. Вряд ли мне станут звонить или писать. В полном замешательстве я все же старался найти какое-нибудь доказательство того, что он лжет.
– Откуда вы узнали, куда надо ехать? – спросил я. – Как вам это удалось?
– Бедный мой дурачок, – ответил он, – в чемодане были ваша визитная карточка, ваша записная книжка и чековая книжка, ваши ключи, ваш паспорт – все, что могло мне понадобиться, было там. Я даже сумел изменить число переезда через Ла-Манш – – на пароме оказалось свободное место. Подменить вашу скромную, склонную к уединению особу оказалось проще простого. Я получил огромное удовольствие. Ваша квартира – идеальный приют для человека, жаждущего отдохнуть. После шума и суматохи Сен-Жиля я чувствовал себя в раю. Я перерыл ваши ящики, перечитал ваши письма, расшифровал ваши заметки для лекций, взял деньги по вашим чекам, – к счастью, вашу довольно-таки неразборчивую подпись оказалось нетрудно подделать. Я провел пять дней в полном и абсолютном безделье – то самое, что мне было нужно.
Наконец-то я осознал комизм и справедливость ситуации. Я играл человеческой жизнью, он – нет. Я приложил силы, чтобы изменить отношения в его семье, он всего лишь бездельничал и наслаждался досугом. Я совал нос в его дела, он – только в мои бумаги и вещи. Затем я вспомнил, что известие о кончине Франсуазы, в тот же день помещенное в газетах, застало его в Девиле.
Значит, он все же вернулся.
– Если вам так понравилась уединенная жизнь в Лондоне, – спросил я, – почему вы возвратились во Францию?
Я чувствовал, что он не сводит с меня глаз. Ответил он не сразу, и когда, наконец, заговорил, в голосе его было замешательство.
– Вот тут я виноват перед вами, – сказал он, – хотя не больше, чем вы передо мной, ведь то, как вы изменили контракт, могло ввести меня в очень большие убытки. Дело в том… – Он остановился, подбирая слова. – …Дело в том, что пяти дней в Лондоне оказалось для меня достаточно. Я не мог больше вести вашу скучную, добродетельную жизнь. Со временем кто-нибудь приехал бы, пришли бы письма от друзей, мне позвонили бы из университета, и хотя никогда раньше я не ставил под сомнение ни свою способность сыграть чужую роль, ни владение английским – во время войны у меня было достаточно практики и в том, и в другом, – мне не хватало, как я обнаружил, вашей потрясающей самоуверенности. Поскольку я был намерен воспользоваться вашим именем, самым простым было изменить ваш образ жизни. Это, сказать по правде, я и осуществил.
Я ничего не понимал. Я не мог уследить за его мыслью. О чем он говорит?
– Что вы имеете в виду? – спросил я. – Как вы могли изменить мой образ жизни?
Я слышал, как он вздохнул в темноте.
– Возможно, я нанесу вам удар, – сказал он, – так же, как для меня было ударом узнать о переменах в Сен-Жиле. Первым делом я написал в университет и отказался от места. Затем сказал домовладельцу, что намерен уехать за границу и квартира мне больше не нужна, и, поскольку в Лондоне свободных квартир так же мало, как в Париже, он был только рад, что я – вернее, вы – съехал без промедления. Мебель вашу я велел продать с торгов.
И, наконец, узнав в банке, сколько денег у вас на счету, я получил по чеку ровно такую сумму. Как вы помните, там была пара сотен фунтов. Не состояние, но вполне достаточно, чтобы обеспечить меня месяца на два, пока что-нибудь не подвернется.
Я пытался уразуметь то, о чем он говорил, заставить себя понять, что это произошло в действительности, представить свое бывшее "я". Но видел я лишь неясную тень в моей одежде, тень, которая сумела за несколько часов лишить это "я" всего, разрушила всю его жизнь.
– Как вы могли получить французскую валюту? – сказал я. – Это невозможно. Кто поменял бы вам двести фунтов стерлингов на франки? Вам могли выплатить только по туристскому чеку, а я уже истратил из него три четверти.
Он кинул окурок на пол и раздавил его каблуком.
– В этом была самая "соль" шутки, – сказал он. – У меня есть приятель, который устраивает такие вещи, и он провернул для меня это дельце за считанные часы. Я никогда не узнал бы о том, что он в Лондоне, если бы вы не дали ему свой адрес – не представляю зачем, – но при сложившихся обстоятельствах это было подарком свыше. Когда он позвонил в понедельник утром, я страшно удивился и только тогда узнал, что вы в Сен-Жиле. Суть в том, что, если я вас не убью, а вы не согласитесь на мой план водить всех за нос и время от времени жить жизнью друг друга, что вас ждет? У вас просто нет будущего.
Наконец-то до меня дошел полный смысл его слов. Если я не захочу ставить себя в дурацкое положение и писать университетскому начальству, что произошла ошибка и по зрелом размышлении я решил не уходить, я останусь без работы. У меня не было денег, не считая нескольких ценных бумаг. У меня не было квартиры и, если я не поеду как можно быстрей в Лондон, не будет мебели. Я просто не существую. То мое "я", которое раньше жило в Лондоне, исчезло навсегда.
– Разумеется, – сказал он, – я не намеревался возвращаться домой. Я собирался развлечься на ваши деньги где-нибудь в Европе. Мой приятель – маг и волшебник, когда дело касается валюты. Он мог положить мои деньги в банк любой страны – здесь, во Франции, в другом месте, – где бы я ни пожелал.
Для начала я имел в виду какое-нибудь уютное местечко на Сицилии или в Греции. Взял бы с собой для компании Белу. Возможно, в дальнейшем она мне надоела бы, но не сразу. У венгерок есть особое очарование. Как говорят американцы, они "влезают вам в душу". Но теперь, – он внезапно замолчал и пожал плечами, – смерть бедняжки Франсуазы довольно сильно изменила мои планы. В прошлом обедневший провинциальный граф, я, если повезет, могу стать миллионером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53