Капли пота потекли по виску Стэнли.
– Мои силы собраны. Они находятся на юге. Мы будем двигаться параллельно вам. Бог мне свидетель: когда начнется сражение, я поддержу вас. Если бы у меня был еще один сын здесь, я бы отдал его вам в заложники.
– Я не убиваю детей из-за проступка отца. Вознаграждение и наказание для того, кто совершает поступки, а не для невинного, у которого нет власти. – Генрих встал. – У меня дела. Прощайте до победы.
– Сир! – лорд Стэнли схватил Генриха за руку, но Брэндон подошел ближе с наполовину обнаженным мечом. Генрих сделал нетерпеливый жест и Брэндон отошел назад.
– Я люблю вашу мать, – произнес Стэнли. – Вы понимаете, если я не сдержу слово, я не отважусь войти в ее покои, и я не смогу ездить по ее земле без опасения, что кто-то воткнет мне нож в спину или живот. Я не смогу доверять моему собственному священнику. Все люди слишком привязаны к ней. Если бы ценой своей жизни я мог разрешить все вопросы, я бы отдал ее. Не вы убийца невинных, а Глостер. Я не могу убить своего сына, не могу.
Леди Маргрит неожиданно остановилась на середине фразы и посмотрела на руки, сжатые так сильно, что побелели суставы. Она закрыла глаза и с трудом подавила свои чувства. То, что она делала, должно было бы быть оскорбительным для Господа. В течение часа, а может быть нескольких часов, она произносила молитвы, не зная ни их значения, ни их содержания. Она открыла глаза и посмотрела на распятие.
– Прости меня, – произнесла она. – Твоя мать простила бы меня.
Затем Маргрит стала мучительно думать о том, все ли было сделано правильно. Святая Мария не одарила ее сына честолюбием Маргрит. Подчинение воле Господа не означало обманным способом убедить любящего и преданного мужа подвергнуть опасности жизнь его собственного сына ради ее выгоды. Выгоды? Какой выгоды? Разве Генрих не в большей опасности? Маргрит попыталась увлажнить губы, но ее рот был сухой как зола. Ее гордость! Ее грех! Каждый, кто когда-либо любил ее, будет страдать за это.
Вдовствующая королева Англии облизала губы влажным розовым языком, как довольный кот. Сейчас уже скоро, очень скоро она займет свое место в государстве, признанная всеми как член королевской семьи и к тому же дважды: как королева-вдова и королева-мать. Ее положение будет неприступным. В целом это было лучше, чем если бы на трон взошел ее сын. У Эдварда всегда было свое мнение, даже когда он был маленьким мальчиком. Оказывать влияние на Элизабет будет намного легче, и ни выскочка Тюдор, ни страшный Глостер не смогут отказать королеве ни в чем. Пролито слишком много крови Эдварда. Еще одна капля – и простые и благородные англичане сделают саму Элизабет королевой.
При этой мысли вдова снова облизала губы. В любом случае придет конец всему этому. Если все произойдет именно так, то можно будет избавить страну от ненавистного Глостера и оставить его королеву-жену, которая тоже была горячо любимой наследницей Эдварда IV, в качестве правительницы от ее собственного имени. Ее имя и моя сила, думала вдова, придадут особый вкус замыслу.
Но самое лучшее состояло в том, что не было никакой разницы, кто победит в сражении, которое неминуемо надвигалось. Если одной твари суждено умереть, то какой именно – не имеет значения.
Им обоим нужна Элизабет, чтобы удержать трон: Глостеру, потому что страна ненавидит его, и Тюдору, потому что он был всего лишь выскочкой из Уэльса, простак, у которого законных прав на королевские почести не больше, чем у его услужливого дедушки. Медленная улыбка скривила губы вдовы. Если умрут оба – это тоже не будет иметь значения. Тогда либо Элизабет будет названа королевой, либо Уорвик, а он слабоумный. В целях безопасности он вынужден будет жениться на Элизабет. Таким образом, я буду править посредством Элизабет, счастливо думала вдова. Сражение и новости о его результатах, какими бы они ни были, дойдут до вдовы не очень скоро.
В уединенном поместье в Шериф Хиттоне, где тянулись утомительные дни Элизабет, никто ни слова не произносил о предстоящем сражении. Тем не менее принцесса чувствовала, что должно произойти что-то очень важное. Женщины, присматривающие за ней, вели себя нагло, как только ее заточили сюда. Но с некоторых пор их отношения с Элизабет изменились. Сейчас они ловили каждую возможность услужить ей, а в их поведении и речи чувствовалась лесть. Заметив эту перемену, Элизабет охватил страх. Она полагала, что это предвестник приезда Глостера с предложением выйти за него замуж и, возможно даже, с разрешения папы римского. Может ли папа римский, голос Господа на земле, допустить грех кровосмешения? Племянница и дядя? Это вызвало омерзение у Элизабет. Двоюродные братья, да, не имели такого значения, но брат и дочь одного и того же человека? Она будет сопротивляться, решила Элизабет про себя; ее мать не сможет заставить ее. Она уйдет в монастырь, даже умрет, но ни за что не выйдет замуж за короля.
Дни проходили за днями, но ни дяди, ни новостей от него не было. Элизабет вспомнила последнее послание от леди Маргрит. «Тот, кто любит нас обеих, скоро прибудет». Если леди боялись, что восстание под предводительством Генриха Ричмодского будет успешным, и Генрих станет королем, то для них было более разумным преклоняться перед ней. Они подчинились Ричарду, и Элизабет могла защитить их от Генриха. Ее мысли незаметно были направлены на что-то очень важное для нее. «Тот, кто любит нас обеих…» Можно ли было этому верить? – хотелось знать Элизабет. Она часто думала о Генрихе Ричмондском в эти длинные скучные месяцы. Что бы она почувствовала, если бы получала такие письма от него, какие получила Маргрит. Это были удивительные письма, в которых он, сообщая о серьезных вещах, писал о тех веселых маленьких приключениях, которые происходили с ним, при этом подшучивая над собой. Однажды, очевидно, в ответ на вопрос матери, как он выглядит, не изменился ли он, Генрих написал, что ничто не может изменить его или сделать более привлекательным; он оставался тем же, писал он. Он сослался на парикмахера, который отказался подстричь его волосы покороче, как этого хотел сам Генрих, только потому, что они лучше скрывали то, что было спрятано под ними.
Элизабет вздохнула и затаила надежду, что Генрих полюбит ее. Она от души смеялась над этой историей с парикмахером. Леди Маргрит была любимицей Элизабет, но у Маргрит не было чувства юмора. Она не считала это забавным, более того, она разозлилась, что ее сын был оскорблен, хотя она и допускала, что он не был красавцем. Однако Генрих считал это смешным. В таком случае, мы оба будем смеяться над одним и тем же, подумала Элизабет. Неожиданно она тихо зарыдала. Как хорошо, когда есть с кем посмеяться. Ее отец всегда мог легко рассмеяться, и он очень часто смеялся вместе с ней. После его смерти она уже редко смеялась. Но эти письма были адресованы не ей, напомнила она себе. Она попыталась вспомнить, что Генрих писал именно ей. Но вспомнить было нечего. Фразы были такими правильными и вежливыми, что напоминали заученные речи, которые ей доводилось слушать на торжественных приемах при дворе. Как он может полюбить ее, а она его? Кровавая полоса длиною в тридцать лет разделяла их. Каждый, кто считал себя другом Генриха Ричмондского, ненавидел ее и ее дом. Теплый летний ветерок шевелил листья, и они как будто шептались. Кто произнесет тихие слова любви принцессе? В отчаянии Элизабет пыталась наполнить свою душу гордостью. Она нужна была ей, чтобы отвергнуть Ричарда и, возможно, умереть, если король победит Генриха. А если победит Генрих, ей нужна будет гордость, чтобы жить, чтобы поддерживать ее в течение долгих лет одиночества, чтобы внук Эдварда IV мог восседать на троне.
ГЛАВА 9
Медленно рассеивался туман ясного теплого августовского дня. Генрих Тюдор осмотрелся вокруг и тихо вздохнул с чувством, смешанным с нервозностью и удовлетворением. Он был доволен, что не шел дождь. Он не любил промокать. При этой мысли он улыбнулся. Если кому-то суждено вскоре умереть, пусть прежде всего это не вызывает у него неудобств. Он засмеялся. И к тому же, если кому-то суждено быть королем, то было бы недостойно принимать корону со шмыгающим носом и слезящимися глазами. А его простуды всегда были непривлекательными.
Король. Будет ли он королем? Чуть ниже и правее возвышенности, где находился сейчас Генрих, окруженный членами совета и отрядом из сотни фанатически преданных английских изгнанников, расположилась основная часть его армии под руководством Оксфорда. Опять же справа находилась маленькая группа резерва под командованием сэра Гилберта Толбота, а чуть ниже, напротив Генриха, еще одна резервная сила под командованием сэра Джона Сэвиджа. Слева, почти невидимые, находились силы Уильяма Стэнли, насчитывающие около двух тысяч вооруженных людей. Сэр Уильям предложил сражаться в основной части армии, но Генрих не отважился принять его предложения. Если эта змея отступит – все силы будут охвачены хаосом.
Конечно, в таком положении сэр Уильям может навалиться на левый фланг Оксфордской армии и сделать с ней все, что ему заблагорассудится. Поэтому Сэвидж удерживал левое крыло. Может случиться так, что сэр Уильям раздумает предавать своего племянника. Может быть… На юге, справа от Оксфорда, находились силы лорда Стэнли из четырех тысяч человек, почти равные армии Генриха. Оксфордский фланг находился в достаточно безопасном месте. Там было болото и не похоже, чтобы Стэнли напал с тыла на Оксфордскую армию, по крайней мере, до тех пор, пока поражение будет неизбежным.
Генрих осмотрелся снова. Это самое лучшее, что мог он сделать, так как они были застигнуты врасплох. После такого медлительного начала Ричард отошел от Лестера неожиданно быстро. Он занял возвышенность, а люди Тюдора вынуждены будут сражаться в низине, но при этом были и положительные стороны. Солнце, светившее сейчас во всем своем великолепии, будет позади армии Генриха, но будет светить прямо в лицо армии Глостера. Так как Оксфордские силы сражаются в низине, они смогут растянуться; в то же время, если их заставят отступить, то болото – с одной стороны, а ручей – с другой заставят их сконцентрироваться и это даст возможность офицерам объединить их. С другой стороны, люди Ричарда могут разойтись в разные стороны и спокойно дезертировать. Лучше, если они сделают это, подумал Генрих, так как они превосходили его армию в два раза.
На мгновение он закрыл глаза, вспоминая свою речь перед войском, где он уверял свои превосходящие по численности войска, что армия Глостера состоит из людей, вступивших в армию по принуждению, а не по доброй воле. «Я не лгал, Господи,» – молился Генрих и сильно вздрогнул от удара грома. Он открыл глаза, инстинктивно посмотрел на небо и рассмеялся. Это не был ответ Господа, а всего лишь залп любимого орудия Гилдфорда. А может это и был ответ Господа. Ответного грохота не последовало, а это означало, что у Глостера не было больших орудий, и люди, скопившиеся на открытом склоне Амбион Хилла, были отличной мишенью. Большинство первых выстрелов не достигли цели, но следующие залпы образовали воронки в расположении Глостера.
– Еще, – шептал Генрих, – еще, быстрее.
От больших орудий в армии было мало толку, так как при сближении армий они не разбирали, где друзья, а где враги. Тем не менее орудия представляли собой ценность. Генрих мог видеть беспокойное движение на холме. Залпы орудий вселяли ужас. Снова жерла орудий поднялись вверх, и заряды пороха увеличились. Ядра упали выше на склон холма, чтобы люди Оксфорда смогли пойти вперед, не попадая под обстрел. Фланги с тыла армии Глостера оставались не защищенными и парализованными от страха.
Зазвучали трубы. Сейчас! Голос Риса Томаса, отдающего приказы на уэльском языке, смешался с французским языком Шанде и английским Оксфорда. Сейчас! Вперед! Взлетели стрелы передового отряда Глостера под командованием герцога Норфолкского. Лучники Оксфорда ответили тем же. Они рванулись вперед, стреляя на бегу. Генрих хватал ртом воздух, как будто он сам шел в атаку Он пытался сдерживать дыхание, но вдруг заметил, что все вокруг него тоже тяжело дышат и он забыл думать о том, какое он производит впечатление, как только с грохотом сошлись армии.
Изгиб в центре войска Норфолка выпрямился. Генрих колотил кулаком по луке седла, как будто эти удары могли толкать людей вперед. Еще один фут! Еще один! Слева пронзительно, как дикари, кричали уэльсцы, разворачивая черное, как ворон, знамя Риса Томаса. Сам же Рис отбросил щит и обнажил меч в одной руке, а боевой топор в другой. Справа люди Шанде сражались грубо и грязно. Это были отбросы улиц и тюрем и убить их было не так легко. В центре развивалось знамя Оксфорда, на котором была изображена излучающая свет звезда. Знамя настойчиво продвигалось вперед, окруженное отчаявшимися англичанами, которые сражались за утерянные дома и земли, за детей, которых некоторые из них не видели уже в течение двух лет заключения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54