Не было никаких сомнений в том, что они виновны в измене. Они подняли вооруженное восстание против своего короля. Но совету потребовалось яростно спорить на протяжении долгой ночи, а герцогу Бэдфорду даже умолять своего племянника, стоя на коленях, чтобы убедить Генриха отдать приказ о смертной казни. Но даже таким образом они не смогли заставить его приговорить к казни младшего брата, который, по мнению Генриха, заблуждался. А в день казни приговоренные выглядели спокойнее короля. Не то чтобы Фокс собирался теперь просить смертной казни для кого-либо. Просто следующий вопрос был очень чувствительным для Генриха.
– Ну, маленький Фокс? – подтолкнул Генрих.
– Внезапно возникло много разговоров вокруг графа Уорвикского, сир.
Лицо короля потемнело. Он чувствовал угрызения совести за то, что держит этого ребенка в тюрьме, но вместе с тем не осмеливался освободить его. Даже в укромном и хорошо охраняемом месте Уорвик будет представлять для Генриха крайнюю опасность. Если бы этот ребенок оказался на свободе или попал в руки врагов короля, людей из Йорка, то восстание, которое он так легко подавил, могло бы стать для него реальной угрозой.
– Что говорят?
– Что вы станете теперь другим Глостером, что у вас есть собственный сын, и вы убьете мальчика.
– Убью? Я?
Фокс отпрянул от этой внезапной вспышки гнева.
– Ваше Величество, кто знает вас, не поверит в подобные вещи. Более важно, кто пустил этот слух и с какой целью.
Фокс почувствовал страх перед холодной ненавистью, которая была написана на лице короля, хотя и знал, что эта ненависть относится не к нему.
– Такому проницательному уму, как твой, не нужно делать много усилий, чтобы найти ответ, – сказал Генрих с таким спокойствием, что Фокс почувствовал себя еще хуже. – Есть ли прямые следы, ведущие от слухов в Лондоне к этому месту?
– Нет, прямых нет.
– Не пытайся успокоить меня двусмысленными словами и не заставляй меня произнести то, что ты должен сказать мне.
Фокс поклонился ему, признавая правильность упрека.
– Когда мы обнаружили источник слухов, оказалось, что он действительно во дворе. – Генрих отвернулся, но изучал Фокса знакомым косым взглядом. Его голос дрогнул. – Люди оказались связаны… некоторым образом с… с придворными дамами.
– Другими словами, которые, кажется, давят тебе на язык, с моей женой.
– Ее Королевское Величество! Нет!
– Жена короля, а не Королевское Величество, Фокс… и не забывай об этом. Элизабет не была, и, похоже, не будет коронована.
– Простите, сир. Я не это имел в виду. Извините, но я видел, как Ее Величество смотрит на вас. Я не могу в это поверить. Читать мысли людей моя обязанность, сир.
– Женщин тоже, Фокс? Определенно, твоя одежда мешает этому.
Впервые за время их отношений Фокс был смущен. Король любил немногих людей, но по отношению к нему всегда был неизменно верен. Фокс не был в Винчестере во время родов Элизабет, но он мог живо представить себе эту картину по рассказам. Страдания короля, которые тот испытывал во время родовых мук своей жены, не могли быть притворными. Более того, он лично был свидетелем той душевной нежности, которую проявлял Генрих во время ее беременности. Неужели Тюдор мог скрывать в себе столько вероломства?
– Возможно, одежда, которая защищает меня от личного вмешательства, позволяет мне иметь более ясный взгляд на вещи. Ее Величество не сама подбирала себе дам, это было сделано ее матерью.
Выражение удлиненных глаз Генриха было непонятно, а лицо абсолютно неподвижно.
– Не делаешь ли ты из этого вывод, что Элизабет глуха и слепа… или только слаба умом?
Фокс сглотнул и затем решительно сказал:
– Я делаю вывод, что Ее Величество была каким-то образом занята своими мыслями… так обычно ведут себя беременные женщины. Ваше Величество, ранней весной вы признались мне, что были неправы в своих подозрениях по отношению к ней. Если у вас есть против нее какие-либо доказательства, о которых мне неведомо, то я прошу вас дать мне о них знать, чтобы я мог рассматривать этот вопрос беспристрастно.
– Есть Артур, – мягко сказал Генрих, – ему меньше трех недель, но он крепкий мальчик. Есть дочь Эдварда IV. В случае, если умрет Уорвик, а король, обвиненный в его смерти, будет свергнут такими людьми, как Глостер, то кто, вероятнее всего, станет править страной в качестве регента?
Как не был циничен и бесстрастен Фокс, но он вновь закричал:
– Я не верю в это! Я говорю вам, что видел глаза Ее Величества в тот момент, когда она смотрела на вас. Ищите источник слухов за ее спиной и, если хотите, я помогу надеть гарроту своими собственными руками. Именно жена Эдварда ненавидит вас, а не его дочь.
Неподвижные губы Генриха дрогнули, а затем сжались.
– Это то, на что я надеюсь и о чем молюсь, но не забывай о том влиянии, которое оказывает мать на свою дочь, и не упускай из виду дочь во время охоты на ее мать.
Он резко отвернулся и добавил дрогнувшим голосом:
– И ради Бога, Ричард, найди мне немного доказательств каким угодно способом.
Вот оно что, с облегчением подумал Фокс. Король не искал фальшивую причину, чтобы убрать свою жену после того, как она дала ему сына. Он не мог подозревать ее и боялся такой необходимости.
– Невинность поступков это одно, что легко доказать. Другое дело, невинность мыслей и чаяний.
– В таком случае давай создадим почву для поступков. Освободи Суррея на обычных условиях. Твои люди есть в его доме?
– Он хорошо засеян. Если он моргает, пишет письмо либо крутит кольцо на пальце, то вырастает целый урожай информации.
– Позаботься о том, чтобы выросла пшеница, а не солома. – Генрих недобро усмехнулся. – Мне нравится Суррей, а тебе нет, маленький Фокс, и помни, что я об этом знаю тоже.
– Да, это так, но я веду себя справедливо. Бедняга Суррей просто приманка. Хоть я и не люблю его, но признаю его человеком чести. Только дурак попытается склонить Суррея к измене.
– Таким образом, – промурлыкал Генрих, – у меня будут доказательства. Почти год я не свожу глаз с Ее Величества. И если у нее на уме нечто, за исключением обычных женских дел, то она намного, намного умнее, чем я предполагал, а я считаю ее умной. Ее мать, с другой стороны, глупа. Если Суррей прибежит к нам напуганный чем-либо услышанным, то ясно, что это будет дело рук совсем не Элизабет.
– Совершенно верно, но если к нему не обращались, это не значит, что это дело рук Ее Величества.
– Я знаю. – Генрих подошел к окну и вновь взглянул в сад. – Что-нибудь еще, Фокс?
– Куча хартий и биллей в парламент, которые вы должны одобрить, Ваше Величество. Я оставил их на вашем рабочем столе.
– Есть что-нибудь, что ты должен просмотреть вместе со мной?
– Нет, сир, все довольно просто.
– Ты остаешься?
– Нет, если только вы особо не пожелаете этого, Ваше Величество. Когда можно назначить встречи с послами?
– На… первую неделю ноября. К тому времени мы, наверное, будем в нашей резиденции в Гринвиче или Вестминстере. Если нет, я приеду в Лондон один. Фокс… ты установил охрану Уорвику?
– Нужно ли спрашивать? Двое спят с ним, двое охраняют дверь. Его пищу вначале пробует повар, до того, как она покинет его руки, а затем слуга, который подает ее на стол. За ними также наблюдают.
– Да, хорошо, не знаю, что еще я могу для него сделать. Бедный ребенок, бедный ребенок, лучше бы он не родился. Хорошо, Ричард, ты можешь идти.
Сразу же после ухода Фокса Генрих вошел в примыкающую комнату и уставился на свой рабочий стол. Кроме стопки бумаг, оставленных секретарем, на столе лежали хозяйственные счета, деловые предложения и дюжины петиций. Он раздраженно вздохнул, вышел из комнаты и поднялся вверх по лестнице. Он немного колебался, когда проходил мимо апартаментов Элизабет, но решил, что она будет удивлена… – или подозрительна? – если он придет к ней в это время дня. К тому же Генрих хотел успокоиться, а в данный момент один вид Элизабет приводил его в опасное состояние возбуждения.
Стражники у дверей детской подняли свои пики, и Генрих прошел мимо них, заранее улыбаясь. Его приветствовал восторженный радостный крик – двухлетний Чарльз Брэндон заметил его и потопал к нему навстречу. Король схватил крепкого малыша и подбрасывал его в воздух до тех пор, пока тот не завопил от удовольствия, затем звучно поцеловал его, опустил вниз и застенчиво отвернулся. Это привело к новому взрыву смеха, потому что Чарльз был умным ребенком и узнал игру, которую устроил Генрих. Он схватил подол нижней рубашки Генриха, забрался под нее и тесно прижался к ноге.
– Сейчас, сейчас, что это меня держит и мешает? – спросил Генрих громким удивленным голосом. Он нагнулся и стал ощупывать голову и спину Чарльза, щекоча ребенка по ребрам и щипая его маленькие ягодицы.
– О, да это маленький человечек! Помогите! Помогите! Я в плену!
Теперь Генрих делал намеренно тщетные попытки освободиться, поднимая и опуская ногу так, чтобы Чарльз не мог сильно удариться; нагибался, поднимая ребенка ногой вверх и раскачивая его.
– Увы! Я не могу освободиться. Я твой пленник. Сдаюсь. Назови мой выкуп, и я заплачу.
– Слива, – ответил маленький Брэндон с достойной похвалы четкостью.
Генрих рассмеялся с удовольствием, потому что сам научил Чарльза этому слову, и протянул ему кусочек сухого фрукта, покрытого засахарившимся медом. Чарльз отпустил его ногу, затолкал сливу в рот и удовлетворенно зачмокал. Он с надеждой потопал вслед за королем, который пошел во внутреннюю комнату, где был его сын. Сиделка немедленно придвинулась к искусно сделанной люльке. За Артуром поочередно ухаживали женщины, которые буквально ни на миг не сводили с него глаз, кроме тех случаев, когда рядом были мать или отец. Генрих склонился над люлькой и потрогал указательным пальцем нежную как лепесток и мягкую как пух щеку.
– Определенно, он достаточно безобразен, чтобы быть моим сыном, – любовно произнес он.
– О, – спохватилась сиделка, забыв о своем страхе перед негодованием короля по поводу того, что она позволила себе немного оторваться от младенца. – Он прекрасный ребенок, просто прекрасный.
– У меня небольшой опыт по части детей, – со смехом признался Генрих.
Чарльз нетерпеливо потянул его за рубашку, и он нагнулся и посадил ребенка себе на плечо.
– Я приму твои заверения в его красоте, но должен сказать, что для меня он выглядит как маленькая красная обезьянка. Будем надеяться, ради него, что он станет похожим на свою мать. Он хорошо себя чувствует?
– О да, Ваше Величество. Он жадно хватает грудь, и его стул…
Сдерживающе подняв руку, Генрих снова рассмеялся.
– Прошу вас, не надо подробностей. Ох, Чарльз! Ты не должен бить короля ногой по спине и таскать за волосы.
– Лошадь! – воскликнул Чарльз.
– Хорошо, дай мне поцеловать своего сына, и я буду лошадью.
Королевская лошадь галопом промчалась в прихожую, сделала по ней два круга и, почти бездыханная, ссадила Чарльза вниз. Затем король протянул ему еще одну сахарную сливу и жестом приказал няньке маленького Брэндона, которая подошла с его любимой игрушкой, увести ребенка. Рядом со столом стоял семилетний мальчик, он отодвинул в сторону свои книги и бумаги и ожидающе улыбался. Как только Генрих повернулся к нему, он низко поклонился и поцеловал протянутую королем руку.
– Ну, Бэкингем, как дела?
Юный Эдвард Стаффорд, а со времени казни его отца Ричардом III герцог Бэкингемский, вздохнул.
– Ваше Величество, я никогда не выучу все эти вещи. Никто, кроме священников, не разговаривает на латыни. Ведь вы не намерены сделать меня священником, правда?
– Нет, что ты. Мне совсем не хочется этого, только если у тебя самого не возникнет сильного желания стать священником. Но ты не прав, что только священники разговаривают на латыни. Я разговариваю, она нужна также людям, которые едут послами в другие страны, где не знают их языка.
– А математику и музыку им тоже нужно знать? А французский, историю и…
– Это вначале только кажется трудным, Эдвард. Людям высокого положения необходимо знать эти вещи. Я уверен, что со временем ты найдешь это более интересным.
Неожиданно Генрих улыбнулся.
– Возможно, ты слишком засиделся над этим, мой мальчик. Сегодня чудесный солнечный день. Ты будешь учиться лучше, если пойдет дождь. Пойдем, я возьму тебя покататься верхом.
Эдвард Стаффорд подпрыгнул и порывисто крепко обнял короля, Генрих ответил ему таким же объятием, но на лице его была написана досада.
Возможно, ребенок и исправится, но его учителя не были настроены столь оптимистично. Мальчик был решительно тупой, не безнадежно глуп, но совершено не склонный к учебе. Лучше было бы закрепить его любовь и воздержаться от надежды сделать его довольным, сделав полезным. Да, возможно, это лучший способ.
У юного Бэкингема был неистовый и плохо управляемый характер. Это моя вина, подумал Генрих. Я недостаточно тверд с ним, потому что я не могу любить его так, как люблю Чарльза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Ну, маленький Фокс? – подтолкнул Генрих.
– Внезапно возникло много разговоров вокруг графа Уорвикского, сир.
Лицо короля потемнело. Он чувствовал угрызения совести за то, что держит этого ребенка в тюрьме, но вместе с тем не осмеливался освободить его. Даже в укромном и хорошо охраняемом месте Уорвик будет представлять для Генриха крайнюю опасность. Если бы этот ребенок оказался на свободе или попал в руки врагов короля, людей из Йорка, то восстание, которое он так легко подавил, могло бы стать для него реальной угрозой.
– Что говорят?
– Что вы станете теперь другим Глостером, что у вас есть собственный сын, и вы убьете мальчика.
– Убью? Я?
Фокс отпрянул от этой внезапной вспышки гнева.
– Ваше Величество, кто знает вас, не поверит в подобные вещи. Более важно, кто пустил этот слух и с какой целью.
Фокс почувствовал страх перед холодной ненавистью, которая была написана на лице короля, хотя и знал, что эта ненависть относится не к нему.
– Такому проницательному уму, как твой, не нужно делать много усилий, чтобы найти ответ, – сказал Генрих с таким спокойствием, что Фокс почувствовал себя еще хуже. – Есть ли прямые следы, ведущие от слухов в Лондоне к этому месту?
– Нет, прямых нет.
– Не пытайся успокоить меня двусмысленными словами и не заставляй меня произнести то, что ты должен сказать мне.
Фокс поклонился ему, признавая правильность упрека.
– Когда мы обнаружили источник слухов, оказалось, что он действительно во дворе. – Генрих отвернулся, но изучал Фокса знакомым косым взглядом. Его голос дрогнул. – Люди оказались связаны… некоторым образом с… с придворными дамами.
– Другими словами, которые, кажется, давят тебе на язык, с моей женой.
– Ее Королевское Величество! Нет!
– Жена короля, а не Королевское Величество, Фокс… и не забывай об этом. Элизабет не была, и, похоже, не будет коронована.
– Простите, сир. Я не это имел в виду. Извините, но я видел, как Ее Величество смотрит на вас. Я не могу в это поверить. Читать мысли людей моя обязанность, сир.
– Женщин тоже, Фокс? Определенно, твоя одежда мешает этому.
Впервые за время их отношений Фокс был смущен. Король любил немногих людей, но по отношению к нему всегда был неизменно верен. Фокс не был в Винчестере во время родов Элизабет, но он мог живо представить себе эту картину по рассказам. Страдания короля, которые тот испытывал во время родовых мук своей жены, не могли быть притворными. Более того, он лично был свидетелем той душевной нежности, которую проявлял Генрих во время ее беременности. Неужели Тюдор мог скрывать в себе столько вероломства?
– Возможно, одежда, которая защищает меня от личного вмешательства, позволяет мне иметь более ясный взгляд на вещи. Ее Величество не сама подбирала себе дам, это было сделано ее матерью.
Выражение удлиненных глаз Генриха было непонятно, а лицо абсолютно неподвижно.
– Не делаешь ли ты из этого вывод, что Элизабет глуха и слепа… или только слаба умом?
Фокс сглотнул и затем решительно сказал:
– Я делаю вывод, что Ее Величество была каким-то образом занята своими мыслями… так обычно ведут себя беременные женщины. Ваше Величество, ранней весной вы признались мне, что были неправы в своих подозрениях по отношению к ней. Если у вас есть против нее какие-либо доказательства, о которых мне неведомо, то я прошу вас дать мне о них знать, чтобы я мог рассматривать этот вопрос беспристрастно.
– Есть Артур, – мягко сказал Генрих, – ему меньше трех недель, но он крепкий мальчик. Есть дочь Эдварда IV. В случае, если умрет Уорвик, а король, обвиненный в его смерти, будет свергнут такими людьми, как Глостер, то кто, вероятнее всего, станет править страной в качестве регента?
Как не был циничен и бесстрастен Фокс, но он вновь закричал:
– Я не верю в это! Я говорю вам, что видел глаза Ее Величества в тот момент, когда она смотрела на вас. Ищите источник слухов за ее спиной и, если хотите, я помогу надеть гарроту своими собственными руками. Именно жена Эдварда ненавидит вас, а не его дочь.
Неподвижные губы Генриха дрогнули, а затем сжались.
– Это то, на что я надеюсь и о чем молюсь, но не забывай о том влиянии, которое оказывает мать на свою дочь, и не упускай из виду дочь во время охоты на ее мать.
Он резко отвернулся и добавил дрогнувшим голосом:
– И ради Бога, Ричард, найди мне немного доказательств каким угодно способом.
Вот оно что, с облегчением подумал Фокс. Король не искал фальшивую причину, чтобы убрать свою жену после того, как она дала ему сына. Он не мог подозревать ее и боялся такой необходимости.
– Невинность поступков это одно, что легко доказать. Другое дело, невинность мыслей и чаяний.
– В таком случае давай создадим почву для поступков. Освободи Суррея на обычных условиях. Твои люди есть в его доме?
– Он хорошо засеян. Если он моргает, пишет письмо либо крутит кольцо на пальце, то вырастает целый урожай информации.
– Позаботься о том, чтобы выросла пшеница, а не солома. – Генрих недобро усмехнулся. – Мне нравится Суррей, а тебе нет, маленький Фокс, и помни, что я об этом знаю тоже.
– Да, это так, но я веду себя справедливо. Бедняга Суррей просто приманка. Хоть я и не люблю его, но признаю его человеком чести. Только дурак попытается склонить Суррея к измене.
– Таким образом, – промурлыкал Генрих, – у меня будут доказательства. Почти год я не свожу глаз с Ее Величества. И если у нее на уме нечто, за исключением обычных женских дел, то она намного, намного умнее, чем я предполагал, а я считаю ее умной. Ее мать, с другой стороны, глупа. Если Суррей прибежит к нам напуганный чем-либо услышанным, то ясно, что это будет дело рук совсем не Элизабет.
– Совершенно верно, но если к нему не обращались, это не значит, что это дело рук Ее Величества.
– Я знаю. – Генрих подошел к окну и вновь взглянул в сад. – Что-нибудь еще, Фокс?
– Куча хартий и биллей в парламент, которые вы должны одобрить, Ваше Величество. Я оставил их на вашем рабочем столе.
– Есть что-нибудь, что ты должен просмотреть вместе со мной?
– Нет, сир, все довольно просто.
– Ты остаешься?
– Нет, если только вы особо не пожелаете этого, Ваше Величество. Когда можно назначить встречи с послами?
– На… первую неделю ноября. К тому времени мы, наверное, будем в нашей резиденции в Гринвиче или Вестминстере. Если нет, я приеду в Лондон один. Фокс… ты установил охрану Уорвику?
– Нужно ли спрашивать? Двое спят с ним, двое охраняют дверь. Его пищу вначале пробует повар, до того, как она покинет его руки, а затем слуга, который подает ее на стол. За ними также наблюдают.
– Да, хорошо, не знаю, что еще я могу для него сделать. Бедный ребенок, бедный ребенок, лучше бы он не родился. Хорошо, Ричард, ты можешь идти.
Сразу же после ухода Фокса Генрих вошел в примыкающую комнату и уставился на свой рабочий стол. Кроме стопки бумаг, оставленных секретарем, на столе лежали хозяйственные счета, деловые предложения и дюжины петиций. Он раздраженно вздохнул, вышел из комнаты и поднялся вверх по лестнице. Он немного колебался, когда проходил мимо апартаментов Элизабет, но решил, что она будет удивлена… – или подозрительна? – если он придет к ней в это время дня. К тому же Генрих хотел успокоиться, а в данный момент один вид Элизабет приводил его в опасное состояние возбуждения.
Стражники у дверей детской подняли свои пики, и Генрих прошел мимо них, заранее улыбаясь. Его приветствовал восторженный радостный крик – двухлетний Чарльз Брэндон заметил его и потопал к нему навстречу. Король схватил крепкого малыша и подбрасывал его в воздух до тех пор, пока тот не завопил от удовольствия, затем звучно поцеловал его, опустил вниз и застенчиво отвернулся. Это привело к новому взрыву смеха, потому что Чарльз был умным ребенком и узнал игру, которую устроил Генрих. Он схватил подол нижней рубашки Генриха, забрался под нее и тесно прижался к ноге.
– Сейчас, сейчас, что это меня держит и мешает? – спросил Генрих громким удивленным голосом. Он нагнулся и стал ощупывать голову и спину Чарльза, щекоча ребенка по ребрам и щипая его маленькие ягодицы.
– О, да это маленький человечек! Помогите! Помогите! Я в плену!
Теперь Генрих делал намеренно тщетные попытки освободиться, поднимая и опуская ногу так, чтобы Чарльз не мог сильно удариться; нагибался, поднимая ребенка ногой вверх и раскачивая его.
– Увы! Я не могу освободиться. Я твой пленник. Сдаюсь. Назови мой выкуп, и я заплачу.
– Слива, – ответил маленький Брэндон с достойной похвалы четкостью.
Генрих рассмеялся с удовольствием, потому что сам научил Чарльза этому слову, и протянул ему кусочек сухого фрукта, покрытого засахарившимся медом. Чарльз отпустил его ногу, затолкал сливу в рот и удовлетворенно зачмокал. Он с надеждой потопал вслед за королем, который пошел во внутреннюю комнату, где был его сын. Сиделка немедленно придвинулась к искусно сделанной люльке. За Артуром поочередно ухаживали женщины, которые буквально ни на миг не сводили с него глаз, кроме тех случаев, когда рядом были мать или отец. Генрих склонился над люлькой и потрогал указательным пальцем нежную как лепесток и мягкую как пух щеку.
– Определенно, он достаточно безобразен, чтобы быть моим сыном, – любовно произнес он.
– О, – спохватилась сиделка, забыв о своем страхе перед негодованием короля по поводу того, что она позволила себе немного оторваться от младенца. – Он прекрасный ребенок, просто прекрасный.
– У меня небольшой опыт по части детей, – со смехом признался Генрих.
Чарльз нетерпеливо потянул его за рубашку, и он нагнулся и посадил ребенка себе на плечо.
– Я приму твои заверения в его красоте, но должен сказать, что для меня он выглядит как маленькая красная обезьянка. Будем надеяться, ради него, что он станет похожим на свою мать. Он хорошо себя чувствует?
– О да, Ваше Величество. Он жадно хватает грудь, и его стул…
Сдерживающе подняв руку, Генрих снова рассмеялся.
– Прошу вас, не надо подробностей. Ох, Чарльз! Ты не должен бить короля ногой по спине и таскать за волосы.
– Лошадь! – воскликнул Чарльз.
– Хорошо, дай мне поцеловать своего сына, и я буду лошадью.
Королевская лошадь галопом промчалась в прихожую, сделала по ней два круга и, почти бездыханная, ссадила Чарльза вниз. Затем король протянул ему еще одну сахарную сливу и жестом приказал няньке маленького Брэндона, которая подошла с его любимой игрушкой, увести ребенка. Рядом со столом стоял семилетний мальчик, он отодвинул в сторону свои книги и бумаги и ожидающе улыбался. Как только Генрих повернулся к нему, он низко поклонился и поцеловал протянутую королем руку.
– Ну, Бэкингем, как дела?
Юный Эдвард Стаффорд, а со времени казни его отца Ричардом III герцог Бэкингемский, вздохнул.
– Ваше Величество, я никогда не выучу все эти вещи. Никто, кроме священников, не разговаривает на латыни. Ведь вы не намерены сделать меня священником, правда?
– Нет, что ты. Мне совсем не хочется этого, только если у тебя самого не возникнет сильного желания стать священником. Но ты не прав, что только священники разговаривают на латыни. Я разговариваю, она нужна также людям, которые едут послами в другие страны, где не знают их языка.
– А математику и музыку им тоже нужно знать? А французский, историю и…
– Это вначале только кажется трудным, Эдвард. Людям высокого положения необходимо знать эти вещи. Я уверен, что со временем ты найдешь это более интересным.
Неожиданно Генрих улыбнулся.
– Возможно, ты слишком засиделся над этим, мой мальчик. Сегодня чудесный солнечный день. Ты будешь учиться лучше, если пойдет дождь. Пойдем, я возьму тебя покататься верхом.
Эдвард Стаффорд подпрыгнул и порывисто крепко обнял короля, Генрих ответил ему таким же объятием, но на лице его была написана досада.
Возможно, ребенок и исправится, но его учителя не были настроены столь оптимистично. Мальчик был решительно тупой, не безнадежно глуп, но совершено не склонный к учебе. Лучше было бы закрепить его любовь и воздержаться от надежды сделать его довольным, сделав полезным. Да, возможно, это лучший способ.
У юного Бэкингема был неистовый и плохо управляемый характер. Это моя вина, подумал Генрих. Я недостаточно тверд с ним, потому что я не могу любить его так, как люблю Чарльза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54