)
Я немного посидела в берлине, закрыв дверь на задвижку, не поднимая штор, но сейчас ничего не могу вспомнить об этих мгновениях: беспокойство одолевало меня, и мысли путались. Лопату я легко разыскала, а мешки у меня были. Я выбрала одежду достаточно темную для копания в могилах (по крайней мере, так мне казалось), а поверх натянула кучерский камзол с многочисленными карманами, «позаимствованный» в гостинице с крючка для одежды.
Наконец я заставила себя выбраться из экипажа и, прихватив с собой «орудия труда», стараясь оставаться незамеченной, направилась разыскивать кладбище. Я пробиралась из тени в тень, избегая фонарей и освещенных окон, под которыми буквально проползала , опасаясь встретить кого-нибудь любопытствующего или, что еще хуже, непрошеного доброжелателя. И вот цель достигнута (если верить плану местности), но кладбища нет. Никакого кладбища! Я вновь и вновь изучала незатейливую карту, вертела ее так и сяк, поворачивалась сама то так, то эдак, пока наконец не убедилась, что именно здесь мне и следовало быть. Но ведь кладбища не было! Там, по сути, вообще ничего не было. Карта привела меня к боковой двери небольшого полуразвалившегося дома, черного, как деготь, и, по-видимому, заброшенного. Если в его дворе и хоронили кого-то, то едва ли в освященной земле.
Не зная, что предпринять дальше, я побродила еще немного, стараясь держаться самых темных мест. Можете вообразить мое облегчение, когда я случайно наткнулась на низкую ограду из кованого железа вокруг небольшого участка за домом — он-то и был кладбищем! Об этом свидетельствовал и знак на его калитке: было темно, зажечь огонь я не осмелилась и нащупала выпуклый крест — символ кладбища — пальцами. Впрочем, я не была в этом окончательно уверена, так как не могла толком разглядеть его, не говоря уже о том, что ничего не видела там, за оградой. А вдруг это огород, клумба или площадка для игры в шары? Проклиная отца Луи, я перешагнула через низкую ограду, задев ее зазубренный верх полой кучерского камзола. И тут я увидела явные признаки того, что искала, — унылые белые надгробные плиты, вкривь и вкось торчащие из земли, как ряды гнилых зубов. Кладбище занимало не больше сорока шагов в длину и двадцати в ширину. Я забеспокоилась, то ли это кладбище, которое указано на карте, но потом подумала: ну и что? Это такая же освященная земля, как и на любом другом погосте. Ведь есть же здесь крест на ограде! Должна, впрочем, сказать, что в моей голове тут же зародилась мысль, весьма меня озаботившая: если все же это не освященная земля, не пойдут ли прахом все наши труды на перекрестке дорог? Пытаясь прогнать эти опасения, я взялась за лопату, на рукоятке которой красовался серебряный набалдашник.
Из кармана камзола (до чего же была удачной идея украсть… нет, одолжить этот камзол!) я вытащила белую восковую свечу толщиной в мое запястье и зажгла ее, потратив несколько фосфорных спичек. Я переходила со свечой от могилы к могиле, низко наклоняясь, чтобы прочитать даты, — ведь мне было велено брать землю из свежей могилы.
Даты! Mon Dieu! Прошли века: здесь лежали умершие в Авиньоне давным-давно, многие — в один и тот же год. Холера, без сомнения. Или вражеское нашествие. Что же делать? Что делать? Сойдя с жесткой травы на землю и встав на колени, я увидела могилу, показавшуюся мне недавней: на ней еще не выросла трава. Надгробный камень еще без надписи, не успел покрыться мхом и лишайником. Взрыхленная земля несколько облегчила мою задачу. Я подгоняла себя: к полуночи мне надо было успеть на перекресток дорог. И я копала, пока не заполнила оба мешка кишащей червями землей. Мысленно попросив прощения у обитателя могилы, я заровняла ее как смогла.
Связав мешки вместе бечевкой (должна, не без смущения, признаться, что учла любую мелочь, которая мне могла понадобиться, битком набив карманы веревками и всякой всячиной), я перекинула их через плечо — один мешок спереди, другой — сзади. Лопату я прихватила тоже, зная, что на перекрестке дорог она понадобится мне вновь. Сняв нагар со свечи двумя смоченными слюной пальцами (этими же пальцами я затем изобразила в воздухе подобие креста), я потихоньку тем же путем выскользнула с кладбища. Дойдя до берлина, забросила в него мешки. Часы на городской башне показывали, что у меня осталось меньше двух часов, чтобы добраться от Авиньона до перекрестка дорог.
Вскоре я уже катила на юг, в сторону Ле-Бо. Вот теперь я вспомнила о паводке. А что если дороги стали непроезжими? А что если?.. Но вскоре я убедилась, что по мере продвижения к Ле-Бо уровень местности повышается , что меня вполне устраивало. По существу, дорога, ведущая к Ле-Бо, вьется у подножия холмов, на которых и стоит этот город, так что порой кажется, будто вся его каменная громада вот-вот сползет вниз. Потом дорога идет по долине, оттуда уже легко добраться до города даже на таком большом экипаже, как мой.
В давние времена, несколько столетий назад, Ле-Бо был значительным городом, более того — столицей империи. Жители острова Сардиния и городов, расположенных неподалеку отсюда, — Арля, Марселя — состояли в вассальной зависимости от сеньоров Ле-Бо. Этих феодалов было не так много, несколько сот, но у них были тысячи подданных. Они занимали должности сенешалей, командовали армиями Пьемонта и Ломбардии, флотом Неаполитанского королевства, их дочерей жаждали заполучить в жены наследные принцы первейших европейских стран.
Но все это давно минуло.
У меня нет ясного представления, как это все рухнуло. Конечно, тому, что осталось от города, нанесла тяжелый урон революция, но все же я не могу объяснить упадок такого значительного места, знаю лишь, что он пришелся на середину семнадцатого века. (Отец Луи поведал мне об этом позже, ночью, не вдаваясь в подробности. «Никаких вопросов больше, — сказал он. — Час настал». Что ж, так оно и было.) Но я поняла, что священник и Мадлен жили и умерли в другом городе, неподалеку от Ле-Бо, который теперь так изменился, настолько захудал, что стал неузнаваемым. Здесь поработал великий ваятель — время. То, что некогда было городом, стало тенью на карте веков, не отмеченной на картах нашей эпохи. Я даже не могу точно указать его местонахождение, знаю лишь, что он расположен, вернее, располагался в долине к югу от Ле-Бо и к северу от Арля.
Поднимаясь к Ле-Бо той ночью, я видела в свете фонарей кареты следы его былого величия: каменные остовы домов, стены, поднимавшиеся и опадавшие перед моими глазами как застывшие волны. Увидав на выступе скалы фундамент замка, я мысленно надстроила над ним величественные стены. Я представила себе окна, облокотясь на подоконники которых дамы, вызывавшие некогда всеобщее восхищение, и почтенные мужи озирали принадлежавший им мир (так им, должно быть, казалось). Городские улицы были узкими, крутыми и неровными — берлин продвигался медленно. Это меня вполне устраивало: я хотела увидеть хоть что-то, не имея времени для прогулки пешком. К тому же мне все время приходилось точно следовать маршрутом, указанным на карте: повернуть налево, повернуть направо, спуститься сначала в одну долину, а потом в другую, где была похоронена Мадлен.
Итак, я медленно ехала мимо руин Ле-Бо. Несколько домов все же не рухнули — пустые, без дверей, с зияющими окнами без ставен, похожими на открытый рот немого. Ужасное зрелище, оно только усиливало меланхолию, которая, казалось, стала моей участью. Вот почему я так обрадовалась, когда берлин слегка ускорил ход, увлекаемый собственной тяжестью, — явный признак того, что дорога пошла под гору.
ГЛАВА 41На перекрестке дорог
К полуночи я была там, где мне и следовало быть, — на южной оконечности долины за Ле-Бо, близ города, названия которого я не знала, у пересечения не двух даже (как я себе представляла), а трех дорог. У перекрестка.
Но где же могила? Как я найду могилу? Все вокруг заросло сиренью, а воздух был напоен ароматом можжевельника, который в лучах солнца блестит, наверно, как золото. Было темно, и я не могла в этом сейчас убедиться, но, думая о перекрестке, я всегда представляла себе его в багрово-золотистых тонах. А вот и ответ на мой вопрос о могиле: у дороги, которая шла прямо на юг, я увидела недавно расчищенный прямоугольник земли. Форма его, даже при очень слабом, тусклом лунном свете, слабее света фонаря, навевала мысль о могиле, гробе.
Лошади были необычно возбуждены, встревожены чем-то. Я опасалась, что они встанут на дыбы и мне тогда не совладать с ними. Остановив берлин, я спустилась с козел, чтобы накормить лошадей кусками моркови и редиса, которыми загодя набила карманы кучерского камзола. Это, кажется, если не успокоило, то развлекло их. Я отошла от лошадей, размышляя, то ли они мне внушают страх, то ли я просто боюсь идти прямо к могиле.
Подойдя к ней поближе, я увидела, что низкорослые кусты вереска убраны, а верхний слой песчаного грунта взрыхлен, и похоже, руками. У изголовья могилы лежало небольшое распятие из белого мрамора, — по крайней мере, оно когда-то было белым, а теперь покрылось темными пятнами, края его растрескались. Если бы крест стоял вертикально (а его положили на землю явно с умыслом), то доходил бы мне до голени, не выше. Надписи на распятии не было. По давней привычке я перекрестилась.
Странную смесь чувств испытывала я: раздражение, и надежду, рвение и сознание собственной праведности, словно была крестоносцем; в голове звучало: «Мне отмщение, и Аз воздам». Ощущала прилив сил: сейчас вернусь к берлину, возьму лопату и мешки с освященной землей и начну… Но застыла как вкопанная, увидав призраков на узкой дороге, позади берлина. Их фигуры, словно освещенные изнутри, ярко выделялись во мраке новолуния — я не могла найти этому объяснения. (На море мне приходилось видеть пятна света, испускаемого некоторыми морскими тварями. Возможно, и призраки, столь зависимые от воды, светились в ту ночь схожим образом, не знаю…) Хочу добавить: я не имела ни малейшего представления, что делать с этой землей и лопатой, если бы стала копать, не дождавшись отца Луи. Я содрогаюсь при мысли, что могла бы обнаружить, если бы взялась за дело сама: ведь и то, что мы извлекли из могилы, было достаточно ужасно.
Странно, но, увидев призраков, я подняла глаза к небу, раскинула руки и запрокинула лицо, словно ожидала дождя. Я пыталась оценить силу ветра, как будто прислушиваясь к приближающейся буре. Но было тихо. Мертвая тишина. А что если Мадлен вернула реку в берега, успокоила ее, если именно призраки, уж не знаю, намеренно или нет, ускоряли подъем воды в ней?
Мы стояли, разделенные дорогой, призраки — рука об руку. Их очертания были четкими и зловеще яркими, словно они отражали лунный свет. Священник был в своем обычном черном одеянии, белый воротничок, казалось, отливал серебром. На Мадлен — все те же холщовые лохмотья, и хотя я привыкла видеть ее в них, но только теперь поняла, что это были клейкие, пропитанные воском клочья того платья, в котором ее хоронили.
И тогда мне пришло в голову, что я никогда не видела, как призраки прикасаются друг к другу. Предполагала, что для них это невозможно, но ведь касались же они меня иногда. И вот они стояли передо мной, взявшись за руки с какой-то детской невинностью. Они казались грустными и испуганными, но им, как и мне, похоже, хотелось поскорей приступить к делу. Мысли их, очевидно, текли по одному руслу, потому что они произнесли хором: «Ты пришла». Их голоса, слившиеся в один, разорвали тишину, рассекли ее как клинком.
— Да, пришла.
— Спасибо.
— У тебя есть… освященная церковью земля?
Казалось, отец Луи рассержен из-за того, что вынужден задавать этот вопрос. Конечно, он на меня сердился: его возмущала сама необходимость прибегнуть к силе, скрытой именно в этой земле.
— Да. — Я сделала жест в сторону стоявшего позади них экипажа, где лежали мешки.
— Хорошо, — сказал отец Луи. — Давай ее сюда.
— Пожалуйста , — добавила Мадлен, улыбнувшись и потянув священника за руку.
— Пожалуйста, — повторил он за ней. — Ты хорошо поработала, ведьма, накопала эту землю, привезла ее сюда. Благодарю тебя. — Он взглянул на Мадлен. — Мы оба тебя благодарим.
И вот мы втроем стоим у могилы. Лопата у меня в руках, мешки лежат по обе стороны. Все молчат. Слышится отдаленный лай одичавших собак, — к счастью, он не приближается. Неподалеку кричит ворон, и крик его успокаивает меня, придает уверенность.
Наконец мне велено начинать копать.
Земля песчаная, сухая и легкая. Эта долина избежала наводнения. Я вспомнила, что не повстречала ни реки, ни озера, ни ручья на пути к перекрестку. Как же удалось призракам сохранить столь четкие очертания и стоять теперь вот так у края могилы, взявшись за руки? Ответ я не нашла. Сила воли — таков был бы, несомненно, ответ призраков: это объяснение, возможно, и было самым верным. Думаю, и луна сыграла свою роль… Но здесь мне следовало быть очень осторожной:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Я немного посидела в берлине, закрыв дверь на задвижку, не поднимая штор, но сейчас ничего не могу вспомнить об этих мгновениях: беспокойство одолевало меня, и мысли путались. Лопату я легко разыскала, а мешки у меня были. Я выбрала одежду достаточно темную для копания в могилах (по крайней мере, так мне казалось), а поверх натянула кучерский камзол с многочисленными карманами, «позаимствованный» в гостинице с крючка для одежды.
Наконец я заставила себя выбраться из экипажа и, прихватив с собой «орудия труда», стараясь оставаться незамеченной, направилась разыскивать кладбище. Я пробиралась из тени в тень, избегая фонарей и освещенных окон, под которыми буквально проползала , опасаясь встретить кого-нибудь любопытствующего или, что еще хуже, непрошеного доброжелателя. И вот цель достигнута (если верить плану местности), но кладбища нет. Никакого кладбища! Я вновь и вновь изучала незатейливую карту, вертела ее так и сяк, поворачивалась сама то так, то эдак, пока наконец не убедилась, что именно здесь мне и следовало быть. Но ведь кладбища не было! Там, по сути, вообще ничего не было. Карта привела меня к боковой двери небольшого полуразвалившегося дома, черного, как деготь, и, по-видимому, заброшенного. Если в его дворе и хоронили кого-то, то едва ли в освященной земле.
Не зная, что предпринять дальше, я побродила еще немного, стараясь держаться самых темных мест. Можете вообразить мое облегчение, когда я случайно наткнулась на низкую ограду из кованого железа вокруг небольшого участка за домом — он-то и был кладбищем! Об этом свидетельствовал и знак на его калитке: было темно, зажечь огонь я не осмелилась и нащупала выпуклый крест — символ кладбища — пальцами. Впрочем, я не была в этом окончательно уверена, так как не могла толком разглядеть его, не говоря уже о том, что ничего не видела там, за оградой. А вдруг это огород, клумба или площадка для игры в шары? Проклиная отца Луи, я перешагнула через низкую ограду, задев ее зазубренный верх полой кучерского камзола. И тут я увидела явные признаки того, что искала, — унылые белые надгробные плиты, вкривь и вкось торчащие из земли, как ряды гнилых зубов. Кладбище занимало не больше сорока шагов в длину и двадцати в ширину. Я забеспокоилась, то ли это кладбище, которое указано на карте, но потом подумала: ну и что? Это такая же освященная земля, как и на любом другом погосте. Ведь есть же здесь крест на ограде! Должна, впрочем, сказать, что в моей голове тут же зародилась мысль, весьма меня озаботившая: если все же это не освященная земля, не пойдут ли прахом все наши труды на перекрестке дорог? Пытаясь прогнать эти опасения, я взялась за лопату, на рукоятке которой красовался серебряный набалдашник.
Из кармана камзола (до чего же была удачной идея украсть… нет, одолжить этот камзол!) я вытащила белую восковую свечу толщиной в мое запястье и зажгла ее, потратив несколько фосфорных спичек. Я переходила со свечой от могилы к могиле, низко наклоняясь, чтобы прочитать даты, — ведь мне было велено брать землю из свежей могилы.
Даты! Mon Dieu! Прошли века: здесь лежали умершие в Авиньоне давным-давно, многие — в один и тот же год. Холера, без сомнения. Или вражеское нашествие. Что же делать? Что делать? Сойдя с жесткой травы на землю и встав на колени, я увидела могилу, показавшуюся мне недавней: на ней еще не выросла трава. Надгробный камень еще без надписи, не успел покрыться мхом и лишайником. Взрыхленная земля несколько облегчила мою задачу. Я подгоняла себя: к полуночи мне надо было успеть на перекресток дорог. И я копала, пока не заполнила оба мешка кишащей червями землей. Мысленно попросив прощения у обитателя могилы, я заровняла ее как смогла.
Связав мешки вместе бечевкой (должна, не без смущения, признаться, что учла любую мелочь, которая мне могла понадобиться, битком набив карманы веревками и всякой всячиной), я перекинула их через плечо — один мешок спереди, другой — сзади. Лопату я прихватила тоже, зная, что на перекрестке дорог она понадобится мне вновь. Сняв нагар со свечи двумя смоченными слюной пальцами (этими же пальцами я затем изобразила в воздухе подобие креста), я потихоньку тем же путем выскользнула с кладбища. Дойдя до берлина, забросила в него мешки. Часы на городской башне показывали, что у меня осталось меньше двух часов, чтобы добраться от Авиньона до перекрестка дорог.
Вскоре я уже катила на юг, в сторону Ле-Бо. Вот теперь я вспомнила о паводке. А что если дороги стали непроезжими? А что если?.. Но вскоре я убедилась, что по мере продвижения к Ле-Бо уровень местности повышается , что меня вполне устраивало. По существу, дорога, ведущая к Ле-Бо, вьется у подножия холмов, на которых и стоит этот город, так что порой кажется, будто вся его каменная громада вот-вот сползет вниз. Потом дорога идет по долине, оттуда уже легко добраться до города даже на таком большом экипаже, как мой.
В давние времена, несколько столетий назад, Ле-Бо был значительным городом, более того — столицей империи. Жители острова Сардиния и городов, расположенных неподалеку отсюда, — Арля, Марселя — состояли в вассальной зависимости от сеньоров Ле-Бо. Этих феодалов было не так много, несколько сот, но у них были тысячи подданных. Они занимали должности сенешалей, командовали армиями Пьемонта и Ломбардии, флотом Неаполитанского королевства, их дочерей жаждали заполучить в жены наследные принцы первейших европейских стран.
Но все это давно минуло.
У меня нет ясного представления, как это все рухнуло. Конечно, тому, что осталось от города, нанесла тяжелый урон революция, но все же я не могу объяснить упадок такого значительного места, знаю лишь, что он пришелся на середину семнадцатого века. (Отец Луи поведал мне об этом позже, ночью, не вдаваясь в подробности. «Никаких вопросов больше, — сказал он. — Час настал». Что ж, так оно и было.) Но я поняла, что священник и Мадлен жили и умерли в другом городе, неподалеку от Ле-Бо, который теперь так изменился, настолько захудал, что стал неузнаваемым. Здесь поработал великий ваятель — время. То, что некогда было городом, стало тенью на карте веков, не отмеченной на картах нашей эпохи. Я даже не могу точно указать его местонахождение, знаю лишь, что он расположен, вернее, располагался в долине к югу от Ле-Бо и к северу от Арля.
Поднимаясь к Ле-Бо той ночью, я видела в свете фонарей кареты следы его былого величия: каменные остовы домов, стены, поднимавшиеся и опадавшие перед моими глазами как застывшие волны. Увидав на выступе скалы фундамент замка, я мысленно надстроила над ним величественные стены. Я представила себе окна, облокотясь на подоконники которых дамы, вызывавшие некогда всеобщее восхищение, и почтенные мужи озирали принадлежавший им мир (так им, должно быть, казалось). Городские улицы были узкими, крутыми и неровными — берлин продвигался медленно. Это меня вполне устраивало: я хотела увидеть хоть что-то, не имея времени для прогулки пешком. К тому же мне все время приходилось точно следовать маршрутом, указанным на карте: повернуть налево, повернуть направо, спуститься сначала в одну долину, а потом в другую, где была похоронена Мадлен.
Итак, я медленно ехала мимо руин Ле-Бо. Несколько домов все же не рухнули — пустые, без дверей, с зияющими окнами без ставен, похожими на открытый рот немого. Ужасное зрелище, оно только усиливало меланхолию, которая, казалось, стала моей участью. Вот почему я так обрадовалась, когда берлин слегка ускорил ход, увлекаемый собственной тяжестью, — явный признак того, что дорога пошла под гору.
ГЛАВА 41На перекрестке дорог
К полуночи я была там, где мне и следовало быть, — на южной оконечности долины за Ле-Бо, близ города, названия которого я не знала, у пересечения не двух даже (как я себе представляла), а трех дорог. У перекрестка.
Но где же могила? Как я найду могилу? Все вокруг заросло сиренью, а воздух был напоен ароматом можжевельника, который в лучах солнца блестит, наверно, как золото. Было темно, и я не могла в этом сейчас убедиться, но, думая о перекрестке, я всегда представляла себе его в багрово-золотистых тонах. А вот и ответ на мой вопрос о могиле: у дороги, которая шла прямо на юг, я увидела недавно расчищенный прямоугольник земли. Форма его, даже при очень слабом, тусклом лунном свете, слабее света фонаря, навевала мысль о могиле, гробе.
Лошади были необычно возбуждены, встревожены чем-то. Я опасалась, что они встанут на дыбы и мне тогда не совладать с ними. Остановив берлин, я спустилась с козел, чтобы накормить лошадей кусками моркови и редиса, которыми загодя набила карманы кучерского камзола. Это, кажется, если не успокоило, то развлекло их. Я отошла от лошадей, размышляя, то ли они мне внушают страх, то ли я просто боюсь идти прямо к могиле.
Подойдя к ней поближе, я увидела, что низкорослые кусты вереска убраны, а верхний слой песчаного грунта взрыхлен, и похоже, руками. У изголовья могилы лежало небольшое распятие из белого мрамора, — по крайней мере, оно когда-то было белым, а теперь покрылось темными пятнами, края его растрескались. Если бы крест стоял вертикально (а его положили на землю явно с умыслом), то доходил бы мне до голени, не выше. Надписи на распятии не было. По давней привычке я перекрестилась.
Странную смесь чувств испытывала я: раздражение, и надежду, рвение и сознание собственной праведности, словно была крестоносцем; в голове звучало: «Мне отмщение, и Аз воздам». Ощущала прилив сил: сейчас вернусь к берлину, возьму лопату и мешки с освященной землей и начну… Но застыла как вкопанная, увидав призраков на узкой дороге, позади берлина. Их фигуры, словно освещенные изнутри, ярко выделялись во мраке новолуния — я не могла найти этому объяснения. (На море мне приходилось видеть пятна света, испускаемого некоторыми морскими тварями. Возможно, и призраки, столь зависимые от воды, светились в ту ночь схожим образом, не знаю…) Хочу добавить: я не имела ни малейшего представления, что делать с этой землей и лопатой, если бы стала копать, не дождавшись отца Луи. Я содрогаюсь при мысли, что могла бы обнаружить, если бы взялась за дело сама: ведь и то, что мы извлекли из могилы, было достаточно ужасно.
Странно, но, увидев призраков, я подняла глаза к небу, раскинула руки и запрокинула лицо, словно ожидала дождя. Я пыталась оценить силу ветра, как будто прислушиваясь к приближающейся буре. Но было тихо. Мертвая тишина. А что если Мадлен вернула реку в берега, успокоила ее, если именно призраки, уж не знаю, намеренно или нет, ускоряли подъем воды в ней?
Мы стояли, разделенные дорогой, призраки — рука об руку. Их очертания были четкими и зловеще яркими, словно они отражали лунный свет. Священник был в своем обычном черном одеянии, белый воротничок, казалось, отливал серебром. На Мадлен — все те же холщовые лохмотья, и хотя я привыкла видеть ее в них, но только теперь поняла, что это были клейкие, пропитанные воском клочья того платья, в котором ее хоронили.
И тогда мне пришло в голову, что я никогда не видела, как призраки прикасаются друг к другу. Предполагала, что для них это невозможно, но ведь касались же они меня иногда. И вот они стояли передо мной, взявшись за руки с какой-то детской невинностью. Они казались грустными и испуганными, но им, как и мне, похоже, хотелось поскорей приступить к делу. Мысли их, очевидно, текли по одному руслу, потому что они произнесли хором: «Ты пришла». Их голоса, слившиеся в один, разорвали тишину, рассекли ее как клинком.
— Да, пришла.
— Спасибо.
— У тебя есть… освященная церковью земля?
Казалось, отец Луи рассержен из-за того, что вынужден задавать этот вопрос. Конечно, он на меня сердился: его возмущала сама необходимость прибегнуть к силе, скрытой именно в этой земле.
— Да. — Я сделала жест в сторону стоявшего позади них экипажа, где лежали мешки.
— Хорошо, — сказал отец Луи. — Давай ее сюда.
— Пожалуйста , — добавила Мадлен, улыбнувшись и потянув священника за руку.
— Пожалуйста, — повторил он за ней. — Ты хорошо поработала, ведьма, накопала эту землю, привезла ее сюда. Благодарю тебя. — Он взглянул на Мадлен. — Мы оба тебя благодарим.
И вот мы втроем стоим у могилы. Лопата у меня в руках, мешки лежат по обе стороны. Все молчат. Слышится отдаленный лай одичавших собак, — к счастью, он не приближается. Неподалеку кричит ворон, и крик его успокаивает меня, придает уверенность.
Наконец мне велено начинать копать.
Земля песчаная, сухая и легкая. Эта долина избежала наводнения. Я вспомнила, что не повстречала ни реки, ни озера, ни ручья на пути к перекрестку. Как же удалось призракам сохранить столь четкие очертания и стоять теперь вот так у края могилы, взявшись за руки? Ответ я не нашла. Сила воли — таков был бы, несомненно, ответ призраков: это объяснение, возможно, и было самым верным. Думаю, и луна сыграла свою роль… Но здесь мне следовало быть очень осторожной:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96